Все время разные виды из окна

149        0       

Бывает, у художника нет мастерской. С этим неудобством можно смириться. Но, бывает, у художника нет не только мастерской, но и постоянного места жительства. Художники Ксения Сорокина и Данила Зинченко, столкнувшиеся с этой трудностью, рассказали каждый о своем случае.

Сергей Гуськов: Сейчас у тебя нет постоянной жилплощади. Тебе приходится перемещаться по квартирам друзей, находить случайное жилье.

Ксения Сорокина: Да, к сожалению. Одна моя подружка пошутила, что бог, как иудеев, обделил Ксюшу Сорокину землей.

СГ: Но иудеи, в итоге, решили эту проблему. А Ксюша?

КС: Ксюша пока не нашла себе землю. Хотя Москва, к счастью, и не пустыня, приходится скитаться, ходить. За последнюю неделю я поменяла четыре точки, где ночевала. Завтра я снова переезжаю, пока еще не решила куда. Следите за подробностями, звоните.

СГ: Какие есть еще варианты?

КС: Во-первых, когда нет жилья можно весь день сидеть в кафе. Там есть интернет, это очень удобно, потому что, живя в таких условиях, нужно поддерживать связи с большим числом людей. Но, с другой стороны, в кафе тратится много денег. Во-вторых, вариант быть в гостях, но его нужно беречь, потому что если часто приходить в гости, то просто надоедаешь хозяевам. Вот и приходиться сидеть в кафе. Сейчас мой район — Таганка, Китай-город… Я там ошиваюсь. У меня еще есть два неоприходованных ресурса, два резерва: квартира подруги, которая живет на Таганке, и Сергей Огурцов. Он тоже предложил пожить у него какое-то время, где-то неделю.

СГ: Случались забавные ситуации в связи со всей этой неустроенностью?

КС: Да. Например, позавчера я стояла голая за церковью и переодевалась. Действительно, большая часть жизни, особенно летом, проходит на улице. Однажды я сидела во дворе, ждала, когда придет моя подруга с ключами, откроет мне, и я смогу переодеться, положить вещи. И тогда я познакомилась с актрисой Маргаритой Тереховой, мы с ней гуляли по Москве.

СГ: В каком-то экзистенциальном плане Москва принадлежит тебе?

КС: Некоторые районы были мной апроприированы. Хотя, конечно, они мне не принадлежат, даже не взяты в аренду. Не хочется говорить слово «мечу»…

СГ: Твои личные вещи раскиданы по всей Москве, а ты сама ходишь одетая отчасти в личные вещи других людей. От каждого временного места жительства, от всех друзей, с которыми ты общаешься и у которых бываешь в гостях, у тебя остается что-то; что-то твое, наоборот, остается у них. Какие ощущения в связи с этим?

КС: Чувствую ли я ауру других людей, когда хожу в их одежде? На самом деле, если бы я об этом думала, я бы сошла с ума. Без рефлексии: берешь чужую вещь, как подонок, или спрашиваешь, можно ли взять, надеваешь и идешь. Я одичала, надо сказать. Могу в холодильник залезть.

СГ: У группа Война, с которой ты какое-то время тусовалась, также была такая практика жития-бытия…

КС: Я шлялась по Москве с Войной, но тогда я жила у своей сестры, и все было по-другому.

СГ: То есть этот способ существования органично вырос из твоей жизни, из твоей художественной практики?

КС: Да, это часть моего художественного метода.

СГ: Кстати, как влияет нынешнее твое положение на искусство?

КС: Сильно влияет, конечно. Во многом я ощущаю свое положение бессознательно. Все время разные виды из окна. Ведь это же касается даже как каких-то мелочей, так и содержания квартир, книг и людей в них. Все это, естественно, отпечатывается. В подобных ощущениях есть определенная прелесть, когда ты не понимаешь, где проснулся и как тебя зовут, но не потому что ты напилась, а потому что слишком часто все меняется.

СГ: Да. Одно дело, когда у художника нет мастерской, на что многие жалуются, а другое — нет постоянного жилья.

КС: Скоро, наверное, уже не будет меня. Я буду состоять из частей своих знакомых. Опасность в том, что сложно сохранить свою идентичность в таких условиях, как у бомжей. Она просто истирается. Остаются только инстинкты, аппетит, такие вещи. Я стараюсь просто не думать об этом. Мне было очень плохо, если бы я еще и размышляла, можно ли так жить, нормально ли это.

СГ: А какое у тебя трудовое положение в этот момент? Случайная занятость?

КС: Делаю перформансы. Вообще я устроилась в Гараж. Плюс какая-то подработка, но я работаю не дома, как обычные фрилансеры, а на месте работы.

СГ: Место работы становится местом, где можно провести время. То есть это даже плюс.

КС: Да. Можно было бы жить, конечно, в Гараже или на Артплее, на основном проекте, поддерживать одну из работ…

СГ: В итоге, ты собираешься прекратить эту неустроенность? Сколько уже длится данный период твоей жизни?

КС: Я уже мечтаю изменить образ жизни. Летом я была не в Москве, путешествовала, было прекрасно, а так три месяца скитаний по Москве.

Сергей Гуськов: Как давно ты остался без постоянного места жительства в Москве?

Данила Зинченко: Если считать с того момента, как меня выгнали из общежития, то, наверное, года с 2008. А! Нет! Вру. Я потом жил у подружки. Плюс-минус три с половиной года.

СГ: Три с половиной года с перерывами?

ДЗ: Нет, я все время кантовался.

СГ: То есть для тебя это уже нормальный опыт? Ты привык? Нет особых проблем с отсутствием постоянного жилья?

ДЗ: Да. Когда я приехал в Москву, я жил в общежитии. Потом я долгое время жил у подружки. Потом мне пришлось какое-то время пожить у мамы, а сейчас я опять в странствиях, потому что, по понятным причинам, с родителями как-то тесно. Сейчас я живу у своего друга Димы Венкова.

СГ: А какие ощущения привносит в твою жизнь такое жилищное непостоянство?

ДЗ: Ощущение, что у тебя мало вещей. Ты знаешь, что в любой момент можешь собрать сумку и переехать хоть в другой город. Вещей у меня практически нет. Есть какие-то книги, но я их беру, читаю, потом отдаю, то есть, в принципе, у меня их нет. Есть раздолбанный компьютер, пара пакетов со всякими артефактами, связанными с творческими практиками, старые негативы и все. Ощущение, что тебя ничто нигде не держит. Случись пожар, максимум ценного что я потеряю будет паспорт и несколько файлов с ценными артефактами.

СГ: Ты живешь у друзей. Они дают тебе свои вещи, часть твоих вещей остается у них. Постоянно происходит смешение с чужой жизнью.

ДЗ: Да. При переездах много вещей выбрасывается. Даже пословица такая есть: переезд — полпожара. У меня была огромная коллекция старых значков, которую я долго собирал. Где она теперь, я не знаю. Мне ее, действительно, жалко. Один мой приятель по общежитию, когда меня оттуда турнули, забрал ее себе. Некоторое время мы были на связи, а потом все. Где-то есть мои вещи, но особо не задумываюсь об этом.

СГ: Неопределенности с жилплощадью соответствует неопределенность с работой?

ДЗ: Нет, подожди. Летом у меня была какая-то работа. Вначале одна, потом другая. Сейчас тоже есть подработки. Не сказать, чтобы я сидел без денег. При этом их не хватает, чтобы снять квартиру или комнату. Это опять же связано со съемкой диплома для Школы Родченко. Я снимаю диплом, нет времени на работу. Если я буду работать, то ничего не сниму. В ближайшие дни едем снимать нонстопом в течение нескольких дней. Постоянно в таком режиме. Потом надо будет все это монтировать, что занимает еще больше времени, чем съемки.

СГ: Сильно влияют такие условия жизни на искусство?

ДЗ: Наверное, да. Потому что если бы у меня была своя комната или, даже лучше, своя квартира, я бы ее частично захламил. Например, у меня висит на выставке номинантов Кандинского большая инсталляция. По-хорошему, ее надо снять и забрать, но она занимает пять больших мешков. Непонятно, куда их складировать. В Школе я оставлял один пакет с первым вариантом инсталляции, но его уборщица случайно выкинула. Если бы работа хранилась на моей жилплощади, все было бы нормально. Привезти пакеты к Диме, например, это тоже нереально — я ведь захламлю ему квартиру. Лишний напряг. Куда же их девать? Это раз. Во-вторых, хочется, чтобы был какой-то угол, где можно компьютер поставить, что-то делать, а то приходится работать на кухне в чужой квартире. Если бы у меня было собственное пространство, я бы превратил его частично в рабочее помещение, может, и не мастерскую, но что-то в этом роде. В-третьих, такое размытие в пространстве совпадает с интересующими меня темами в творческой практике.

СГ: Когда ты недавно попал в лонг-лист Премии Кандинского (хоть ты потом и не вошел в шорт-лист), появились ли у тебя надежды решить, наконец, проблему с жильем?

ДЗ: В любом случае, когда подаешь на какую-то премию, ты делаешь это, не просто потому что хочешь в выставке поучаствовать, чтобы тебя в прессе упомянули. Понятно, что у всех на уме деньги, пресловутые 40 тысяч евро. Я ведь абсолютно случайно попал в «Проект года». Я подавал на «Молодого художника», но мне позвонили и сказали, что нельзя отправлять два проекта в одну номинацию. И я самую геморройную инсталляцию подал на главную номинацию, а она прошла. В какой-то степени, отдаленно и подсознательно, было ощущение, что есть шанс получить эту сумму, и она бы, конечно, решила все мои проблемы. Можно было года два безбедно существовать. Я сильно не задумывался на этот счет, потому что был уверен, что не прокатит. В итоге, не прокатило. Но вообще странный такой подвисончик — что-то вдруг может с неба свалиться.

СГ: Планируешь завязать с такой неустроенностью? Или все нормально и приемлемо?

ДЗ: Нет, так жить нельзя. Меня терпят люди. Сам себя я не напрягаю. Но я не уверен, что я не напрягаю других своим образом жизни. Дима пока нормально реагирует на меня, терпит мое присутствие, но кто знает, как дальше. Да и раньше так было: у кого-то кончалось терпение…

СГ: Выгоняли?

ДЗ: Обычно все сам понимаешь. Только из-за хороших отношений с другими людьми стоит кончить с этим. Но, с другой стороны, я не скажу, что каждый день просыпаюсь с мыслью, что шокирован своим существованием, что я нахожусь в какой-то жопе. Такого нет. Но где-то внутри накапливается усталость, хотя лично я не ощущаю ее так уж остро.

Фотографии: Петр Жуков, Данила Зинченко и Сергей Гуськов
Материал подготовил Сергей Гуськов