Медовый насос: фантазм альтернативы и фетиш искусства

268        0       

В ММСИ на Гоголевском – Йозеф Бойс. Аккуратную ретроспективу немецкого «классика» в классицистском особняке скурировал Ойген Блуме, директор Берлинского музея современного искусства, расположившегося аккурат в здании, где раньше находился Гамбургский вокзал.

Контрапунктом всего жизнетворчества Бойса была и остается его главная «рана» – служба в Люфтваффе и придуманная легенда о спасении после крушения самолета мифическими татарами (тартарами). Эту легенду Бойсу не простили, вменив в вину уход от ответственности, боязнь фактов и сознательное фантазерство, а главное – смену ролей преступника и жертвы (см., например: Benjamin H.D. Buchloh «Beuys: The Twilight of the Idol» // Artforum, January 1980). Зритель на выставке чувствует себя иногда той же жертвой: снимать нельзя, за вами следят, «у нас камеры», над дверными проемами безапелляционные слоганы на манер «оставь надежду…» и «арбайт махт…», пойдем к альтернативе и посмотри на фетиш.

Пафос кураторской статьи Блуме – апология предысторией. Блуме отсылает Бойса к Канту («свобода публично пользоваться собственным разумом»), Шеллингу («искусство – это разглашение тайны»), Новалису («каждый человек должен быть художником»), Марксу («производство духовных товаров»), Рудольфу Штайнеру («импульс Христа», государственное невмешательство в экономику и культуру), Ницше и Хайдеггеру (борьба с опустыниванием). При этом достаточно дотошная, не сильно оригинальная и бесполетная ретроспектива Бойса сегодня на родине жертв-победителей кажется удивительно уместной: см. его главные идеи о «расширенном понимании искусства», «социальной скульптуре», «ненасильственной революции» и «независимом университете». Здесь же появляются призраки Толстого и Ленина с идеями радикального отказа от искусства (у Бойса в 1982-м) и тотального соучастия в политическом процессе («каждая кухарка должна…»), призывами посадить дерево и взяться за бревно. (Арсений Жиляев в каталожной статье заявляет, что «на дверях современного концлагеря» должно быть написано «Искусство делает работу», а «возможность творчески не быть художником» приходит на смену «обязанности быть» им (с. 95)). При этом мучительный поиск внутри себя равноценной фигуры в советской истории (здесь Бойс, конечно, сопоставим с Энди Уорхолом и Пабло Пикассо в смысле судьбостроительства и самомифологизации) заканчивается сомнением: может быть, Солженицын?..

Но вопросы к Бойсу с того 1943-го продолжаются: почему основатель студенческой партии говорит, что «деревья гораздо умнее людей», а «зайцы понятливей»; где член антипартийной Партии зеленых взял мертвого зайца, чтобы объяснить ему искусство; зачем держать три дня койота в клетке и носить огромный меховой воротник?

И кем, в итоге, был или хотел быть Бойс? Радикальным реформатором, апологетом антиискусства, новым пророком, шаманом-жрецом, откровенным трикстером или тем, кого называют artist? Бойс год отработал каскадером в цирке, вживался в образы Осириса, Аполлона, Ифигении, Леонардо, Ницше и Джона Диллинджера. Бойс таки стал, кем хотел – «медовым насосом», производителем духовной продукции и социальных изменений. И его сегодняшняя ретроспектива не оставляет сомнений: мы все делаем что-то не то.

Фотографии: Анастасия Блюр
Материал подготовила Анна Быкова