Стадия влюбленности в проект

161

Интервью с куратором Алексеем Масляевым в двух встречах

26.08.11 ТЕКСТ: Алина Гуткина

Интервью с куратором Алексеем Масляевым

Встреча первая.

Мне важно ощущение неожиданности, когда ты входишь в пространство. Когда получаешь нечто превосходящее или соврешенное отличное от твоих ожиданий.

С моей точки зрения, мы находимся в культурном поле, которое не совпадает с нашими представлениями о том, каким оно должно быть. Мы не можем себя идентифицировать ни с условиями, ни с протекающими в нем процессами, ни с контекстом в целом. Деятельность всех молодых российских художников, которые высказывания которых мне кажутся значимыми, связана с желанием это культурное поле переформатировать, трансформировать, задать новые границы и ту структуру, которая была бы нам идентична. В рамках Биеннале я делаю проект «Я всегда знал, что мы встретимся». Он — в значительной степени, не о том, как представить анализ определенной ситуации; он, скорее, представляет собой попытку символизировать определенное цельное переживание – конкретного явления, либо феномена, либо действительности в общем. Мне кажется излишним желание, которое свойственно очень многим представителям московского арт-коммьюнити, и тем, кто производит сообщение, и тем, кто его описывает, — высушить то или иное высказывание посредством каких-то интеллектуальных операций, лишить его эмоциональной составляющей. Конечно, стоит описывать, анализировать, интерпретировать проблемы, которые существуют в культурном поле, в тех или иных дискурсивных полях, и предлагать варианты развития и изменения культуры. Но мне хочется говорить и о чувственном переживании, обсуждать этот опыт в разговоре об искусстве, в частности, и о культуре, в целом.

Художественные задачи сегодня неразрывно связаны с социокультурными установками. Например, популяризация искусства — это необходимость. И она определена убежденностью в том, что мы должны постоянно преодолевать горизонт нашего опыта, наших знаний о мире – в том числе посредством взаимодействия с артистическим высказыванием, символическое пространство которого транслирует что-то новое, альтернативное повседневному и узнаваемому. Я могу представить художника, который утверждает, что его высказывание принадлежит только одному человеку, пяти людям или десяти. То есть, его фантазия заключается в том, что есть ограниченная группа людей, и только она способна понять и пережить опыт, связанный с его работой. С моей точки зрения, культурный продукт, художественное высказывание в частности, должен быть максимально открыт зрителю. Не в смысле легко «перевариваемого» и усваиваемого сообщения, но возможности для зрителя быть включенным в его структуру. Идея диалога потеряла свою актуальность? Действительно, как термин, имеющий связи с определенной схемой концептуализации художественных проектов. Отсюда – моя приактическая стратегия, statement, если угодно. Тип кураторской практики, который характеризуется отношениями, выстроенными между куратором и художником, применительно к самому себе я не могу определить. Всегда по-разному, потому что способ взаимодействия, режимы коммуникации – все это зависит от идеи, над которой я работаю. Но…

Какое-то время назад появилось понятие «перформативный куратор», адресованное кураторским практикам, в основе которых лежит внимание к взаимодействию между людьми, в том числе между куратором(-ами) и/или художником(-ами). При это продукт (выставка, например) может включать в себя рефлексию и анализ отношений, которые существовали в коллаборации. Ханс Ульрих Обрист — один из представителей этого направления. Он делает проекты, которые больше, чем просто выставки, или не выставки вовсе. «Города в движении», реализованный Обристом совместно с Хау Ханру (Hou Hanru), в качестве примера. Или «Станция Утопия» на Венецианской биеннале (Utopia Station, 2003, Venice Biennale) — проект, незавершенный, процессуальный характер которого вообще отрицает идею какого-то его конечного, финального образа и представления.

Photo by Lee Sang Gil

Среди теоретиков и практиков этого направления: Мария Линд, чья деятельность связана с различными формами коллаборации, Николя Буррио, предложивший термин «эстетика взаимодействия», Грант Кестер и Мивон Квон, говорящие об искусстве участия, и так далее. Но… я возвращаюсь к моему «Но», сказанному немного раньше… «перформативное» кураторство возникло не как параллельная стратегия, которую ты можешь выбрать в качестве альтернативы какой-то другой. «Перформативное» кураторство, как оппозиция модели «Куратор-как-автор» (curator-as-auteur), просуществовавшей до 1990х, не предполагала выбора. Авторитаризм в отношениях между куратором и художниками, подавление артистического высказывания и присвоение власти куратором дискредитировали модель «куратор-как-автор». Представьте, что в современной западном мире кто-то всерьез будет заявлять, что его высказывание ценнее, важнее и значимее высказывания кого-то еще, тем более, в контексте профессиональных отношений.

«Перформативные» кураторские практики наиболее заметные сегодня, но и единственно возможные. И, конечно, мне импонирует этот режим взаимодействия. Но и в его границах постоянно происходят трансформации, и они могут быть очень любопытными. Я предпочитаю работать с молодыми художниками. Не потому, что они менее требовательные. Но потому, что выстраивание определенных отношений для меня возможно именно с ними. Мне интересно, что меня и этих людей объединяет? –Пространство культуры, в котором отражены и симптомы современной жизни, и атрибуты 1990х и 2000х, и индивидуальный бэкграунд. И это разговор о культуре как о символической матрице, которая содержит различные элементы: от пост-минималистских тенденций в искусстве до клубов и альтернативных художественных пространств. Или до первого топ-шопа (магазин TopShop) – воплощенного в возможности купить кардиган за небольшие деньги и прилично выглядеть в субботний вечер. Я, конечно, иронизирую. Но все это есть в структуре нашегоопыта. Есть вещи, которые кажутся совершенно незначимыми с точки зрения размышлений и разговоров о глобальных идеях, революциях и новом порядке. Мы редко проявляем к ним внимание, анализируем. И мне кажется через эти второстепенные, с нашей точки зрения, незначительные вещи мы способны понимать друг друга. И дело не в дружбе, знакомствах или способах описания некой социальной общности. Но в идентификации на более фундаментальном уровне.

«Я это чувствую, это есть в моей культуре», — вы говорите. И в этом согласии или несогласии присутствует потенциал для совместного действия. Не в утрированной, на мой взгляд, форме растиражированной «коллаборации», наиболее применимой для практических задач. Но даже в плане совместного времяпрепровождении. Что-то делать, находясь рядом. «Круто делать что-то вместе!» Этого чувства не хватает сегодня.

Встреча вторая, тематическая.ОбразованиеКогда я учился в техническом вузе, моей мотивацией к получению гуманитарного образования было ощущение, что социальное пространство, в котором я находился в тот момент, абсолютно мне не тождественно. Я был не способен интегрироваться. И, конечно, я был заинтересован в отношениях, которые могли бы сложиться во время учебы в гуманитарной области, — общие интересы, вдохновленность синонимичными вещами, возможность обсуждения и разделения опыта и знания.

Я получил первое, забрал диплом и сразу же поступил в РГГУ на культурологию (магистерский диплом на тему «Социально ориентированное искусство 1990/00Х: новые кураторские практики»). И, безусловно, чувство, с которым я входил в гуманитарный университет было принципиально иным. И это связано те только с широким дисциплинарным полем, организационными принципами и общением. Но с переживанием реализации этого ожидания идентичной мне социальной среды. И это приятное чувство.

Татуировки

Я сделал татуировку «art» под Новый год 2008/09. Не спонтанно, конечно, но я не провел слишком много времени в размышлениях. К чему здесь рациональный подход? – что это, приобретение возможности потом говорить, что татуировка — это вневременной маркер моей идентичности? Или деятельности? По прошествии 10-и лет или 20-и? Это сообщение, «art», говорит лишь о том, что в определенный момент времени я захотел сделать татуировку. И я, черт возьми, ее сделал. Как и ту, что у меня на спине: Soyez realiste, demandez l’impossible («Будьте реалистами, требуйте невозможного»), адресованная событиям 1968. Вы подумаете, что это банально? Первое, что вспоминается… Или, максимум, второе. Но банальность, я уверен, не является заведомо негативной. Так, например, индивидуальная или общественная повседневная жизнь банальна; она проходит в повторениях и пассивном ожидании неизвестно чего. Я полагаю, многие это чувствуют. Но это совершенно не так!

Именно повседневный опыт — его структура и сети взаимовлияний, механизмы и факторы, его структурирующие, — требует быть акцентированным. Именно повседневность или, точнее, горизонт нашего опыта, содержит в себе ресурсы для понимания современности.

фото: Дарья Марчик

И это фантастически интересные вещи: вообразить себя вне существующих представлений об окружающей действительности, преодолеть границы повседневного опыта.

Например, если мы сегодня говорим о революции, об открытии и/или обновлении символического пространства, мы вынуждены использовать определенные языковые формы, которые нагружены содержанием событий прошлого, поэтому описываемые ими явления и/или понятия воспринимаются как «готовые схемы». Вы сообщаете только «А», но «1», «2» и так далее возникают в качестве «обязательных» и ожидаемых элементов интерпретации, даже если Вы планировали сказать «B», «C» и далее вплоть до «Z».Новое требует соответствующего языка и форму, которые были бы способны представить «новизну», предъявить ее потенциал. Конечно, чрезвычайно сложно себя преодолеть… Но предпосылка этому – ожидание, или согласие с тем, что трансформации, переходы и изменения происходят; что возможна «альтернативная» образная система, делающая нас больше, чем мы являемся в повседневной жизни.
У меня стадия влюбленности в проект.