Некрореализм в ММСИ

280        0       

На 4 биеннале современного искусства в рамках программы «Специальные проекты» проходит выставка «Некрореализм», открывшаяся в Московском музее современного искусства в Ермолаевском переулке, которая продлится с 13 сентября по 30 октября 2011.
Это первая масштабная ретроспектива некрореалистов и первая выставка в Москве после почти двадцатилетнего перерыва. Благодаря многоэтажности музея направление удалось разделить на несколько периодов развития, на каждом этаже свой, начиная с «зачатия» некрореализма (1 этаж), заканчивая сегодняшним днем (последний этаж). Одним из символов выставки являются деревья, которые демонстрирую богатство нашей территории, а именно средней полосы. Здесь и ольха, и береза, и сосна, и другие породы. На каждом этаже свое дерево, которое изменяет воздействие на человека, создает особую атмосферу. В музеи помимо картин экспонируются фотографии, фильмы.
Главная цель некрореалистов не показать страх перед смертью, а посмотреть на неё с иной стороны, оценить её с помощью смеха. Воспринимать смерть, как нечто обыденное и неизбежное, следовательно не бояться.
AroundArt побеседовал о некрореализме с одним из трех представителей направления, художником Сергеем Серпом.

Мария Гурова: Сергей, расскажите немного о некрореализме!?

Сергей Серп: Мы занимаемся вопросами смерти, которая всегда гонима. В искусстве всё, что касается этой темы, не приветствуется, а некрореализм тем более. У некрореализма многослойная структура восприятия, он многогранен. Художники нашего направления имеют свой оригинальный взгляд на вопросы смерти, обусловленный географией, социальной и культурной средой. Ничего подобного в мире нет, это чисто русское явление.
Оригинальность некрореализма заключается в том, что он делает смерть наблюдаемой, уводя зрителя от реалистических картин мёртвых тел. Танцы, пляски, хороводы орнаментально пронизывают всё тело направления. Некро — смерть, реализм — жизнь. Пространство между ними — наша зона интереса. Трое авторов, три личности, предлагают свои модели видения некрореализма и в сумме полностью освящают эту зону.

МГ: Откуда у вас появился интерес к смерти?

СС: Я родился и вырос в небольшом городке в СССР, где была традиция хоронить людей с духовым оркестром. Для маленьких городов было нормой, когда траурные процессии пересекали центр города. Или, например, если в школе кто-то умирал, у ворот школы ставили гроб с умершим для прощания. Я вырос в этом и не испытывал отвращения и страха. В детстве я жил на 5-м этаже и мог набдюдать похороны сверху, рассматривая тело в гробу, плачущих родственников, музыкантов оркестра. Шло осознание чувств, которые испытываешь, эмоций. Позже, в юности, я сам стал играть в этом оркестре, совершенно случайно. В зрелом возрасте работал целый год в доме престарелых, в ночном сервисе. Обмывал, выносил трупы пенсионеров. Они как правило умирали с 3-х до 6-ти утра. Мужчины не идут в эту сферу, это плохооплачиваемый и непосильный труд, этим обычно занимаются женщины, боящиеся трупов, поэтому меня туда приняли с радостью.

МГ: Как вы пришли к некрореализму?

СС: В 18 лет родители меня отправили учиться в Санкт-Петербург, где я очень быстро стал интересоваться искусством. Случайно попал в квартиру Юфита, где познакомился с его некроживописью, фотографией и кино и тут же понял, что это моё. Я забросил учебу и совершенно бессознательно посвятил себя творчеству. В то время концепция социальной жизни заключалась в том, что надо закончить вуз, получить профессию, зарабатывать деньги. Я об этом не думал. У меня было внутреннее желание осознать смерть и развиваться в этом направлении и т.д. Когда я начал заниматься некрореализмом, не думал о том как я буду зарабатывать на жизнь, хотя это была середина 80-х годов, шла перестройка. Кругом все интересовались бизнесом, деньги лились рекой, но меня это не интересовало. Это был своего рода протест против рыночных отношений. Я остался в искусстве и вскоре меня пригласили в одну из престижных арт-школ в западной Европе, где изучил профессию «артист». Была попытка бросить творчество, получил интересную профессию, но ничего не получилось. Тем самым убедился, что я на верном пути.

МГ: Как изменилось отношение по прошествии лет к самой смерти?

СС: Я как автор росту и мое отношение меняется. Вообще я считаю, что надо с рождения приучать детей к смерти, класть их возле гробов родственников. Свою дочь я с малых лет водил на кладбище, похоронные церемонии, теперь она спокойна к смерти. В этом нет ничего предосудительного или необычного, это естественно. Я сам лично наблюдал умирание людей, это очень торжественно и загадочно, впрочем как и рождение ребёнка, абсолютно одинаковые эмоции.

МГ: Ваши работы отличаются от работ других художников, они, я бы сказала, более оптимистические, яркие!

СС: Да, цвет для меня важен. Изучая случаи клинической смерти, наука доказала существование некой мыслящей субстанции, которая живёт после физической смерти тела. Умершие и ожившие люди рассказывают до мелочей, кто и что делал в операционной, после того как была зафиксирована их смерть. Так вот, цвет моих работ — это некая надежда, что есть что-то, что продолжает жить после смерти.

МГ: Продолжает ли некрореализм развиваться и как долго он еще просуществует? Есть ли продолжатели ваших традиций?

СС: Мы ещё живы и работаем, это доказывает, что некрореализм развивается. Качество развития будет зависеть от процесса осознания авторами своей личной смерти. Я считаю, что содержание творчества художника напрямую связано с переживаниями его личной смерти. Некрореализм это каждый из нас троих в отдельности, поэтому он будет существовать пока не умрёт последний автор. Не встречал ещё продолжателей наших традиций, никто не хочет умирать, а следовательно и заниматься некрореализмом.

МГ: Расскажите, как вы работаете, как возникает идея, вдохновение?

СС: У меня каждая работа имеет свою историю. Например, картина «Мужское счастье», сделана в стенах Русского музея в Санкт-Петербурге в 90-ом году, специально для совместной выставки с французами. Писал прямо в зале, где потом она и экспонировалась. Если присмотреться, то здесь фиолетовым цветом изображена карта Франции. На холсте присутствуют кабаны, топоры, копья и т.д. Дикий кабан в моем творчестве имеет большое значение — это сильный, смелый, отчаянный зверь. Почему «мужское счастье»? Это некая метафора смерти, мужчина — воин, с ним как-то больше ассоциируется смерть. Когда я планирую начать работу, то вижу некий фильм и в определенный момент делаю стопкадр, рисую эскиз на холсте и затем покрываю пространство маслом. Так же и с фотографией и инсталляциями. Часто это может длиться год или два, а иногда как вспышка в течение дня, закономерностей нет. Вдохновение работает вместе с моим умиранием, если вдруг задумаюсь, что я вечен на земле, то работа не идёт.

МГ: Вам хотелось отойти от некрореализма? Возможно, появлялась усталость от темы смерти?

СС: Усталость у меня появляется не от темы, а от того, что никто этой темой не интересуется. Как я ранее говорил, пытался заняться «светской» жизнью, бросить искусство, но от миссии не уйти. Не зря я рос всё время с окружающей меня смертью, полюбил творчество, кому-то оно понравилось, кто-то покупает, как тут отойти от любимого занятия. Да и предать те престижные музеи, которые меня выставляли и приобретали работы в свои коллекции, тех частных коллекционеров которые в меня поверили и вложили свои деньги, нет, буду отбиваться до последнего бревна.

Материал подготовила Мария Гурова