Личный поезд Ксении Гнилицкой

361

Галерея «Триумф» продолжает проводить двойные выставки. На этот раз там разместились украинская художница Ксения Гнилицкая, участница группы «Р.Э.П.», и Рикудже Макабе из Японии. Мы поговорили с Ксенией Гнилицкой, но не о выставке, а о погоде — в Киеве и Москве.

Ксения Гнилицкая, из серии «Open Air», 119x174 cm, acrylic on canvas, 2010

Сергей Гуськов: Почти год назад я брал интервью у Никиты Кадана и Лады Наконечны. Тогда параллельно проходили выставка «Невозможное сообщество», где был показан общий проект группы «Р.Э.П.», и квартирник, на котором можно было увидеть персональную деятельность всех художников, входящих в «Р.Э.П.». Никита и Лада рассказали, что значит разграничение группового и персонального для них, а что для тебя?

Ксения Гнилицкая: Каждый раз, когда берешься за определенную эстетическую задачу, возникает вопрос — думаешь: надо же людей спасать. Самый простой путь — выйти на улицу и быть активистом. Но с другой стороны, я поняла, что можно заниматься параллельно разными вещами, которые развивают и не дают соскучиться. Можно помочь активистам, будучи художником — например, сделав плакат. А в группе хорошо делать такие проекты, для которых нужно много участников. И третья история — когда ты один работаешь в мастерской. А когда ты один, бывает, хочется иметь рядом эти пять мозгов, чтобы советоваться с ними. Остается внутренняя привычка работы в группе, хочется сохранять режим брейнсторминга. Вообще всем этим можно заниматься одновременно, так даже лучше. Социально-критические проекты предпочтительнее делать вместе, а свой личный, герметичный опыт можно и даже лучше разрабатывать одному.

СГ: Очень многие художники объединяются в группы вовсе не для того, чтобы проводить брейнсторминг. Опыт московских художников показывает, что люди встречаются и обсуждают работы, но не обязательно объединяются для этого в какие-либо специальные сообщества. Возможно, здесь группы перестали работать как определенный способ художественного существования.

КГ: Есть же много групп, особенно взрослых.

СГ: Со взрослыми все понятно: они давно созданы и продолжают существовать. Но чем ближе к настоящему моменту созданы те или иные объединения, тем быстрее они распадаются.

КГ: У нас тоже наблюдается подобная ситуация. Когда группа «Р.Э.П.» стала делать больше выставок за границей, чем в Украине, с одной стороны, все нас стали ругать: ах какие они плохие! А с другой, каждый проворный галерист пытался создать какую-нибудь группу: возьмем альтернативных художников, соберем их вместе и будет группа. Но такое объединение, как правило, долго не держится. Люди должны сами собраться. У нас есть, например, группа «УБИК», искусственно созданная. Я не против таких групп, но они долго не живут. Еще в Украине есть объединение, которое давно создано (раньше, чем «Р.Э.П.») и до сих пор себя оправдывает, — это «SOSка», а также пластические художники «TanzLaboratorium». Все группы можно пересчитать по пальцам.

Но вообще мне кажется, все больше видна тенденция к объединению, по крайней мере у нас в Украине. Еще десять лет назад никто не был готов к совместным действиям, а сейчас, к примеру, мы собираемся сделать выставку старших художников. Ведь между поколениями есть идеологический разрыв, фронты, зоны неприятия одних другими. При этом хочется, чтобы все развивались и находились в неком диалоге. А старшие художники, как мы давно для себя определили, нашли для себя какую-то тему, ушли в дублирование, в коммерцию, — такой индивидуализм в творчестве. А наша задача заключается в том, чтобы больше архивировать и анализировать. Сейчас, к тому же, интернет позволяет делать общие проекты, не встречаясь.

СГ: Мне показалось, что в Киеве нет такого сильного разрыва между художниками старшего и младшего поколения, во всяком случае сравнительно с Россией.

КГ: Есть два момента. Старшие художники не хотят особо ни о чем говорить — им «все ясно». А в России есть некое вербальное пространство, и диалог сохраняется. Для меня это принципиально важно: с человеком, приехавшим из России, всегда можно что-то обсудить, а не просто помычать вместе.

СГ: В Москве был разрыв, скажем так, постсоветский, когда огромный пласт искусства, официального и неофициального, остался как бы вне современности. И между ним и современным искусством словно бы нет никакого мостика. А в Киеве такой мостик имеется.

КГ: Наверное, это связано с определенными материальными условиями. В Москве люди вошли в большую игру, тут как грибы растут новые центры, а у нас рынка особо нет, и мы с этими же художниками старшего поколения оказываемся в одной ситуации.

Ксения Гнилицкая, из серии «Open Air», 122x146 cm, oil on canvas, 2008

СГ: То есть вас сближает то, что вы братья по несчастью?

КГ: Ну да. Но мне кажется, что единственной действительно объединяющей вещью могло бы быть выступление общим фронтом против политики галерей, которые хотят исключительно коммерческий продукт. Но это сложно. Просто в Киеве группа «Р.Э.П.» считается чуть ли не классикой. У нас не такая большая сцена, все тем или иным образом пересекаются. Каждый раз, уходя от работы с галереей, все равно возвращаешься, потому что других площадок нет.

СГ: Несмотря на отсутствие в Киеве арт-рынка, о котором ты говоришь, вы как группа и по отдельности выставляетесь и продаете свои работы. И что немаловажно, вы стабильно производите работы, в отличие от многих московских художников, в среде которых в определенный момент возникло желание производить, условно скажем, дискурс вместо работ, а производство работ приравнивалось к анахроничному ремеслу. В итоге, эта позиция также оказалась тупиком, но все же успела оставить след.

КГ: Каждый раз, когда у меня останавливаются мои московские друзья-художники, я принимаю их гостеприимно, по-украински, а потом они приходят ко мне в мастерскую и говорят: «Вся эта ваша живопись — полное говно, ремесленничество». Но для нас это привычный инструмент, которым многие владеют, знак местной культуры. Возможно, даже скорее всего, он основан на спросе местного рынка. Правда, хорошей живописи мало, хотя производится ее очень много. Пока что я никак не решила для себя этот конфликт — насчет концептуального и визуального.

СГ: Мне как раз кажется, что это одно из доказательств, что у вас нет сильного разрыва со старшим поколением. Несмотря на то, что, например, художники из «Р.Э.Па» находятся в конфронтации с академическим художественным образованием, с теми заведениями, в которых сами учились, все равно, даже от противного ваше поколение связано с некой художественной традицией. То есть связь между поколениями построена на конфликте, но она есть.

КГ: Не то, чтобы я завидую, что в Москве есть культура дискурса, но лично мне ее не хватает. Почему я здесь снова сделала выставку? У меня была такая политика: я заметила, что, если я делаю выставку в России или в Европе, то в Украине никто не знает о моей деятельности, и решила делать проекты для украинского зрителя.

Но ответной рефлексии на это очень мало, разве что если закрывается выставка, где какие-нибудь письки показаны, только тогда идет какая-то информационная отдача. А так, в принципе, все ограничивается пресс-релизами и анонсами, а рецензий и статей нет. Все говорят: пришли, выпили, пошли дальше. Никакого конфликта.

СГ: То есть разговор об искусстве начинается только, если имеет место медийный скандал?

КГ: Да, но и то разговор совершенно банальный, если не сказать генитальный.

СГ: Я заметил, что обсуждаются либо закрытия выставок по цензурным соображениям, либо если есть мнение или подозрение, что разворовываются бюджеты, как в случае Национальной галереи. Я видел, что была петиция, статьи.

КГ: Пока не разворовывают, но то, что в государственном музее руководящую должность заняла галеристка, бизнесмен, всех настораживает. Это ведь некоммерческая деятельность, архивная и углубленная, а когда такой человек, хищник по своей природе, появляется в подобном месте, всем становится страшно. Мы планируем сделать оккупай, но пока… пока…

Но возвращаясь к дискурсу: каждый раз я приезжаю в Москву и сразу идет критика — разного сорта, но, по крайней мере, люди выражают свою точку зрения, а я по этому очень скучаю и рада, что здесь так происходит, потому что в киевской ситуации я нахожусь как в вакууме. Не я лично, а художники вообще. Вкладываешь некоторое количество усилий, а на выходе тишина. Хотя не знаю, может быть, нужно больше усилий?

Та же Киевская биеннале. Сделали большую выставку, с размахом. Но при этом не была взрощена плеяда критиков, которые могли бы ее как-то исторически оценить, а это, возможно, самое важное в данном случае. Эти процессы должны развиваться параллельно: делаешь проект, хочешь, чтобы он прозвучал — нужно создать условия, чтобы у людей был стимул писать и реагировать на него.

Ксения Гнилицкая, из серии «Open Air», 146x205 cm, oil on canvas, 2010

СГ: У вас есть несколько площадок, которые, как кажется, создают такие условия: «Худсовет», многострадальный Центр визуальной культуры…

КГ: …и «Просторы».

СГ: Может быть, тут, если вернуться к отсутствию критики, проблема в том, что все эти площадки — это, грубо говоря, одна компания. То есть нет у вас жесткой оппозиции.

КГ: Есть такая группа людей. Мы уже испортили отношения со многими деятелями украинского рынка из принципиальных соображений. А что это означает? Если ты принципиален, то тебе становятся недоступны некоторые блага. У нас любят делать сборные выставки, кому-то ударит в голову, и он предлагает: давайте сделаем выставку про осень…

СГ: Тут тоже таких хватает.

КГ: Вот против этого мы выступаем, дружно их игнорируем и выступаем за осмысленность. Но опять же людей, с которыми мы конфликтуем, можно пересчитать по пальцам. Было несколько альтернативных площадок, но они закрываются.

СГ: Поэтому вы и обращаетесь к аудитории вне Украины?

КГ: И получается, в этом случае всегда намного больше диалога, чем на Родине. Иногда дискуссия, вместо двух, может продлиться пять часов. Никто не уходит. А у нас очень мало людей, способных вести дискуссию, и все они чувствуют себя замкнуто. Поэтому нужно выходить в более широкое пространство.

Хотя в Амстердаме я встретила одного человека, такого закоренелого, первичного марксиста из Латинской Америки. Он спросил, откуда я, на что я ему ответила в плохом настроении: «Я из Украины, но не советую тебе ехать туда, потому что ты даже не найдешь номер дома, где живешь. Не разберешься — никто не говорит по-английски. Не стоит!» А он мне: «Как ты можешь быть такой непатриотичной! Там же есть женщины, которые выращивают прекрасных детей, люди, которые растят хлеб, весь этот прекрасный народ. Ты должна гордо нести это знамя!» А то всегда получается, что мы продаем Родину, у группы «Р.Э.П.» в свое время даже был «магазин, продающий Родину».

СГ: А почему, на твой взгляд, все так глухо? Мне не кажется, что Киев провинциальный город, наоборот — вполне европейский, так почему там нет того, что есть в других европейских городах?

КГ: Просто зрителя тоже нужно воспитывать, как и художника, чтобы он не был мычащим существом, ремесленником, который не может объяснить, зачем он что-то делает. Зрители приходят на выставки и видят бумажку с текстом, знают, что это сделано, потому что «так надо». Я написала сопроводительный текст к своей выставке, а мои коллеги, которых я считаю вдумчивыми, необязательно его читают.

СГ: Но бывает еще и переизбыток интеллектуализма, когда все превращается в бесконечную, безостановочную дискуссию, что может быть тоже неплохо, но если, кроме нее, ничего нет, то получается несколько странно.

КГ: Мой отец был как раз противником такого подхода — против того, что делала вся эта московская концептуальная школа. Я лично находилась под влиянием старшего поколения, которое, конечно, неоднородно: были и аполитичные, несознательные люди, и те, кто, как Борис Михайлов, Олег Тистол, Николай Маценко, делали политические высказывания. Я выросла, с одной стороны, в этом поле аполитичности, ироничного и непринципиального подхода, и мне было очень сложно принять, с другой стороны, тот факт, что есть вещи нужные и практичные, и мы как группа можем сделать их ради идеи, откинув при этом визуально-эстетическую составляющую. Я для себя решила, что этот конфликт не разрешим, и веду две параллельные практики.

Ксения Гнилицкая, из серии «Open Air», 150x200 cm, oil on canvas, 2012

СГ: Они переплетены, или это разные линии?

КГ: В тексте к моей выставке есть очень смешная фраза: «Лишь когда немного придешь в себя и поразмыслишь над увиденным, вырисовываются смыслообразующие девиации: этот привлекательный мир Ксении вовсе не идеальный, а насквозь синтетический. За радужным цветом таятся болевые точки, а при пристальном всматривании начинается легкое головокружение, и зритель погружается в сомнамбулический кислотный раствор уже собственных мыслей о судьбах Земли и человечества» (текст Александры Рудык — ред.). Короче говоря, автор статьи пыталась как-то оправдать мою декоративную визуальную серию, написала, что, если на нее долго смотреть, можно увидеть социально-критическое высказывание. Мне кажется это немного искусственным.

У нас в «Р.Э.Пе» совместное творчество очень сильно влияет на персональное. В индивидуальном плане мы развиваемся за счет групповой работы. Момент стратегии неизбежен: ты не можешь вначале пойти налево, потом — направо, свернуть туда, а затем все забыть и ратовать за что-то другое. Невозможно постоянно быть в плавающем состоянии. У меня наконец-то есть какая-то позиция. К вопросу социальной, гражданской позиции нашу группу привел Артур Жмиевски, для выставки которого нужно было написать, каких политических взглядов мы придерживаемся. Нас шесть человек, и мы работаем как механизм: один хорошо пишет тексты, другой монтирует видео, третий работает в иллюстраторе и т.д. Мы все время избегали этого вопроса, и вот выяснилось, что у нас в группе есть пацифисты, либералы, левые (причем левые по-разному). Вышло, что у нас не такая уж цельная позиция. Это был важный опыт. Есть множество художников, которые не дошли еще до этого пункта — кем они собственно являются? Они остаются в художественной плоскости, в плавающем состоянии, не объявляют свою позицию, а это важно.

А каковы художественные инструменты, зависит от конкретной ситуации. На нынешней выставке я пыталась добавить фрагмент другой серии про экологию и обработку отходов, хотела привнести немного мусора, чтобы приблизить зрителя к идеям экосоциализма — я хотела бы, чтобы он был во всем мире.

СГ: В Москве за последнее время было множество проектов с двойной историей: они связаны с активизмом разного рода и при этом сохраняют связь с искусством. И до сих пор не понятно, как это работает вместе, насколько это сочетаемые вещи. Есть несомненно успешные арт-активистские проекты, и мы их все знаем, но это редкость.

КГ: Существует огромная дискуссия по этому поводу. Я могу добавить лишь то, что есть поле идеального музея, условно экспериментального, где художник занят чисто художественными задачами. Возможно, вносить в пространство музея документацию активизма — не самый действенный путь. Но художник может сотрудничать с активистами. Именно как художник, и это самое главное. Нужно использовать те ресурсы, которые имеются: каждый человек что-то умеет, и в этом его сила. Один умеет читать законы, а второй даже просто сосредоточиться на прочтении не может, но зато он может сделать хорошее визуальное сопровождение для определенной акции. Не то, чтобы я хотела избежать присутствия на баррикадах, а делать вместо этого плакат в фотошопе, — все может происходить параллельно. Но поле искусства, все равно, остается герметичным, предназначенным для внутреннего дискурса. Разве что можно вспомнить группу «Война», которые сломали всю принятую систему…

С другой стороны, это здесь так. А вот люди сидят где-нибудь в Мюнхене, смотрят телевизор, видят там наших активистов и говорят: «О класс! А у нас такое было в 60-х, а сейчас все хорошо и благополучно». Активизм это всего лишь инструмент, который можно применить только в соответствующем контексте. Например, мы совершенно сознательно делали акцию в поле, зная, что так делали до нас «Коллективные действия», но контекст у них был другой. Нашу акцию с тем же успехом можно было бы провести на Майдане, и эффект был бы такой же, как и в случае проведения на кукурузном поле. Потом еще дружественные ребята провели акцию в Америке возле океана, просили у нас разрешения на это.

Но многие занимаются чистым активизмом. Волонтеры, например. Кому-то помогают, отдаются этому полностью, готовы пойти в тюрьму за свои идеи. Я не отношу себя к таким людям. Мой личный поезд поехал в том направлении, что теперь от меня ждут визуального искусства. Нужно заниматься тем, что у тебя лучше всего получается.

Фотографии предоставлены галереей «Триумф»
Материал подготовил Сергей Гуськов