Остановись и подумай!

196

Ольга Киселева, один из первопроходцев медиа-искусства и автор многочисленных публикаций на эту тему, родилась и начала свою карьеру в Петербурге. В конце 90-х Ольга переезжает во Францию. Параллельно со своей художественной деятельностью, она преподает в Университете Сорбонна (Париж), является основателем Международного института науки и искусства.

Ольга Киселева, проект «Custom Made»

Юлия Гарбузова: Расскажите о ваших первых проектах. Что послужило толчком к увлечению медиа-искусством и новыми средствами коммуникации, ведь в России конца 80-х – начала 90-х эта проблематика была совершенно не раскрыта?

Ольга Киселева: Мне всегда казалось недостаточным то, чему нас учили в Мухинском училище: что произведение искусства должно быть, прежде всего, красивым. Не то чтобы эта петербургская традиция академизма была мне чужда, но меня, прежде всего, интересовало содержание и возможность передать это содержание зрителю.

Современному художнику заниматься живописью очень сложно, потому что, если вы стараетесь быть в ногу со временем, ваши произведения будут доступны только узкому кругу специалистов, коллекционеров, арт-критиков и галеристов. Для широкой публики современная живопись навсегда останется замкнутым миром. Я пришла к выводу: чтобы быть понятым зрителем, нужно говорить на понятном ему языке. Какой язык сейчас наиболее легко воспринимаем? Это несомненно язык экрана, ведь сейчас вся информация к нам поступает с экрана. С экрана телевизора, компьютера, мобильного телефона или айпада. Наш мозг форматирован для восприятия именно этого типа языка. Так что в один прекрасный момент я публично заявила, что теперь буду заниматься исключительно медиа-искусством и просто подарила своим знакомым все мои кисточки, краски и рамки для гобелена. Компьютеров в то время в России почти не было, и чтобы иметь доступ к новым технологиям, я устроилась на работу в рекламное агентство дизайнером. Мне там выдали старенький компьютер, и я стала учиться на нем работать.

ЮГ: В начале девяностых (да и сейчас) русское искусство было известно в Европе в основном за счет соцарта. Скажите, сложно ли Вам было в таком контексте себя позиционировать, не мешали ли существующие клише?

ОК: Я выросла в семье из старой петербургской интеллигенции, и с самого детства во мне было воспитано недоверие ко всему советскому. Это уже гораздо позже я встретилась с Комаром и Меламидом, которых я, кстати, очень люблю. Сейчас я понимаю, что соцреализм это очень интересное явление, и с социальной, и с художественной точки зрения, но в тот момент, когда мне было 20–25 лет, эта эстетика просто для меня не существовала.

Я может быть вас шокирую сейчас, но я никогда не задавалась вопросом о позиционировании. Я просто занималась теми вопросами, которые в тот или иной момент мне казались особенно важными. Если посмотреть внимательно, у меня тоже есть много работ с советскими символами и воспоминаниями, но я стараюсь, чтобы они были прежде всего общечеловеческими. Я думаю, что Оскар Рабин, уехав в свое время во Францию, тоже не думал о позиционировании, просто писал картины в свое удовольствие. Это сейчас молодые художники уже в школе озабочены позиционированием и рейтингами. А я ведь росла в советскую эпоху, когда люди работали практически бесплатно. Возможности заработать все равно не было, зарплата была у всех одинаково мизерная, и разница между хорошей работой и плохой определялась только тем, получаешь ли ты от нее удовольствие или нет.

ЮГ: В 2000-х в российском искусстве появляется много зрелищных работ, также посвященных силе массмедиа, глобализации. Ваши работы, хоть и затрагивают эти темы, сильно отличаются по эстетике. Ваш стиль в России часто называют европейским. Как вы на это реагируете, и в чем же разница?

ОК: В медиа-искусстве меня интересует философия, и прежде всего – механизмы, то, как меняется мир из-за их присутствия. Что касается эстетики: произведение искусства может быть зрелищным или скромным, монументальным или камерным. Главное, чтобы форма соответствовала содержанию. Каждый художник живет в своем окружении, у него свои коллеги, свои коллекционеры. Поскольку уже много лет моей профессиональной «тусовкой» является Сорбонна, коллегами – Бодрийяр и Рансьер, а коллекционерами – крупные музеи и фонды современного искусства, то обмен идет, естественно, больше на интеллектуальном уровне, чем на зрелищном.

ЮГ: Оливье Варжан в своей книге назвал вас «художником глобализации». Расскажите о проектах, связанных с этой темой. Какие вопросы вам интересны в феномене глобализации и медиакультуры? Не могли бы вы дать краткое определение этим понятиям?

ОК: Так получилось, что я в один год стала работала над большим проектом в Финляндии и над другим большим проектом в Индии. И в Дели и в Хельсинки я жила в одинаковых квартирах, в которых стоит совершенно одинаковая мебель, на полках из Ikea стоят одни и те же книги, люди носят одну и ту же одежду. Даже еду мы ели одинаковую: такую изысканную европейскую еду с легким привкусом Азии… Это меня поразило, так как, с одной стороны, было очень комфортно оставаться постоянно в одинаковом окружении, но с другой стороны, это означает, что разнообразие мира неминуемо исчезает. Потом я начала проект в США, в рамках которого я пересекла практически всю страну и встретилась с ведущими специалистами по искусству. По американской традиции, мы начали наше путешествие с Лас-Вегаса, где воссозданы все самые известные достопримечательности из разных городов мира. Мне запомнился один из моих американских коллег, профессор университета, который сказал, что в Европу ездить не любит, объясняя это тем, что там грязно, а все исторические монументы он уже видел в Лас- Вегасе. Я решила, что нужно с этим бороться. Так и родился проект «Where are you?», который объединяет более 500 фотографий из 40 городов мира. Изображения одновременно выводятся на пять плазменных экранов. Картинки меняются каждые две секунды, а посетитель считает, что видит разные виды одного и того же города, в то время как все фотографии были сделаны в разных местах.

Ольга Киселева, проект «Where are you?»

ЮГ: В видео, однако, нет прямой критики глобализации.

ОК: Каждый мой проект рождается из проблемы, поэтому они все критичны. Просто я не сторонник такого искусства, когда на стене просто написано «Нет!». Это слишком легко – и написать и прочитать. Гораздо интереснее поставить вопрос перед зрителем и помочь ему самому найти ответ, который будет, может быть, гораздо более точным, чем тот, который я бы ему предложила.

ЮГ: Расскажите про проект «Аm I different?», в котором вы сравниваете свою биографию с биографией принцессы Монако, родившейся с вами в один год. Он ведь тоже в некотором смысле про глобализацию, только тут вывод о том, что не такие уж мы и разные, приобретает скорее позитивный оттенок.

Ольга Киселева, проект «Аm I different?»

ОК: На самом деле, это не антиглобалистский проект, а антигламурный. Помню, как в детстве я сидела в коммунальной квартире, с вечным питерским дождем и серостью за окном, и смотрела по телевизору репортаж о жизни принцессы. Открытые платья с бриллиантами (или тем, что кажется бриллиантами), Лазурный берег, шампанское (или то, что кажется шампанским)… Из-за железного занавеса нам всегда жизнь за границей представлялась чем-то прекрасным, недостижимым и не имеющим ничего общего с нашей действительностью. Отсюда, мне кажется, и берет начало современное русское увлечение гламуром. Нам еще верится по инерции, что если мы приблизимся к этим картинкам, наша жизнь изменится. С возрастом я стала понимать, что все не так, но где-то в подсознании и у меня все-таки сидели эти стереотипы. Однажды я сама попала на Лазурный берег и в те круги, что видела когда-то по телевизору. И настолько мне этот мир показался тусклым и неинтересным, что я решила описать свой опыт, сделать такой вот автобиографический и антигламурный проект.

ЮГ: Такое ощущение, что ваши работы больше не про реальную похожесть/непохожесть стран мира, а про обманчивость нашего восприятия.

ОК: Один из вопросов, который меня интересует, это коммуникации, которые нас заставляют принимать нечто виртуальное за реальное, и наоборот. Я сделала целый ряд работ, которые посвящены исследованию подобных технологий. Как, например, инсталляция «DG-cabin» (DG как среднее между Digital и DJ). Это был мой первый крупный высокотехнологичный проект, требующий участия специалистов, таких, например, как дизайнер Венсан Торджман. Инсталляция представляла собой интерактивную скульптуру, похожую на клетку. В центре располагалось сидение с человеком, подключенным к компьютерной игре «Doom». Изначально мы хотели сделать восемь таких структур, поставив их в виде стены одну на другую. Идея проекта в том, чтобы происходящее в виртуальном мире, реально отражалось на игроке в мире физическом, и наоборот. На подлокотниках, на спинке кресла, – везде были закреплены датчики, соответствующие определенным командам компьютера. В соответствии с действиями игрока, структура могла сжиматься, крутиться на 180 градусов, менялся свет, кресло опрокидывалось…Эта работа была впервые показана в 2004 году на биеннале современного искусства в Тиране. На открытие было допущено 200 албанцев, все в почти одинаковых серых костюмах, но идеологически проверенные и искренне уверенные, что они как раз живут в самой передовой и прекрасной стране мира.

Ольга Киселева, проект «DG-cabin»

ЮГ: Вы часто изучаете человеческие реакции. Например, в рамках проекта «My Self Portrait» вы снимали работниц завода на камеру и показывали им их видео, изучая, они реагируют на самих себя. Как вы находите идеи и персонажей для подобных проектов?

ОК: Этот проект я делала два раза. В первый раз на заводе «Красное Знамя» в Петербурге. К тому времени это было умирающее предприятие, но они приняли интересное решение, пригласив художников на завод. Нас было человек, наверное, десять. Кто-то работал с одеждой, которую они выпускали, кто-то с объемами цехов, а мне наиболее интересными показались люди – женщины, которые там работали. Они поразили меня своей доброжелательностью, теплотой и особенной красотой, так что я решила сделать свой проект про них. Сказала, что буду делать их портреты. Перед съемкой женщины начали прихорашиваться, смотреть в зеркало, не зная, что скрытая камера уже включена. Когда женщина говорила, что готова, я делала вид, что включаю камеру, и выводила изображение на монитор. Женщина тут же меняла позу и выражение лица. Они все искренне удивлялись тому, как выглядят на экране, стараясь подогнать свое изображение под тот образ, который им казался правильным. Но они делали это очень искренне, неумело, долго и не прячась. В конечном монтаже я оставила только этот момент реакции человека на самого себя. Работницы спрашивали меня о том, что я собираюсь делать с этим видео, на это я отвечала, что оно для выставки в Русском музее. Женщины сильно и искренне удивлялись: «Как так, нас – и в музей. Зачем?» «My Self Portrait» был показан в десятках европейских музеев, и у меня больше нет ни одной копии, так как все экземпляры раскупили. Он оказался эдакой лакмусовой бумажкой на тему того, что такое женщина в Восточной Европе. Видео короткое, но в нем видно все: психология, воспитание, привычки… В 2004 году меня пригласили повторить этот же проект на открытии арт-центра Palais de Tokyo в Париже. Ничего не получилось.

ЮГ: Почему?

ОК: Во-первых, многие, примерно половина, сразу сказали, что я не имею права их снимать – к слову, в России ни одна женщина не отказалась. Во-вторых, несмотря на то, что никто не знал, что я буду делать, люди сразу принимали правильную телевизионную позу и, не шелохнувшись, воспринимали свое появление на экране. Западная публика полностью владела своим имиджем и была натренирована видеть свое видеоизображение. Только одна единственная женщина сказала, что это ее плохой профиль, и невозмутимо развернулась другим боком.

ЮГ: Разница культур?

ОК: Я думаю, да, ведь женщины были того же возраста, что и в России, и не обязательно молодые и гламурные. Здесь люди выросли в атмосфере индивидуализма, привыкли строить свой образ, в то время как в советскую эпоху мы были частью коллектива.

Ольга Киселева, проект «My Self Portrait»

ЮГ: Считается, что издалека видней – кто из русских молодых художников вам интересен?

ОК: На самом деле, издалека не видней. Поскольку моя мастерская здесь, на Монмартре, а не у «Непокоренных», я, к сожалению, хорошо знаю только тех, с кем постоянно пересекаюсь на международных проектах, например, Арсения Жиляева, Алексея Каллиму, группу «Что Делать?», Илью Будрайтиса, Лену Ковылину, Евгения Фикса… Их работы мне действительно интересны. Правда также, что уже не понятно, кто русский, а кто нет. Существует некая постдиаспора, художники из Восточной Европы, живущие в разных странах, но объединенные общими темами, эстетикой, энергией. Например, художники, с которыми я тоже постоянно выставляюсь – это украинская группа «РЭП» и Марина Напрушкина, белорусская художница. Еще я очень люблю Ербосына Мельдибекова, но это уже совсем не русский художник, а казахский, недавно он выставлялся в Москве у Гельмана, на выставке современного искусства из Казахстана.

ЮГ: Многие из перечисленных художников занимаются политической критикой. Ваши работы также несут в себе критику общества, проект «(in)visible», например, собрал фотографии протестных движениях по всему миру. Должно ли искусство вмешиваться в политическую жизнь и в какой мере?

ОК: Обязательно должно. Но у каждого свой способ борьбы. Можно организовывать митинги на площадях или в соборах, можно бегать голыми по улицам. Можно писать книги, статьи, устраивать дебаты, даже ставить оперы. Мои работы не плакатные, не в эстетике уличных манифестаций. Для меня главное это процесс мышления. Ленин в общем-то тоже немало написал книг, не говоря уж о Марксе, и еще не известно, что больше повлияло на революцию – его книги или перформенсы на броневике.

ЮГ: Как восприняли интеллектуальные круги Франции акцию Pussy Riot? В России, например, много споров – было это искусство или нет?

ОК: Восприняли на «ура». Все споры и трения отфильтровались в процессе медиатизации, так что сомнений в том, что это была художественная акция, здесь ни у кого нет. Ведь никто не знает их отношений с русской арт-сценой, какую роль они играли в группе Война и т.д. Это медиа-художники, которых больше всего интересовало то, как они выглядят в этих медиа. И чем дальше от центра событий, тем легче им было подать информацию в правильной форме. В этом-то и сила их поступка. В главном они преуспели: та критика системы, которую они подготовили, была услышана.

ЮГ: Расскажите про ваши самые последние проекты. Вы все больше используете новые технологии и в то же время затрагиваете вечные темы, например, понятие времени, как в проекте «It’s time».

ОК: Как только появляется какая-нибудь новая технология, я рассматриваю ее с точки зрения влияния на наше сознание. Проект, про который вы говорите, по-русски называется «Наше время», и я считаю это название более правильным, так как оно хорошо отражает суть работы. Речь идет о личном, персональном восприятии времени, о том, как оно отличается от времени коллективного. На самом деле, мы живем уже несколько веков под все более и более жестким диктатом времени. Раньше оно измерялось в сезонах: весна, лето, осень, зима, потом стало измеряться в неделях, в рабочих днях, сейчас же счет идет на секунды. Время становится все более и более универсальным. Зачастую мы должны успеть что-либо сделать в Москве, до того как откроется биржа в Гонконге или Нью-Йорке. У меня возник вопрос: а нельзя ли как-нибудь со временем договориться? Тем более, что я человек по натуре медленный, задумчивый, которому кажется, что время идет слишком быстро. Я стала разговаривать на эту тему с разными учеными: физиками, медиками, и к моему большому удивлению, все нашли этот вопрос интересным. В итоге, я создала инсталляцию в виде электронных часов, которые могут идти быстрее или медленнее, в зависимости от персонального времени человека, который к ним прикасается. Под цифрами появляется бегущая строка, характеризующая взаимоотношения данного зрителя со временем.

Сейчас эта работа участвует в выставке «Le temps à l’oeuvre» в честь открытия филиала музея Лувр вj французском городе Ланс. Там представлены работы на тему времени, начиная с античности и до наших дней. Во время торжественного открытия музея с нашим временем решил поиграть Франсуа Олланд, президент Франции. На циферблате появилась надпись: «Остановись и подумай!» На местного министра культуры, милую и крайне дипломатичную даму, часы тоже довольно справедливо прикрикнули: «Чего ждешь?»

Ольга Киселева, проект «It’s time»

Еще одна высокотехнологичная работа у меня сейчас в производстве. На этот раз речь идет о нанотехнологиях. Основной вопрос, который в ней затрагивается, это насколько мы можем позволить себе изменять мир. Существует мнение, что эти технологии могут быть очень опасными. Изменение свойств материи на молекулярном уровне способно привести к самым непредсказуемым результатам. Есть даже научная теория, согласно которой, в результате злоупотребления нанотехнологиями наша вселенная может исчезнуть и превратиться в «серую слизь». В ответ на это, я решила сделать проект, в котором эти технологии использовались бы для абсолютно неутилитарных целей. Смысл моей работы, которая называется «Custom Made, или Как вам будет угодно», состоит в том, чтобы изменять цвет помещения, куда мы входим, в зависимости от цвета глаз посетителя. Эта работа о том, как мы стараемся подогнать реальность под наши требования и комфорт. Такой женский проект, чтобы мы могли одеть не только платье под цвет глаз, но и кокетливо выбрать себе интерьер, который нам «идет». На самом же деле, эти технологии были разработаны изначально для военных целей, а именно для коммуникации подводных лодок. Они основаны на возможности изменения белого светового потока на любой желаемый по цвету.

ЮГ: И как ученые отнеслись к такому нецелевому использованию технологий?

ОК: С большим энтузиазмом, это же русские физики, которые абсолютные лирики в душе. К настоящему моменту мы сделали только одну работу, небольшую, которая находится в коллекции ZKM в Карлсруэ. Сейчас мы разрабатываем этот проект для Центра Помпиду.

ЮГ: То есть Центр Помпиду будет изменять цвет в зависимости от глаз посетителей?

ОК: Да, но конечно, не цвет самих стен, а цветовые качества света, который их освещают. Вначале я думала использовать не цвет глаз, а цвет одежды посетителей, но потом отказалась от этой идеи. Во-первых, все посетители выставок современного искусства, почему-то всегда одеты в черное, а во-вторых, глаза это гораздо более символично.

ЮГ: Но получается, что нанотехнологии, в результате, станут еще популярнее после этого проекта – не превратится ли Центр Помпиду в «серую слизь»?

ОК: Хорошо, вы меня уговорили, придется отменить проект.