Юлия Спиридонова: Аутоэротическое расстройство
О работах художницы, сексуальности, одиночестве и невозможности коммуникации
Юлия Спиридонова «Ни ты, ни я», галерея Osnova, до 12 июля
Для публичного доступа видео открыто на две недели.
В галерее Osnova проходит выставка молодой фотохудожницы, выпускницы Массачусетского колледжа дизайна и искусств Юлии Спиридоновой «Ни ты, ни я». Ксения Юркова рассказывает о работах Спиридоновой, сексуальности, одиночестве и невозможности коммуникации.
Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, — Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.
Овидий «Метаморфозы»
Каким стыдным на пороге третьей мировой войны может быть разговор о личном переживании. Вновь и сразу с нескольких сторон накладывается система неприятий: актуальное искусство не должно игнорировать критическую теорию. Так и с другой стороны – государства, – диктующего новую моду преследовать проекты, берущие под прицел внимания вопросы сексуального и телесного.
В начале лета в свежей галерее Osnova на «Винзаводе» открылась персональная выставка художницы Юлии Спиридоновой «Ни я, ни ты». Это событие, интересное само по себе, не менее интересно в разрезе собственной симптоматики: оно приобретает иную актуальность, относя себя к практике психоза художника, изнасилованного как своим бэкграундом с полным запретом на проговаривание, так и новым уровнем идеологии в виде обязательного отнесения к дискурсам гендерных, критических, феминистских и бог весть каких еще исследований. Равно как и эскапистскими жестами в сторону прекрасного далека советского реннесанса. Поэтому как бы ни хотела Спиридонова отскоблить свою работу от политики, это вряд ли получится.
Проект «Ни я, ни ты» обрел первоначальную книжную форму после мастер-класса Мэтью Монти в Массачусетском колледже искусств и дизайна в 2014 года. Книга Neither You Nor I включила в себя фотографии, сделанные в России и США, и стала лаконичным итогом работы последних нескольких лет. Экспозиция в Osnova несколько отличается от книги как логикой изложения, так и не демонстрировавшимися ранее работами.
Спиридонова предпочитает снимать малознакомых людей, избавляясь от возможности переноса собственных представлений о них самих. Не беря в расчет личность, она использует тело как пластичный материал для скульптурирования. Не скрывает, что такой подход к модели – провокативен и радикален; художница выбивает объект съемки из зоны комфорта и назывеат это перформансом. Обнажение тела – точка входа в зону личного, но анонимного личного. Работать получается только с теми, кто способен испытывать эмоции относительно наготы.
Спиридонова любит сравнивать подобную инвазивную практику с процедурой забора мазка ватной палочкой. Этот опыт сложно назвать насилием, но он травматичен. Нарочито бытовое и утилитарное отношение к телу хорошо и правдоподобно иллюстрирует ужас. Подобное взаимодействие – не только акт насилия над объектом съемки, но и вполне осознанный акт насилия над собой. Модель в подобной интеракции служит лишь формой визуализации насилия. Она, лишенная эмоций, обездвиженная состоянием афазии, человек-скульптура воздействует на зрителя бесконечной продолжительностью своего онемения. Френсис Бэкон вводил в свои работы фигуру свидетеля – не автора и не зрителя. Здесь это можно воспринимать как расщепленную фигуру автора в процессе наблюдения за наблюдающим собой. И для автора такая роль переживающего насилие с позиции свидетеля – невыносима. В этой системе он может показаться дистанцированным, но на самом деле он так же замер в пограничной позе между соучастием и отстранением.
Экспозиция имеет смысловое разделение на два зала. Первый задумывался как прелюдия, здесь зритель пока еще находится в суперпозиции. Благодаря тому, что герои закрывают лица и отворачиваются, ощущение взаимодействия с другим, не важно, объектом или субъектом, все еще присутствует. Второй зал – кульминация без развязки. Или, если говорить языком психоанализа, – без разрядки. Зрительское восприятие закручивается в спирали ступенчатого погружения. Первое приближение – уровень жестокости. Взгляд устремляется на зрителя и жертвенность сменяется агрессией. Тела фрагментируются и увечатся, линии становятся ломанными и неправильными. Второе приближение – удвоение изображений. Будь то портрет с радугой на лбу, инвертитрованые негативные и позитивные изображения, не обнаруживающие себя по разные стороны смысла, или портрет целующего свое отражение в зеркале юноши. Третье приближение дает еще более сложную игру: негативные изображения, оформленные зеркалами так, будто помещенные в хрустальные гробы (какая прекрасная аллюзия на вариант спящей красавицы, которая может проснуться только от своего собственного поцелуя), ловят на себе прямой и жесткий взгляд девушки с крупноформатной фотографии, запечатленной во время акта соития. Короткостриженная Джоконда что-то знает о тебе, чего не знаешь ты сам, от ее безжалостности не спрятаться ни в одном углу зала, разве что принять позу покорности, как это делает чернокожий юноша на четвереньках (на выставке в Бостоне фотографию попросили не вешать из-за ее неполиткорректности). Последнее приближение – приближение к себе – самое травмирующее. В конечном итоге, натыкаешься на собственный взгляд в зеркале, отражающем взгляды висящих вокруг ипостасей автора. Воображаемое нарциссицеское поле такого зазеркалья становится ночным кошмаром – из него невозможно выбраться, взгляд переносится от одного изображения к отражению взгляда другого. Фрустрация и потерянность.
Сорт ужаса определен – это ужас парадокса. Cексуальность и нарциссизм призваны быть в оппозиции, и мы сталкиваемся с тем, что никто, кроме самого автора, не сможет занять место объекта желания. Поскольку это еще более недостижимо, чем перенос желания на другого, оно обнаруживает себя в подвешенном состоянии – как зависшая улыбка кота в интерпретации Жиля Делеза в «Логике ощущений». Улыбка кота страшна, но улыбка кота без самого кота еще старшнее. Как ощущение нехватки, которую она иллюстрирует.
Поменяв свою фигуру с позиции участника в позицию соглядатая, Спиридонова снимает пронзительное видео Fuck and Cry. Перед нами эстетская картинка пары молодых целующихся мужчин. Они сидят на кровати на фоне барочного узора отсыхающих обоев. Акта нет. Только долгий и мучительный поцелуй бывших любовников. Одиному из них процесс малоприятен: он отвлекается, иногда вообще демонстрирует полное отсутствие. Другой это чувствует. Он тщетно пытается завладеть тем, что для него является априори необладаемым. Интеракция болезненна и увечна, как увечен один из партнеров. Немного другая иллюстрация невозможности желания, мечты – отсюда эта приторная форма.
По закону жанра все снова оборачивается кошмаром. Звериное урчание главного героя – звук продленного раздробленного наслаждения и желаемого увечья другого. Где-то в середине сцены – контрапункт всего действа – на предний план впрыгивает кот. Видео приобретает запах; беззвучную ноту боли перерезает целый аккорд настоящей животной энергии (как явно заметные половые признаки кота, оказывающиеся на переднем плане), зрителя атакует слишком живая брызжущая физиология: запах пота от мужских тел, секрета и экскрементов. И рвота – это самый естественный и понятный жест собственного организма, жест отгораживания, избавления или, по Делезу, перетекания собственного тела, лишь бы не ассоциировать увиденное с собой.
Великолепное интуитивное (тональное и смысловое) пересечение с лентой Кшиштова Кеслевского «Три цвета: синий», точнее с эпизодом, когда главная героиня, потерявшая мужа и дочь в автокатастрофе, обнаруживает у себя дома новорожденных крысят – крайне болезненную иллюстрацию жизни, предстающей перед героиней в ее ужасающей неумолимости и бессмысленности. Мучительная длительность действия – это дань очарованности автора «Белой Эпилепсией» Филипа Гранрийе и тем чувством томительного, которое производит долгое статичное видео. Мне же эта работа напомнила 10-минутный эпизод сцены любви героинь «Жизни Адель» (название первоисточника «Синий — самый тёплый цвет»), где невозможность остановиться является лишь метафорой страха расставания, а на самом деле – невозможности встречи. Этот страх – страх нехватки. В случае Спиридоновой, как мне кажется, можно говорить о страхе необладания собой.
По словам Юлии Кристевой, страху нехватки всегда предшествовало насилие. И здесь можно рассуждать об истории как причине и культуре, как системе кодов, которые сформировали поколение 80-х. Целый регион, Россия и Восточная Европа, начинает подступаться к теме запретов, молчания и насилия, транслировавшихся тоталитарной конструкцией государства, не предполагавшего места индивидуальному переживанию. В работе «Духота» (Frowst) польской художницы Иоанны Пиотровской весь разрез семейных отношений прорывается на телесном уровне. Для Спиридоновой важным явилось соприкосновение с неприкрытой насильственностью русского языка (начиная с фразы «заставить зрителя…»), замешанной на вновь реанимированной идее христианского мученичества, плотно и безрадостно засевшей в культуре (то, о чем иронично высказывался Ларс Фон Триер, размышляя через героев «Нимфоманки» о православной иконе), а также с перестроечной сменой норм относительно сексуальности. В этом разрезе под прицелом внимания остается одиночество в диалоге с сексуальностью как культурной надстройкой, которая не позволяет произойти процессу коммуникации ни с кем, кроме как с самим собой. Как будто бы абстрактная символическая власть (будь то тоталитарное государство или религия) насильно закрепляя за индивидом его место, лишает его стадии зеркала, стадии распознавания себя, выявления через другое; не подносит к этому зеркалу, как это обычно делает мать, или завешивает его черным, как если бы в доме все время присутствовал покойник. Избавиться от этой темы не представляется реальным, впрочем, держа в уме и мечтая о синих полотнах Ива Кляйна, Спиридонова сама не верит в такую возможность. Действительно, поменять возможно только язык. Сам Ив Кляйн начал борьбу за бесконечность смысла чистого монохрома с попытки саботировать выставку ташистов, к которым принадлежала его собственная мать.
Все фотографии представлены Юлией Спиридоновой
Добавить комментарий для Юлия Спиридонова | ФотоДепартамент Отменить ответ
Новости
You need to log in to vote
The blog owner requires users to be logged in to be able to vote for this post.
Alternatively, if you do not have an account yet you can create one here.
[…] На сайте представлено ограниченное количество работ.Галерейный архив отпечатков автора может быть показан при личной встрече / info@fotodepartament.ru Публикации: Der Greif Aroundart.ru […]
[…] Экспозиция в галерее Osnova имела смысловое разделение на два зала. Первый – прелюдия, здесь зритель пока еще находится в суперпозиции. Пока герои закрывают лица и отворачиваются, ощущение взаимодействия с другим, еще присутствует. Второй зал – кульминация без развязки. Или, если говорить языком психоанализа, – без разрядки. Зрительское восприятие закручивается в спирали ступенчатого погружения. Первое приближение – уровень жестокости. Взгляд устремляется на зрителя и жертвенность сменяется агрессией. Второе приближение – удвоение изображений. Будь то портрет с радугой на лбу, инвертитрованые негативные и позитивные изображения, не обнаруживающие себя по разные стороны смысла, или портрет целующего свое отражение в зеркале юноши. Третье приближение дает еще более сложную игру: негативные изображения, оформленные зеркалами так, будто помещенные в хрустальные гробы (какая прекрасная аллюзия на вариант спящей красавицы, которая может проснуться только от своего собственного поцелуя), ловят на себе прямой и жесткий взгляд девушки с крупноформатной фотографии, запечатленной во время акта соития. Короткостриженная Джоконда что-то знает о тебе, чего не знаешь ты сам, от ее безжалостности не спрятаться ни в одном углу зала, разве что принять позу покорности, как это делает чернокожий юноша на четвереньках. Последнее приближение – приближение к себе – самое травмирующее. В конечном итоге, натыкаешься на собственный взгляд в зеркале, отражающем взгляды висящих вокруг ипостасей автора. Воображаемое нарциссическое поле такого зазеркалья становится ночным кошмаром – из него невозможно выбраться, взгляд переносится от одного изображения к отражению взгляда другого. Фрустрация и потерянность. […]