Заложники пустоты

220        0       

Екатерина Деготь писала, что в русском искусстве почти нет традиции эстетизации «немного», что свойственно американскому и европейскому минимализму, но зато есть богатая традиция эстетизации «ничто». Но, не смотря на обилие примеров проявления «ничто», начиная с авангарда и заканчивая поздним концептуализмом, эта тема, кажется, совсем не отрефлексирована в русском искусствоведении. Кирилл Светляков и Кирилл Алексеев попытались исправить эту ситуацию, скурировав выставку «Заложники пустоты», которая заняла несколько залов постоянной экспозиции новейших течений в Третьяковке.

Отобранные картины, фотографии, видео и инсталляции объединены в несколько тематических групп и расположены в относительно хронологическом порядке: экспозиция начинается с невзрачных пейзажей XIX века и заканчивается работами, датируемыми 2011 годом. Но в эту, казалось бы, традиционную выставку проникли анахронизмы и неожиданные сопоставления. Например, редимейд Макаревича и Елагиной и документация «Поездок за город» КД соседствует с классической живописью, а картина «Пустота» Гончаровой висит напротив абстракции Гутова. Именно таких неожиданных сопоставлений, раскрепощающих и расширяющих зрительское восприятие искусства, очень не хватает русским выставкам. На Западе подобные практики давно стали нормой и были даже официально институализированы: как известно, один из главных европейских музеев Тейт Модерн расположил свою коллекцию не хронологически, а тематически. В России на это способны только несколько кураторов и среди них Светляков и Алексеев, которые, кстати, уже не первый раз делают нечто подобное. Два года назад они подготовили выставку «НЕ игрушки?», исследующую игрушку как материал искусства и художника как играющего субъекта.

Но, к сожалению, их новый проект, как и многие подобные исследования, иногда оказывается излишне телеологическим и «написанным с конца», от чего предостерегал историков искусства еще Герберт Рид. Из-за этого создается ощущение, что пустота становится неким пластическим мотивом, который непосредственно перетекает из классического пейзажа через авангард в живопись двадцатых годов, оттуда в метафизику и концептуализм, а затем к медгерменевтам и акционистам. Возможно, пустота могла бы быть рассмотрена как нечто аналогичное понятию formless в западном искусстве, которое Краусс и Буа рассматривали, скорее, как некую «операцию», подрывающие основы модернизма, нежели чем тенденцию. Более того, четыре причины «пустотности» русского искусства, сформулированные кураторами, (отсутствие подлинного мифа, реакция на производство образов, смерть референта, кризис репрезентации) оказываются обтекаемыми и равно применимыми ко многим другим странам. Главный недостаток этой выставки-исследования, как мне кажется, заключается именно в отсутствии выявления специфически русской традиции или непосредственного «пустотного» влияния, как например, эстетика Дзен, проповедуемая в Америке Кейджем или розенкрейцерство Кляйна во Франции. Но, тем не менее, это не делает выставку менее интересной. «Заложники пустоты» – свежий взгляд на русское искусство двадцатого века, снабженный интересным, смелым и глубоко продуманным комментарием. И надо отдать должное кураторам, которые вынашивали идею проекта уже несколько лет: разнообразие художников и множество точек зрения на феномен пустоты наглядно свидетельствуют об этом. Сама отборка работ заслуживает особого внимания: выставку стоит посетить и ради того, чтобы увидеть редко экспонируемые работы из запасников, например, шедевр Лучишкина «Небо и окурок» или постсупрематические пейзажи Рождественского.