Интервью с Игорем Макаревичем

164

Встреча с Игорем Макаревичем и Еленой Елагиной произошла совсем недавно, в конце марта, и связана была в основном с делами музейными (уточнением датировок, названий, технологических тонкостей произведений в собрании Третьяковки), но в какой-то момент в разговоре возникла тема Казимира Малевича. Поводом явилась работа художников «Избушка Малевича» 2003 года.

Здесь и далее: Фрагменты экспозиции выставки «И.Макаревич/Е.Елагина. В ПРЕДЕЛАХ ПРЕКРАСНОГО». Государственная Третьяковская Галерея. 2005 год.
На вопрос, почему именно избушка, Игорь Макаревич ответил:

- Когда я разрабатывал этот объект, мне казалось, что это возврат к примитивистской национальной архаике. В какой-то степени, у Малевича есть заявка на это в творчестве. Какое-то крестьянское начало он все-таки последовательно разрабатывал. А здесь тема наивного фольклора, народная тема дана в карикатурной гиперболе.

В 2003 году Игорем Макаревичем была создана целая серия картин, почти имитирующих известные полотна (от кубистических до супрематических) Казимира Малевича, вплоть до воспроизведения кракелюров на поверхности и подписи (благодаря сходству фамилий). Работы Макаревича отличало от подделок введение в них нового персонажа – Буратино. Но в остальном художник честно исследовал последовательную трансформацию «живописной материи» у Малевича.
Игорь Макаревич:
- Кроме того, меня интересовала субстанция самой живописи. Кубисты, на мой взгляд, впервые подошли к этой теме. Потому что они анализировали классическую живопись (в основном испанскую – Веласкеса, Сурбарана) с точки зрения распада ее на какие-то отдельные субстанции. Помимо разложения на геометрические тела и их комбинаторику, опыт Пикассо и Брака можно в какой-то степени толковать как вынесение тайны, которая скрыта обычно от зрителя — самой субстанции живописи — как предмета исследования. В этом смысле, меня тоже интересовал «эликсир живописи». Некая, не связанная ни с натурой, ни с какими пространственными построениями субстанция, именно магия самого живописного вещества, которая трудно поддается анализу. И обращение к Малевичу, тоже с этим связано.

- Но, к сожалению, когда исследования Малевича воплотились в форме научных, довольно скучных лабораторных изысканий со студентами в ГИНХУКе, как в будущих советских научно-исследовательских институтах, это все само по себе довольно уныло выглядело. В общем, это выплеснуто из ванной вместе с ребенком. Вульгарные, марксистско-материалистические исследования убивают предмет. Эта магия исчезает.

Действительно, когда читаешь тексты докладов Казимира Малевича о проделанной научной работе, не возникает ни малейших ассоциаций с исследованием «магического живописного вещества». Стиль изложения, скорее, провоцирует на сравнение лабораторных исследований в ГИНХУКе с микробиологическими или биохимическими опытами.

Из протокола №1 Межотдельского собрания сотрудников Государственного Института художественной культуры. 16 июня 1926 года (Стенографическая запись доклада К.Малевича, Заведующего Отделом Живописной Культуры)::
Первопричиной всех этих работ является теория прибавочного элемента… Витебск (где К.Малевич преподавал в художественном училище с 1919–1922) в моей жизни сыграл большую роль в этом деле. Передо мной была большая группа людей живописцев, которые были поражены разным направлениями, течениями художественной культуры <… >Меня это заинтересовало, и я стал наблюдать за этой борьбой группировок, которая представлялась подобною с борьбою между брошенными в одну культуру целого ряда разных видов бактерий<… >
Я наблюдал, что живописец с большим темпераментом, пораженный живописью Сезанна, через некоторое время стал падать духом, его темперамент стал ослабляться и в конце концов он приходил к такому состоянию, что топтался на одном месте и не мог положительно сделать ни одного мазка<… > В целом ряде опытов и теоретических предпосылок я обнаружил, что все причины падения настроения живописца заключаются в тормозящих элементах, безусловно посторонних для данной культуры, благодаря чему организм живописца утомлялся до того, что он бросал эту работу навсегда и бежал<… >
Я брал сезанновский натюрморт и ставил в него серповидную, то есть кривую кубистическую. (Был сделан для опыта натюрморт, который я назвал рецептурным). И как только живописная поверхность закрашивалась работающим живописцем, как только он стакивался с этой новой кривой, тотчас же происходило торможение его живописных ощущений и он постепенно начинал уставать и не знал, как преодолеть эти явления<… >
Я убедился, что мне нужно применить такой метод: если мне нужно повести учащегося и поставить в определенное органичное восприятие той или другой живописной культуры, то есть, скажем, сделать из него супрематиста или сезанниста и чтобы он в этом направлении стал крепким, — можно только при условии его чистой изоляции от всех явлений<… >
Рассуждая насчет теории прибавочного элемента , я выяснил, что все живописные данные человека можно прекрасно выяснить после обследования холста каждого учащегося живописи<…>Поэтому здесь, в Институте, мы положили немало труда в отыскании этих прямых и кривых в разных системах для окончательного выяснения. Эти формулы, изображенные в этих таблицах, характеризуют каждая какую-нибудь одну систему так же ясно и понятно, как H₂O.

(В книге «Малевич о себе. Современники о Малевиче. Письма. Документы. Воспоминания. Критика» Том 1. RA. Москва. 2004.. С. 508–514)

Игорь Макаревич:

- У нас в школе (Московской средней художественной школе) работал некто Молчанов. Такой очень скромный человек, который преподавал скучные штудии гипсов, и однажды на вечере он подвыпил и проболтался, что был учеником Малевича. Для нас это было как гром среди ясного неба. Потому что он был настолько уже забитый и несчастный человек, путем всех чисток и отречений из него все выветрилось давно, и осталась только штудия унылая. И тогда мы стали допытываться, что и как преподавал Малевич. Он (Молчанов) стал отмахиваться, потому что все было запрещено, опасно было говорить об этом, он вполне мог вылететь из школы… Но кое-что он все-таки сказал. И это навсегда врезалось мне в память.
Он сказал: Вы знаете, как Малевич принимал вступительный экзамен? Он давал абитуриенту блокнот и говорил: «Поставь точку!». Тот ставил точку. Потом Малевич брал другую страницу и снова: «Поставь точку!» И тот опять-таки ставил точку. Малевич совмещал два листа, смотрел на свет – насколько точки близки. И исходя из этого решал, зачислен или не зачислен. Если близко – хорошо, зачислен.
Молчанов приводил этот случай, как пример абсурдности методики, проявления личности вздорной. А на самом деле, здесь очень простые объяснения. Это ощущение пространства листа. И насколько подсознательно человек чувствует пропорции пространства. Любой холст или лист бумаги – это пространство. Для художника – это пространство! Малевич исследовал, насколько человек ориентируется в нем на подсознательном уровне. На экзамене – момент шока, и когда при этом ему властным голосом командуют — «поставь точку», он делает это бессознательно. И насколько это чувство пространства развито, проверяется таким простейшим тестом. Это отнюдь не абсурдное занятие. Молчанов имел в виду, что это чуть ли не издевательство над молодым автором. Но, скорее, это показывает, насколько важно для Малевича это условное пространство холста или листа бумаги. И он, тем не менее, гораздо более опирался на классические установки внутреннего пространства…
Мне кажется, что Малевича можно назвать в некотором роде концептуальным художником. А концептуализм нуждается в огромном базисе теоретическом. Во времена Малевича этого не было. И он интуитивно, будучи дилетантом-философом, корпусом этих с трудом сформулированных текстов физически нарастил корпус теоретических работ. Сам, не имея никаких союзников в этой области, героически! Он сделал колоссальный прорыв вперед и опередил свое время. Базиса не существовало. Это повисло в пространстве – его жесты, его творчество. Потом, уже на Западе, оно постепенно заполнило всю общую структуру нового искусства. А здесь он был просто одинок и затыкал дыры своими героическими жестами.

Известно, что в 1914 году Малевич обратился к молодому лингвисту, поэту-заумнику Роману Якобсону с достаточно странным предложением, о котором последний вспоминал: «Был я – лазаревец (выпускник Лазаревского института восточных языков), шестнадцати-семнадцати лет… Малевич со мной говорил о своем постепенном отходе от искусства предметного к беспредметному. Между этими понятиями не было пропасти. Тут стоял вопрос беспредметного отношения к предметности и опредмеченного отношения к беспредметной тематике – к тематике плоскостей, красок, пространства. И это глубоко совпадало – это он знал, в общих чертах, уже обо мне – с теми моими мыслями, которые касались, главным образом, языка, поэзии и поэтического языка.
Мы дискутировали, а потом он мне сказал: «У меня будут новые картины, беспредметные, летом мы с вами поедем в Париж, и вы будете на выставке моих картин читать лекции и объяснять эти картины». Частью он это предложил, потому что он не говорил по-французски, а кроме того, он больше верил мне как теоретику, чем самому себе, при всей моей тогдашней наивности». (Из воспоминаний Р.Якобсона. В книге «Малевич о себе. Современники о Малевиче». Том 2. С. 126–127).
Одинокость Малевича (его взглядов в мире художественных идей) подтверждает множество воспоминаний современников. Приведем только одно из них:
Из воспоминаний А.Лабаса о встречах с К.Малевичем в начале 1920-х: «Я сидел близко и запомнил его твердые жесты фанатика: он говорил очень горячо, глядя вперед и время от времени резко двигая руками, как бы хотел схватить впереди пространство. У него было в этот момент сердитое лицо, чувствовалось, что у него нет сомнений, что абстрактное искусство идет на смену устаревшему изобразительному, которое он считал, закончило свое развитие, все там открыто и достигло совершенства. … И передо мной стал вырисовываться удивительный человек, почти единственный тогда пришедший к таким выводам» (Там же. С.206).
И далее (из дневника): «Ясновидящий, с уверенностью пророка из легенды, говорит о будущих проблемах искусства». (Там же. С. 208)

Игорь Макаревич:
- Было бы ошибкой думать, что Малевич так прирожденно мыслил, как презрительно говорил Кацман, «квадратиками». Этот квадрат — просто воплощение его теоретических воззрений.

Материал подготовила Наталья Сидорова.