Связующее исторической памяти

477

«Памятник исчезнувшей цивилизации» Ильи и Эмилии Кабаковых стал третьей выставкой в молодой московской галерее «Red October Gallery». Инсталляция, уже увиденная многими этим летом в рамках Первой украинской биеннале современного искусства в Киеве, предваряется двумя стенами с текстом, написанным по-кабаковски — донельзя понятным и простым языком. В нем он скрупулезно описывает инсталляцию, причем не только ее составные части и условия экспонирования, но даже «главное впечатление от обхода всей инсталляции зрителем». Последний рискует потеряться в предвкушении авторской «тотальности», но маячком для него становится слово «проект»: как текст его только описывает, так и наполнение бывшего Шоколадного цеха фабрики «Красный октябрь» не содержит и намека на реализацию проекта.

В вытянутом просторном помещении галереи ближе к центру стоят фальшь-опоры, по стенам с гармоничными промежутками висят парадные красные ленты. В центре располагаются деревянные витрины типичных советских музеев и выставочных залов с объектами и документами под стеклом. Объекты — деревянные объемные макеты помещений, документы — эскизы и чертежи проектируемого города. Состоит он из тридцати семи кабаковских инсталляций, воплощенных художником по отдельности, начиная с середины 1980-х. По периметру на стенах висят щиты, напоминающие советские доски не то почета, не то объявлений, с прозрачным стеклом. На них — подробное описание каждой инсталляции, состоящее из наброска, фотодокументации, текста, объемного макета и советских газетных фотохроник. Все предельно аскетично и по-советски единообразно.

По плану Кабаковых, инсталляция должна располагаться под землей в форме моноцентричного лабиринта. Он состоит из тридцати семи ячеек, сгруппированных условно в три слоя — три уровня в иерархии советского общества: государственный, уровни общественных учреждений и сфера приватной жизни. Так например, в государственной части оказался «Красный уголок» и как не странно «НОМА», в общественной — «Сумасшедший дом» и «Лечение картинами», в приватной — «Улетевший в картину» и «Улетевший в космос», и здесь же опять «НОМА». Снаружи инсталляция должна напоминать бункер, вокруг которого зацементирован ров. На крыше разбит сад, к которому перекинуты мосты. Так Илья Кабаков столкнул советское идеальное и реальное, запланировав воспроизвести в исполинском масштабе свое ощущение 1960-х годов, о котором писал в воспоминаниях, — «инфляцию того рая и свершившегося счастья, которые к тому времени уже были как бы объявлены».

Сам художник писал, что художественное произведение может быть оценено только через понимание его контекста, причем не исторического, а «аромата», как называет его Кабаков. Советская «аура», кем-то узнаваемая по собственному опыту, а кем-то — по книжкам и фильмам, составляет суть произведения отстраненного исследователя коммунальной кухни. Но чем дальше кухня, тем хуже чувствуется аромат, и остается сухой исторический остаток. Много писавший о московском концептуализме теоретик Борис Гройс отмечал, что судьба любого искусства, анализирующего феномены массовой культуры, заключается в том, чтобы перейти из роли критика в рольсвязующего (у Гройса — «фиксатора») исторической памяти. Факты истории неизбежно становятся объектами манипуляции политических акторов — не то за, не то против благополучия прошлого — во имя судьбы будущего.

Аура слабеет в отсутствии красочных инсталляций и неизбежно возникает приземленный вопрос, озвученный во время вернисажа несколькими молодыми художниками: зачем собирать воедино в выставочном пространстве все то, что есть в многотомных каталогах, уже неоднократно изученных? Неосуществленный проект памятника неосуществленному проекту цивилизации — лежащее на поверхности прочтение оказывается ключом к завершенности проектности как таковой. Кабаков буквально создал музей Кабакова-основателя московского концептуализма, который на протяжении нескольких десятков лет собирал артефакты нереализованного проекта авангарда, воплощая в себе как таковую незавершенность. Памятник не поставлен, проекта больше нет, история сделала свой круг и оказалась на почетных музейных и библиотечных полках в виде подробнейших планов, макетов и текстов.

Назвав свой отъезд из СССР «временной командировкой», он в интервью в 2008 году так и сказал: «Я просто еще не приехал из командировки». Теперь возвращаться уже некуда, вернее, есть куда, только это уже не замороженное время персонажей, улетающих в картину от беспомощности перед лицом свершившейся истории, а время разоблаченных анонимов из плоти и крови, из этой картины вылезших обратно в реальность. Ее уже невозможно отстраненно исследовать, а только погружаться по уши, осуществляя новые проекты.