Ковер, еще ковер

Зато был один прекрасный и ужасный «военный ковер» с вытканными автоматами и вертолетами из Пакистана. Такие ковры, преимущественно афганского происхождения, ткались на скорую руку, для туристов. «Для Азии 1980-х автомат Калашникова был таким же символом, как кока-кола для Америки 80-х», – пишет в книге «Ночной кошмар модернизма» Энрико Машеллони. «Военные ковры» интересовали галеристов и кураторов современного искусства, а не специалистов по текстилю с 1990-х и выставлялись Харальдом Зееманом и Жан-Юбером Мартеном. Но здесь этот безыскусный коврик смотрелся крайне сиротливо: в идее своей поп-артистский, он не рифмовался ни с богатыми узорами псевдо-персидских ковров на выданье, сотканных мужчинами-индусами, ни с «месседжами» российских художников-коврофобов. Настоящий шедевр художника из Азербайджана Фаига Ахмеда – орнаментальный ковер, располосованный бело-сине-красной диагональю – напомнил работы итальянского художника-концептуалиста Алигьеро Боэтти, часто ездившего в Афганистан и заказывавшего тамошним ткачихам и вышивальщицам «тутти» (мозаики) и «маппы» (карты-флаги) по собственным эскизам.

При этом выставка, пересказав и смешав культурные коды, заставила читать, думать, вспоминать и говорить. О национальном и модернистском, об абстракции и минимализме, исламе и язычестве, мужском и женском мы говорили с художниковм Аладдином Гарунов в его химкинской мастерской. Проект Гарунова «Зикр» после выставки в Руине МУАРа стал финалистом «Премии Кандинского 2010», представив удивительно оригинальный взгляд и сочетание идей реди-мейда и бриколажа (обувь, ковер), абстрактной и минималистской пластики, индустриальных материалов (металл, резина), документального видео и следов собственного перформанса как боди-арта (отпечатки ладоней и ступней).

В мастерской стоит работа с женским силуэтом, выведенным на листе металла, пробитым пулями и испещренным следами ударов камней: «Эта работа про женщину – их раньше били камнями за измену». 19 апреля у Гарунова открылась выставка «Святые» в питерской галерее AL – это силуэты святых работы Феофана Грека, спроецированные на холст и отрисованные серебром.

Прямая речь художника:

С коврами я начал работать в 1990-х, ковер мог быть с помойки, из ИКЕИ, реже – кусок старинного ковра (я не могу его порезать). Чаще всего китчевый ковер хорошо сочетается с моими идеями, при том что антикитч – не мое…

Я закончил отделение металла в Строгановке, но металлом не занимался и ушел сразу в скульптуру, мои работы погибли в пожаре в Сергиевом Посаде – мастерскую, похоже, подожгли. Скульптуру я тоже оставил, я не хотел делать повтор, в советское время делать скульптуры из камня их бронзы мне было совершенно не интересно, а к чему-то новому я не был готов, просто что-то понимал, чувствовал… и я ушел в живопись, там пытался что-то найти. Увлекался историей западного абстрактного искусства и где-то с оглядкой на дагестанское искусство, прикладное, где есть мистические знаки, символы зашифрованные. В Дагестане искусства как такового не было – первые художники появились до войны Отечественной, они учились в Питере, первый скульптор, первый живописец… А в принципе дагестанское искусство – традиционно прикладное, но очень сильное и мощное. Художники, которые появились после Репинского, Суриковского институтов свой путь не развили и ничего особенного после себя не оставили, они делали заказы советские – так же как по всей стране было. Я понял, что это тоже не мой путь, я думал, что я вернусь к прикладному, к корням, к доисламскому, может быть исламскому, и я пытался там поискать…

Ковер тоже надо уметь читать – это целый космос. Я глубоко в это не вникал – боялся стать художником или декоративным, или прикладником. Мне это тоже было неинтересно. Я хотел быть художником, который мыслит актуально, оглядываясь на свою культуру, на свой опыт, и пользуясь опытом европейцев, сливая одно с другим. К чему-то интуитивно шел, смотрел, размышлял… Я сталкиваю техногенные промышленные западные материалы с традиционными, восточными, исламскими. Резину, металл я сталкиваю с ковром, мехом. На резиновый завод я тоже случайно попал, под Сергиевым Посадом – это было лет пятнадцать назад. Я мыслю формой, фактурой, цветом. Живописи в моих вещах нет, это все-таки форма. Суфии носили меховые одеяния, подчеркивая свою отрешенность, аскетизм, в православии аскеты, схимники тоже носили мех. То есть этот материал он уже символичный. По-арабски мех – это суфий.

В Дагестане есть старинные образцы очень красивые молельных ковриков, сейчас это китч – они продаются за три рубля, очень безвкусные. Фигуративные ковры в советское время были в Дагестане, я даже где-то видел с портретом Путина, один так стремился попасть на передачу Якубовича, что хотел привезти ему ковер с его же портретом. Традиционные ковры потом стали разбавлять розами – это просто примитивщина такая, эклектика, китч – эти занимались довольно долго, женщины в селах довольно механистично сочетали это с традиционным орнаментом. В Дербенте была фабрика ковровая – мой приятель – он закончил художественное училище в Махачкале – работал со своим другом на этой фабрике художником. Дербент – древний город, V век нашей эры, там были разные культуры, были и персидские и азербайджанские ковры.

Самый лучший проект из того, что я делал, был в МУАРе «Зикр». Пространство было необычное – Руина. Давид Саркисян позвал на эту выставку всех ведущих специалистов современного искусства, Свиблова была в восторге, Мизиано, Вася Церетели… Три видео там было, Давид мне одно видео сам собирал, два дня! Он отнесся к моей выставке как к своей прямо. С мусульманами проблем не было, они приходили, там была кубистическая такая комната, была завешена черным материалом, на стене шел огромный фильм – обход Каабы миллионами людей, фильм был использован – это не мой фильм. Я создал такую среду, инсталляцию, перед фильмом на полу лежал ковер, красивый, персидский, освещен был только ковер, люди заходили и начинали там совершать намаз. Это было так приятно. У них есть специальный компас, который продается в мечети, и они определяют направление и молятся. Куратором этой моей выставки была Патимат Гамзатова, она мама Таус Махачевой, дочка Расула Гамзатова, очень хороший специалист.

Меня в Москве знают, я здесь, в основном, живу. В Дагестане даже после шорт-листа Кандинского меня никак не упомянули, а здесь меня знают, хотя я не вхож в какие-то круги, я не тусовщик, я сам по себе.

Материал подготовила Анна Быкова