Оля Кройтор: «Продолжаю жить в своем кинофильме»

234

Оля Кройтор рассказала Aroundart о своей двойной жизни.

Оля Кройтор — художник, фото: Мария Калашникова

Сергей Гуськов: Во время выставки «Трудовая книжка» я узнал, что ты совмещаешь работу в МГТУ им.Баумана и художественные практики. Много времени занимает преподавание черчения, которое считается официальной работой, но при этом искусство тебя интересует больше. Всегда возникает сложность с таким сочетанием.

Оля Кройтор: Вся штука в том, что ощущается нехватка времени. Если бы я могла раздвоиться, я бы чаще ходила на работу. Но времени нет, поэтому сложности с сочетанием. Конечно, постоянно приходится перестраивать мозги, так как в одном месте ты работаешь в одном ритме, а дома — по-другому. Иногда нужно сутки отсиживаться-отлеживаться после работы, чтобы перестроиться.

СГ: В тему перестраивания мозгов: обычно то, что связано с другой работой у художника, сильно влияет на его искусство. Чувствуешь нечто подобное?

ОК: Думаю, да, влияет. Мне кажется, что мои работы стали как раз более геометричны, судя по тому, что я вижу. Я задумываю что-то одно — делаю, вижу результат — и тут доходит, как это вообще могло появиться в голове. Все возникающие идеи становятся более структурированными. Ты начинаешь лучше понимать форму, объем, движение тела. Хочется усилить данный эффект, задействовать его по максимуму. Такое постепенное нащупывание того, что с этим можно делать. Я изучаю его — он меня.

СГ: Ты сказала, что, поскольку ты преподаешь черчение, сама форма организации чертежей влияет на твое искусство. Но преподавание содержит еще и такой аспект, как назидательность, дидактичность. В искусство художника, который преподает, проникает это назидательное начало. Не возникает желание учить, когда делаешь искусство?

ОК: Наверное, пока что я реализую это начало только в работе. Чему учить? Если учить, то нужно объяснять то, что человек не знает. Как это сделать в искусстве? Ведь ты обращаешься, как правило, ни к какому-то конкретному человеку, а к большому числу людей. Мне кажется, я пока слишком молода, чтобы как-то назидать. Я пока сама себя до конца не изучила. Со студентами проще — я им рассказываю то, чего они не знают.

СГ: А ты не думала осмыслять в искусстве свою работу преподавателем черчения, практику своей жизни?

ОК: Рассказать историю?

СГ: Необязательно историю. У тебя складывается определенный опыт, который отражается в работах.

ОК: Конечно. У меня есть подобные задумки. Как раз вчера я вспоминала работу, которую показывала на выставке «Трудовая книжка». Тот проект был связан как раз с моей преподавательской практикой. Недавно я ездила с коллегами-преподавателями на конференцию. И в каком-то кафе я им рассказывала о своем проекте на «Трудовой книжке». Они конечно очень смеялись, потому что, если вникнуть в работу, она как раз била по самому больному сейчас на нашей кафедре. Для тех, кто пришел на выставку, возможно это было не совсем понятной историей, для преподавателей же — удар в точку.
Возвращаясь к вопросу о моей практике — кому это может быть интересно, кроме меня? Скорее всего, таким же, как я, преподавателям. А что касается других людей… ну тебе же не интересно слушать историю какого-нибудь крановщика!

работа Оли Кройтор на выставке «Трудовая книжка», фото: Влад Чиженков

СГ: У меня есть преподавательский опыт, поэтому мне как раз было бы интересно узнать твою историю. Тут присутствует еще такой момент: современное искусство в многих странах становилось орудием социальных требований и борьбы за гражданские права. Ты можешь говорить от лица конкретной группы населения, учителей или преподавателей, а ведь у нас в стране это социально не защищенные люди. Речь необязательно идет о чистом активизме, но раз ты попала в определенные обстоятельства, то можешь как-то задействовать их в искусстве.

ОК: Понимаешь, по складу ума я пытаюсь увидеть больше чего-то хорошего. Всякий негатив остается позади. Я вижу все проблемы, но больше всего от работы я получаю удовольствие. Когда приходишь в университет, забываешь об этой социальной неустроенности, попадаешь в кинофильм годов 1980-х. Вокруг такие колоритные персонажи. Отношения совсем другие. Только сейчас я начала замечать социальные проблемы, о которых ты говоришь, но, если бы я занималась социальным искусством, я бы сразу вгрызлась в эту тему. Но так я вижу совсем другие вещи. Мне интересно изучать людей в данных обстоятельствах. Потом одно от другого неотделимо… Вопрос времени — преподаю я только третий год — и очевидные проблемы, конечно, стали выявляться только сейчас.

СГ: А ты изучаешь людей в этом сегменте жизни как обычный человек, как нейтральный наблюдатель или как художник, то есть с прицелом на то, что это будет использовано в дальнейшей художественной практике?

ОК: Понимаешь, невозможно отделить одно от другого — человека от художника. В итоге, они смешиваются. Ты наблюдаешь, у тебя появляются идеи. Сложно заставить себя только смотреть или только придумывать. Смотришь, и все само по себе рождается. Сначала начинаешь наблюдать. Люди вокруг такие смешные, они настолько не похожи на мою жизнь за пределами университета, что каждый раз ты оказываешься как будто в кинофильме про Советский Союз. Кругом куча бабушек, и мальчишки, зачастую одетые, как в тех самых кинофильмах; речь, похожее поведение. Хотя, конечно, разные встречаются.

СГ: Ты скрыла от других преподавателей участие в выставке «Трудовая книжка». Потом ты говоришь, что жизнь людей, которые работают с тобой или которые учатся там же, сильно отличается от той, которой живешь ты. И, насколько я знаю, ты не афишируешь при студентах, что ты художник. Почему?

ОК: Большой вопрос — как им об этом сказать. «Ребята, знаете, я художник». Или: «Здравствуйте, меня зовут Ольга Игоревна. Я художник. Буду у вас преподавать, так что смиритесь с этим». Как сказать? Они не спрашивают, но, конечно, подозревают. Непонятно, чем я занимаюсь, — и по внешнему виду и по общению, так как мы обсуждаем с ними все подряд. Но, насколько я вижу, искусство им совсем неинтересно. Они не понимают, что это. Я помню свой первый курс, тогда я сама тоже ничего не понимала и не знала, что существует современное искусство. Сейчас я преподаю в основном первому и второму курсу. Откуда им об этом знать? Скорее всего, и по окончании института они не будут ничего знать о современном искусстве. Конечно, нужно что-нибудь придумать. Только в конце этого семестра ко мне подошла студентка и спросила, когда у меня будет следующая выставка. Сказала, что ее друг был на моей выставке в ММСИ этим летом, что было очень круто. Я была приятно удивлена! Спасибо, Марина! Сказала, чтобы она сохраняла текущие чертежи с моими автографами.

СГ: Есть желание рассказать о современном искусстве, не только о том, что ты делаешь, а вообще?

ОК: Да. В конце концов, это развивает мозги, делает человека ни машиной, ни животным, а именно — человеком. Понятно, что, если этим займусь я, то у них будет больше возможностей что-то понять. Они могут прийти на какую-нибудь выставку на Винзаводе и сказать: «Что за фигня? Не понимаю и знать не хочу». Но если я как преподаватель, обладающий каким-то авторитетом (хотя я думаю в моем случае — это все-таки человеческая симпатия, разница-то у нас небольшая), расскажу им о выставке, реакция может быть другой. Потому что обо всем можно рассказать интересно. Мне кажется, я умею объяснить доступным языком. Если с ними правильно говорить, то с большой вероятностью они станут думающими людьми.

Оля Кройтор — преподаватель, фото: Никита Хвецкович

СГ: Какова реакция твоих коллег, которые больше знают о твоем творчестве?

ОК: Они знают, что я закончила художественный ВУЗ. То, что я художник, знает, наверное, преподавателей десять, а вообще у нас на кафедре — 90 с лишним человек. С половиной из них я не общаюсь, просто потому что не пересекаюсь с ними по времени. Что касается тех, кто знает, я рассказала только тем, кто мне лично интересен. Тем, кто знает, интересно, им нравится. Наш бывший зав. кафедрой ходил в галерею Гельмана на выставку, в которой я участвовала. Он был просто в восторге, увидел совсем другую жизнь. Первое, что он сказал: «Вот я понимаю! У нас сначала конференция, а потом дают поесть и выпить, а у вас все правильно: выпил с самого начала и смотри-наслаждайся. Вот это интересная жизнь!» На выставке было много людей, и весь этот антураж его и увлек.

СГ: Ему понравилась атмосфера.

ОК: Да. Я знала, что он будет в восторге. Потом он рассказывал другим преподавателям, нашим общим знакомым. Так что теперь все в ожидании новых выставок. Недавно у меня с собой был ноутбук, и я показала одному из преподавателей видео перформанса, где я лежала обнаженная под стеклом. Он спрашивал, не стесняюсь ли я. Я ответила: «Я показывала свое тело на той выставке огромному числу зрителей, так что меня скорее волнует, как ты сам будешь на меня смотреть после этого». Он сказал: «Хорошо. Красиво». Наверное, теперь будет что обсудить в курилке.

СГ: В нашей стране фоновое отношение к современному искусству негативное. Многие художники стараются лишний раз не напоминать, что они художники. У всех есть какая-нибудь другая работа, часто низко оплачиваемая, а об их существовании как художников известно только среди своих, в достаточно узком круге. Для всех остальных они — преподаватели или дизайнеры. Не было ли это одной из причин не афишировать, что ты занимаешься современным искусством?

ОК: Нет. Я просто не обсуждаю свою жизнь с другими людьми. Важный момент: человек должен задать вопрос. Моя начальница в университете только спустя много времени поняла, что я серьезно занимаюсь искусством. И она меня спросила: «Зачем ты тогда преподаешь?». Многие преподаватели, которые знают о том, что я художник, спрашивают: «Что ты делаешь — натюрморты, пейзажи, акварели?..» Это ужасный вопрос, на который я отвечаю очень смазано: «Современное искусство, смешанная техника». Объясняешь, а они ничего не понимают, но кивают головой. Главное, что девочка чем-то занимается. Те, кто до сорока лет, молодые — более-менее понимают. Просто мы больше общаемся, пьем вместе кофе или пиво после работы. Тогда это можно обсудить, проще рассказать что и как. Потому что, конечно, каждая работа — это история
В обычной жизни, уже не в случае преподавателей, чаще всего говорю, что я преподаватель, потому что иначе, скорее всего, получится идиотский диалог: «А ты кто?» — «Художник». — «Нарисуй меня. Можешь меня нарисовать?» Я уже устала ненавидеть людей за эту фразу. Уж лучше пусть думают, что я преподаватель. Хотя на преподавателя тоже не очень хорошо реагируют…

СГ: В этом смысле современный художник оказывается в той же ситуации, как и сексуальные меньшинства. В условиях агрессивно-консервативного окружения не все из них делают камин-ауты, скорее, наоборот: ходят в гей-клубы, живут своей жизнью, но не говорят об этом посторонним. К сожалению, так сложилось в нашем обществе, что афишировать принадлежность к какому-либо меньшинству значит идти на конфликт. Не всякий готов к такому. Арт-сообщество тоже оказывается своего рода меньшинством.

перформанс Оли Кройтор на персональной выставке в ММСИ, фото: Мария Калашникова

ОК: Да, я согласна. Сейчас мои родственники уже представляют меня другим людям как художника, а раньше говорили: «Оля у нас богема». Говорили про меня: «Она так одевается и говорит, потому что художник». То есть как будто это какая-то болезнь. Привыкаешь жить в таких условиях. С другой стороны, родители начали прощать мне любые поступки, когда поняли, что я художник. Оказывается, что, когда ты художник, можешь не отвечать ни за что.

СГ: Это оборотная сторона того, что художников относят к замкнутым группам, меньшинствам. Но как раз за это же художников критикуют: когда некие острые высказывания или скандальное поведение вводятся в сферу искусства, их становится нельзя атаковать, то есть это такая форма защиты.

ОК: Да. Просто я не занимаюсь радикальным, критическим искусством. А так мне кажется, художники всегда в ответе за то, что они делают. Все разбирают их творчество, критикуют. Наоборот, в обычной жизни ты можешь всех х**ми крыть и голым ходить, но именно в искусстве ты оказываешься ответственен за свои поступки. В этом смысле нельзя быть безответственным.
У меня такая позиция, что я не хочу усложнять. Если бы я была писателем, то писала бы очень мало. Всегда страшно делать картину — вдруг выйдет что-то не то. Я боюсь писать аннотации и экспликации, последний раз я просила о помощи Максима Крекотнева.

СГ: Напоследок хотелось бы узнать, какая у тебя зарплата в университете и что, учитывая эту маленькую сумму, держит тебя там.

ОК: Самый главный вопрос! Моя зарплата — восемь тысяч рублей без вычета налогов. Причем работа занимает кучу времени, официального и неофициального. Мне вообще непонятно — какая мотивация может быть у других преподавателей — у тех, кому до сорока лет. Меня же держит интерес. Я многого не знаю, учусь каждый день. Чертежи невероятно красивые! И, конечно, люди: я продолжаю жить в своем кинофильме.

работа Оли Кройтор на выставке «Раздвоение личности», фото: Влад Чиженков