Елена Селина: «Пока у нас есть силы и нам интересно, мы готовы делать выставки везде»

568        1       

Вооруженные мечтой, Ирина Корина, МВЦ Московский Манеж, 2013 г. // Фото: Ольга Данилкина

В апреле прошлого года три старейшие московские галереи — «Айдан», «Галерея Марата Гельмана» и XL Gallery заявили об изменении своего формата. Айдан Салахова реорганизовала галерею в мастерскую для своих учеников из МГАХИ им. В. Сурикова, Марат Гельман переформатировался в некоммерческую выставочную площадку, а XL, продолжая галерейную деятельность, возобновила инициативу XL Projects. С тех пор в рамках последнего прошло четыре выставки, две из которых — в пространстве галереи на Винзаводе, две — за ее пределами. Aroundart поговорил с основателем XL Gallery и куратором XL Projects Еленой Селиной о том, как прошел год после обновления — для XL и российской арт-системы – и чего ждать дальше.

Ольга Данилкина: XL Projects существовал в пространстве «Арт-стрелки» с 2004 по 2006 годы. Сейчас время изменилось: в чем отличие возрожденного XL Projects?

Елена Селина: Для меня не изменилось ничего, я патологически постоянна. XL Projects — это пространство (неважно, где оно дислоцируется в данный момент), где мы можем работать с разными художниками, независимо от того, связывают нас с ними галерейные отношения или нет. В галерее мы работаем с определенным количеством авторов на постоянной основе, у нас есть перед ними обязательства: возить на ярмарки, регулярно делать выставки и т. д. Это стало для меня ловушкой после 90-х. В 90-е я могла работать, с кем хотела, поэтому жизнь моя была интересна и удивительна, а как только пошли зачатки рынка, тут же «шаг вправо, шаг влево — стреляют». Например, мы хотим поработать с каким-то художником, а он сотрудничает с другой галереей, эта галерея на него имеет планы и – мы не можем с ним сделать выставку, я же уважаю работу коллег и должна считаться с их мнением. Это проблема, потому что, честно сказать, я знаю наизусть своих художников и примерно понимаю, что от них ожидать. А это значит — я начинаю «бегать по замкнутому кругу»… Эта ситуация ведет к застою. Остается все время набирать новых авторов — что практически невозможно, потому что они так часто не рождаются. Поэтому на Стрелке у нас был XL Projects: пробная площадка, где мы показывали проекты художников, с которыми не обязательно продолжали работать, например, Лена Ковылина, Кирилл Преображенский. Я хочу вернуться к этому формату и сейчас. Работать не только с постоянными авторами, а пытаться все же смотреть шире, тогда мне станет вновь интересно… Тем более, есть множество художников, которые существуют в свободном пространстве и ни с какими галереями не связаны. В этом случае — меня совсем не интересуют продажи. Точнее интересуют, но не в первую очередь. Для нас этот путь вполне логичен, так как и в формате галереи мы практически не делали выставок, которые можно было продать, это всегда было высказывание, а продавали мы работы из запасников.

ОД: Почему тогда после перерыва XL Projects активизировался именно сейчас?

ЕС: Так сложилось, что в начале прошлого года я вдруг стала востребована как куратор, причем «кризисный»: ко мне стали обращаться в патовой ситуации, когда очень тяжелое пространство, мало денег или времени. Раньше я это делала не задумываясь, но сейчас — понимаю, что делание этих «кризисных выставок» вне галереи всю жизнь было моей кармой, я просто никогда не анализировала, почему меня все время об этом просят и я неизбежно соглашаюсь, несмотря на то, что площадка очень трудная или мало времени для подготовки. Возможно, я вообще легче что-либо делаю в состоянии стресса, «на нерве». В начале прошлого года таких проектов было два — стратегический проект Биеннале молодого искусства («Неокончательный анализ», ММСИ в Ермолаевском переулке и ГЦСИ) и выставка русских художников в рамках Недели дизайна в Милане (Verge). Проект молодежной Биеннале я вынуждена была сделать за двадцать дней (хотя потом выяснилось, что могла бы работать три месяца): очень трудно было с такой скоростью анализировать заявки на английском языке от двух c половиной тысяч художников. Это были те авторы, которых по каким-то причинам не взяли в Основной проект. Было очень тяжело, я ожидала провала. В Милане (кстати, я готовила обе выставки одновременно) было сложное пространство, которое нужно было решить каким-то простым путем.

Вооруженные мечтой, Ирина Корина, МВЦ Московский Манеж, 2013 г. // Фото: Ольга Данилкина

В результате я невероятно благодарна тому, что обе выставки мне пришлось делать в таком отчаянном режиме. Последние четыре года, когда рынок был активным — я спала, было невероятно скучно, а тут — наконец проснулась. Почему 90-е годы для меня были такими счастливыми и успешными? Потому что был адреналин и интерес, и показ выставок каждые три недели был нормой, это был такой невероятный азарт. Когда появился рынок, это уже была не я: даже смотрю сейчас на некоторые фотографии тех лет — лицо, которое с ненавистью смотрит на мир, потому что я неожиданно стала таким лакомым куском, на который все наседали, чтобы их взяли в галерею и продавали, возили на ярмарки. Все подряд, я просто перестала понимать — почему, например, этот человек так со мной ласков? Потому что это я — такая замечательная, или он чего от меня хочет? Увы, в основном эта «ласковость» объяснялась вторым пунктом предыдущего предложения. В какой-то момент я спросила себя, для чего вообще живу? Чтобы продавать Дубосарского и Виноградова панелями, не разбирая хорошая или плохая работа? У нас была активная ярмарочная практика, по пять западных ярмарок в год, плюс выставки в музеях — как белка в колесе. Это был, конечно, хороший тренинг для нынешней ситуации, но уже не работа, а деятельность без удовольствия.

Я никогда не хотела быть галеристом, хотя и умею довольно ловко продавать, но для меня важен интерес, я выбрала в свое время — именно такой стиль жизни. Несмотря на все проклятия, работа над двумя прошлогодними выставками меня в какой-то момент увлекла. Поэтому когда стали появляться новости о закрытии галерей Айдан Салаховой и Марата Гельмана в прежнем формате, мне пришла в голову идея сделать директором галереи Сергея Хрипуна – который и так ведет в галерее огромную работу, — а самой взяться за XL Projects и показывать проекты художников, которые мня интересны, где угодно, в том числе, и в галерее. Поэтому — чтобы констатировать, что нужно что-то и мне персонально менять — я и «примкнула» к моим коллегам на пресс-конференции.

Ситуация в нашем — галерейном — пространстве незаметно, но радикально изменилась по сравнению с 90-ми и эти изменения привели к тому, что галерея как таковая перестала быть местом силы, потому что заняла свою позицию — стала местом, где ты можешь купить работу, а не площадкой создания искусства. Я лично пытаюсь сопротивляться некоммерческими показами, но хочу того или нет — существуют рамки галерейного формата, с которыми приходится считаться. Кроме того, для меня шаг Айдан и Марата — это чудовищная потеря, ведь я привыкла, что рядом со мной два человека, которым я доверяю, я чувствовала за своей спиной защиту. Все остальные галереи — это уже «правильные» галереи, галереи другого типа, а мы друг друга понимали, потому что все трое были галеристами вопреки, как давно еще сказал Марат, «стали галеристами поневоле, просто любили делать выставки».

Их галереи переформатировались из коммерческой организации в некоммерческую. А я — как я буду жить, кто мне денег даст? Мы никогда не жили за счет спонсорских средств, только на самоокупаемости, галерея — это по-прежнему то место, с помощью которого я могу быть независимой и что-то дополнительное содержать, в том числе, и XL Projects, поэтому мне просто абсурдно ее закрывать, скорее — меняться сообразно изменившимся обстоятельствам. После той апрельской конференции был скандал, одним из потрясений которого для меня стало количество ненависти и сплетен в свой адрес. Я была глубоко потрясена комментариями представителей нашего сообщества на Facebook.com — по их версии я «присела на деньги Елены Батуриной»! И поэтому де переформатирую галерею. Абсурд, и прежде всего потому, что это транслировали люди, которые меня хорошо знают и знают не понаслышке — что такое «присесть на чьи-либо деньги» в нашей стране? Будешь жить сытно, но — независимость свою полностью утратишь. Если бы я на «что-либо присела» — я не стала бы этого скрывать. Пока сил и средств для независимости хватает, поэтому эксперимент выживания на самоокупаемости продолжается. Что дальше? — посмотрим. Кстати, интересно и странно, но: когда существуешь в режиме XL Projects, этой грязи меньше — люди все-таки обращают внимание не столько на то, что у тебя в кармане, сколько на то, что ты сказал или показал, и это важно.

Перенос, МишМаш, вид экспозиции, XL Projects, Москва, 2013 г. // Фото: XL Projects

После этого странного и по-своему трагического «апреля» я еще несколько месяцев «отстреливала» журналистов: объясняла, что галерея никуда не делась, потому что все как-то разом решили, что и я переформатировала галерею полностью, хотя я нигде этого не заявляла, а как раз — наоборот, говорила, что галерея никуда не девается, я остаюсь в ней куратором и проч. Процесс был долгим — иногда мне даже казалось, что люди, особенно журналисты, меня не слышат, а слышат нечто свое, что хотят услышать. Наверное, им казалось, что это так красиво звучит в заголовке «Три ведущие галереи переформатируются». Красиво. Но не соответствует действительности. Я до сих пор стараюсь всех приучить, что если мы пишем галерея XL, то это галерея, если XL Projects, то это не наш художник. Мы готовы большими буквами написать, с какой галереей он работает, и чисто финансово претендуем не более, чем на возвращение своих средств и, возможно, крошечный процент. Но, что очень важно и поэтому я ни о чем не жалею — после нашего заявления я не ожидала, что мне станет поступать столько предложений делать выставки не только в галерее. Сейчас у нас в работе три такие выставки, а одна — инсталляция Иры Кориной — не так давно прошла в Манеже, сделана была за неделю.

ОД: Можете рассказать об оставшихся трех подробнее?

ЕС: 13 июня откроется выставка Сергея Шеховцова в Фонде культуры «Екатерина». На сентябрь пришлось две выставки. Одна из них для меня очень важна — это выставка о московской художественной ситуации с начала 90-х по 00-е (до-рыночное десятилетие). Это было время резкого рывка — много было интересных идей, блестящих выставок. Может и не таких блестящих, если смотреть с точки зрения мировой истории искусства, но важных — несомненно. Так как именно в это десятилетие основными площадками эксперимента и развития искусства были галереи, выставка построена именно на основе галерейных проектов 90-х. Она будет состоять из двух частей — по пятилетиям (открытия — 17 сентября и 17 декабря соответственно), разместится в Фонде «Екатерина». Выставка не случайно делится на две части: язык и художественная ситуация менялась, многие галереи первого пятилетия закрылись навсегда, кто-то продолжил работать. Хотелось бы показать и различие двух этапов и, одновременно постоянство тех, кто продолжил свой путь. По сути это не только и не столько панегирик галереям, сколько попытка вернуться в это десятилетие, начать анализ художественных практик и показать как можно больше художников, активно и интересно работавших. К тому же, пространство Фонда «Екатерина» само по себе достаточно большое — для такого масштабного проекта все же маловато. В каждой части примерно по 50 проектов, которые мы вынуждены показывать частично, именно поэтому мы активно включаем в «тело выставки» архивные видеоматериалы. Рабочее название — «Реконструкция», потому что нам многое приходится реконструировать. Будет тесно, но я считаю, что это было очень интенсивное интересное время и его нельзя просто так отпускать, чтобы оно, как Атлантида, ушло под воду. Мы показываем только малую часть искусства этого времени — только то, что можно реконструировать и поместить в пространство, поэтому планируется издать максимально полный трехтомный каталог, построенный на архивных материалах, и организовать широкую образовательную программу. Проект создается коллективными усилиями нескольких институций: фонд культуры «Екатерина» предоставляет финансовую помощь в организации и реконструкции выставочных проектов и помещение, научный отдел ЦСК «Гараж» под руководством Саши Обуховой помогает делать каталог и образовательную программу, финансируется «не-выставочная» часть проекта также «Гаражом», а идея, концепция и организация выставки — моя, и максимально над ней работает команда Xl Projects. Кстати, эта выставка не могла бы состояться, если бы я не пользовалась их архивом.

С этой выставкой — опять в стрессовом режиме — совпала выставка в «Рабочем и колхознице», которую мы открываем 3 сентября. Пока могу только сказать, что это будет коллективная выставка с работами тринадцати художников, и называться она будет «Невесомость». Просто ни о чем не хочется рассказывать заранее, поймите меня. Наверное, будет выставка Владислава Монро через год в ММСИ — мы с ним много работали, но пока это только планы, потому что, несмотря на то, что мы работали с ним больше 15 лет – многие и многие материалы нужно собирать и анализировать. Кстати, эта выставка на протяжении последних восьми лет постоянно ставилась в выставочный план ММСИ и переносилась — то художник был не готов, то у нас не хватало денег на ее реализацию, потом мы с ним поссорились. Помирились за два месяца до смерти, придумали, наконец, как можно было бы это сделать, последний раз он написал мне за два часа до смерти. Рано или поздно эта выставка состоится — со мной или без меня, но все имеющиеся в нашем распоряжении материалы мы предоставим.

Перенос, МишМаш, вид экспозиции, XL Projects, Москва, 2013 г. // Фото: XL Projects

Безусловно, я везде ставлю ярлычок XL Projects и хочу тем самым сказать, что пока у нас есть силы и нам это интересно, мы готовы делать выставки везде, сотрудничать со всеми, кто предлагает. Почему? Потому что рынок стоит, а художник не может простаивать — это раз. Я сама не хочу спать и стареть — это два. Если бы звезды сошлись, я бы очень хотела, чтобы кто-нибудь позвонил бы неожиданно мне и сказал: «Есть огромный и прекрасный зал и немного денег. Не хотела бы ты поработать в таком, скажем, Кунстхалле?». Я бы сказала отчетливое «да». Но так никто и никогда не скажет. И, возможно, это и хорошо.

ОД: Почему?

ЕС: Дело не только в возможной потере независимости, похоже, у меня хватит сил этому противостоять, однако, думаю, эти мечты нежизнеспособны. Никакой добрый дяденька просто так не даст пространство, денег, и не скажет — «Делай, дорогая Леночка»… Дяденька потребует полотенца финансовых отчетов, причем будет задерживать деньги обязательно и выставки будут буксовать… А если ты, как дурак, внесешь свои последние накопления — ты их никогда назад не получишь, а эти финансовые накопления имеют тенденцию заканчиваться. Потом дяденька введет цензуру и будет прессовать с этой стороны. Потом ему понадобится это пространство для свадьбы дочери, а выставка будет ему мешать. Если бы я была богатой женщиной, я бы сняла свое пространство и делала выставки, какие хотела, но …

ОД: Что думаете насчет государственной поддержки?

ЕС: Просить — бессмысленно, государство шевелится очень долго. Хорошо, если они сами решают во что-то вкладывать по своей воле и не диктуют, что делать. Вот выставка в «Рабочем и колхознице» делается на государственные средства, но ничего никто не диктует.

ОД: То есть независимость никуда не делась?

ЕС: Пока нет.

ОД: В возрожденном XL Projects последние проекты — выставка группы «МишМаш», проект «Забор» уличного художника 0331с…

ЕС: «Забор» поначалу был для нас очень интересным проектом. Мы хотели поговорить об уличной культуре, тем более, что это был такой архив проектов уличных художников, которые перерисовал автор на фарфоровых заборчиках. Такая фарфоровая «документация» исчезающего со временем искусства на очень хрупком материале, отчасти временном, потому что он легко может разбиться. Неожиданно для нас художник пришел со своим куратором. И, честно сказать, для меня это первый и последний случай работы с приглашенным куратором, исключения могу быть только с идеологически близким человеком. Я очень хорошо отношусь к Анне Нистратовой, бесконечно ее уважаю, но я считаю, что этого художника можно было намного лучше показать. Выставка получилась такой красивой, чистенькой и — очень коммерческой. В период, пока выставка длилась, я физически не могла приходить в собственную галерею — просто начинала заболевать, потому что мне каждый день хотелось ее переделать, изменить экспозицию. Я, конечно, могла настоять, что никаких кураторов со стороны не будет, однако — попыталась понять иную логику. Поняла. Но поняла также, что это невероятно трудно — наблюдать, не вмешиваясь. Кстати, возрождение XL Projects лично для меня добавило невероятных вещей, например, я не очень дипломатичный человек, но теперь я придерживаюсь правила — лучше четко договариваться «на берегу». Для меня это — хороший урок.

Забор, 0331с, вид экспозиции, XL Projects, Москва, 2013 г. // Фото: Ольга Данилкина

ОД: Во время апрельского заявления вы упомянули, что коллективное выступление трех основных галерей — это попытка начать диалог внутри сообщества. Так она удалась, диалог начался?

ЕС: Начался. Сейчас создается ассоциация галерей, решаются юридические вопросы по этому поводу. Нужно вырабатывать какой-то единый план взаимоотношений между всеми фигурантами — и рынка, и художественного процесса. Кстати, просто так невозможно закрыть галерею, прежде всего, из-за болезненных узлов-отношений: галерея — художник, галерея — куратор, галерея — рынок. Мы все взаимосвязаны. С этим надо разбираться, ведь у нас все несколько разладилось — нужно строить все по-новому. Есть проблемы по всем направлениям: критик — куратор — галерея — музей — коллекционер. В такой ситуации нужна активная позиция. Я считаю, что мы не зря тогда выступили.

ОД: На то, что нет критиков и кураторов, все и раньше жаловались. Но в последние годы стали появляться, как грибы, образовательные программы. На ваш взгляд, результата пока нет, потому что прошло недостаточно времени или учат не тому?

ЕС: Думаю, что недостаточно прошло времени и механизмы еще не освоены. Например, школа кураторов (УНИК), я думаю, учит быть кураторами чисто теоретически, на какой основе учат менеджеров — для меня вообще загадка. Как этому научить – непонятно. У нас странная такая профессия: за двадцать лет существования галереи происходят профессиональные искажения, сильно обостряется интуиция, мы думаем в разы быстрее многих. Например, я могу точно сказать, когда ко мне приходят коллекционеры, что они купят, за сколько и кого. То же и с людьми, которые приходят работать в современное искусство — сразу видно, кто за него зацепится, а кто нет, потому что это особое устройство мозгов. Ко мне на собеседования приходило много симпатичных девочек, которые имели желание работать в галерее, но сразу видно, что понимали они ее по-другому — как место, где они будут в белых туфельках сидеть и общаться с коллекционерами. Увы — не до «белых туфелек» сейчас. Но это незнание — не только их проблема. На искусствоведов, например, учатся многие — в МГУ, РГГУ, Суриковке — где эти люди? Они как-то находят себя, но к нам приходят те, кому это близко.

ОД: По-прежнему проще чего-то добиться, окунувшись в процесс, чем получив образование?

ЕС: Проще просто прийти и проявить заинтересованность — двери открыты. В Москве в этом плане очень хорошая ситуация: тебя не будет никто вышибать, ничто не помешает поговорить с художником, с критиком, если тебе есть, что сказать, или если тебе это интересно. Однако учиться непременно нужно.

Забор, 0331с, вид экспозиции, XL Projects, Москва, 2013 г. // Фото: Ольга Данилкина

ОД: В 90-е художникам было ясно, чему себя противопоставлять — акционизм шел оппозицией концептуализму. А сейчас, если даже никто не вышибает, есть им от чего отстраиваться?

ЕС: Часть художников сейчас весьма интересно развивает линию русского авангарда, причем в совокупности, в отличие от тех же шестидесятников, поиски которых ограничились только формальными находками. Получается интересное развитие нашего наследия, хотя не могу сказать, что я особый поклонник этой линии искусства. Перспективны, мне кажется, акционистские практики, они пытаются как-то «раскачать» сложную политическую ситуацию в стране. Выделить какую-то одну линию я не могу — группировки есть, но они часто формально смыкаются между собой. Ты можешь быть отчаянным коммунистом и при этом формально совпадать с тем, что делают ученики Стаса Шурипы. Я думаю, что сейчас никак не произойдет синтеза, все очень разбежались, как в начале XX века. У нас те, кто занимается содержанием — на одном конце, кто формой — на другом, а по сути — очень много стилистических совпадений и непонятно, чем они отличаются. Только, похоже, «закадровыми» текстами. Я не вижу сильного направления или, наоборот, разнообразия. Много грамотных молодых людей, которые делают нормальное западноевропейское искусство — это я увидела на молодежной Биеннале. Я с удивлением обнаружила, что несмотря на разный пол, возраст или страну происхождения, нет особой разницы — молодые художники говорят на одном языке.

ОД: Независимо от образования?

ЕС: Образование нужно, и я бы на месте молодых художников сходила поучиться и в Школу им. А. Родченко, и в ИПСИ, и вообще всюду, куда можно. Таким образом складывается общее образование. Если пойдешь только в Школу им. А. Родченко, будешь только политическим художником, из ИПСИ выйдешь с большим уклоном в сторону формотворчества. Об институте «База» пока ничего не ясно, но точно могу сказать, что у студентов оттуда очень четкое понимание современных реалий, очевидно, что это не слепые поклонники Анатолия Осмоловского или Дмитрия Гутова — ко мне приходило несколько человек на собеседования. С ними было интереснее всего.

ОД: Молодые художники могут говорить на одном языке, независимо от страны. А как, судя по вашему долгому опыту работы с зарубежными ярмарками, дела обстоят с русским искусством на Западе, спустя долгие годы попыток его покорить? Сейчас ряд русских галерей снова активно пытается освоить эту почву.

ЕС: Скопом и под флагом «русского искусства» это практически невозможно. Я считаю, что основная ошибка (которую, кстати, Владимир Овчаренко, владелец галереи «Риджина», пытался исправить) — это резервация русского искусства. Овчаренко пытался смешать русских и зарубежных художников, но внутренне адресовался, похоже, к русским коллекционерам. Однако это был тупик, потому что русские коллекционеры, переехавшие в Англию, если что-то и хотели покупать, то скорее кого-то из международных авторов, чтобы показать, что они такие же, как их западные коллеги. Не уверена, что за, кажется, три года работы «Риджина» успела вырастить или переманить западных художников-звезд, приносящих многомиллионные прибыли. Мало для этого времени прошло. Думаю, что «Риджина» имела успешный опыт продаж в Лондоне, но галерею закрыли, потому что в этом городе ее очень дорого содержать. Для этого нужно очень много зарабатывать, а на русских художниках и не очень известных международных это очень сложно сделать. Впрочем, это только мои предположения. В Берлине, где недавно открыл свой филиал Сергей Попов, дешевле, но, зная Сергея, могу сказать, что если продаж не будет, он ее закроет — в Москве он всегда сможет успешно продавать и без филиала в Берлине.

Verge, вид экспозиции, Неделя дизайна, Милан, 2012 г. // Фото: XL Projects

ОД: А здесь новые коллекционеры появляются?

ЕС: Появляются, но медленно. В 90-е были странные иностранцы, которым было почему-то интересно покупать русское искусство, или добрые знакомые, которые своими покупками так нас поддерживали. Это десятилетие было наполнено скорее азартом art-in-process. С 2001 года продажи пошли, и — самое ужасное — рванули и резко, но не всегда оправданно стали подниматься цены. Мы — наша галерея — старались держаться в рамках, но это было очень трудно. Впрочем, в 00-е было тоже много хорошего, например этот «ярмарочный» азарт. Мы на ярмарках с 1999 года, восемь рыночных лет — особенно активно, по пять ярмарок в год. Этот азарт был во многом оправдан, потому что оказалось, что русские художники востребованы очень интересным образом. Покупатель идет не на конкретного художника, а цепляется отдельными работами. Интересно было сделать стенд привлекательным, просчитать, чем можно поймать покупателя, если это невозможно сделать именем, потому что — увы — практически нет ни одного русского художника, именем которого мы могли кого-то привлечь. Нам удавалось это сделать и стендом, и отдельными работами художников, имена которых постепенно стали запоминать, а это значит, что русское искусство как таковое востребовано, но как только ты называешь это «русским искусством», все испаряются.

Во время кризиса мы продолжали активно тратить деньги на ярмарки (около € 40 000 на каждую), делали музейные выставки, которые — я никогда не скрывала — полностью сами оплачивали. Однако когда русский рынок свернулся, стало ясно, что одними международными ярмарками ты зарабатывать не можешь. Ты оплачиваешь стенд наравне, к примеру, с Гагозяном, но там, где ему достаточно продать одну маленькую работу, чтобы многократно окупиться, нам — русским галереям — нужно продать минимум пять работ, чтобы уйти в ноль. Я уверена, что если даже сейчас пять галерей за рубежом не единым фронтом выступят завоевывать всех «русским искусством», а будут работать вразброску, не крича на каждом углу, что у них русское искусство, его будут активней покупать. Тем не менее, это скорее будет тешить их самолюбие, а не приносить прибыли, потому что помимо стенда ты оплачиваешь и перевозку, и рассылку купленных работ по клиентам, которые живут в разных странах. Это все — деньги. Развитие русского рынка просто необходимо, но пока не очень понятно — каким образом? Многие коллекционеры уехали, те, кто остался, не очень-то рвутся покупать, не совсем понимают, зачем. Уже не говоря об отсутствии налоговых льгот, которые могли бы быть хорошей мотивацией И если бы общественный климат в нашей стране был другой, коллекционеров и у нас было бы больше. Действительно, многие уехали, а как только уехали — забыли, потому что покупают уже западное искусство. Почему они так покупали здесь, когда рынок пошел? Потому что покупали коллекционеры не только русские, но и западные. Были случаи, когда на художника стояла очередь: в 2007 году Константин Звездочетов просто не успевал что-то новое нарисовать — все было уже продано.

Уверена — и мой ярмарочный марафон это доказал — что нужно разбивать прежде всего именно этот странный международный стереотип о русском искусстве. Если специально не орать про некое «русское искусство», а вставлять русских художников в международный контекст — все будет нормально. Русские художники вполне конкурентоспособны, если не пропагандировать некую «особость» и уникальность всех скопом, а не по отдельности. Единственный путь, который я здесь вижу на настоящий момент — выставки, где смешаны западные и российские художники. Я написала «Гаражу» пятнадцатистраничное письмо на эту тему. Пока ответа не получила. Я считаю, что единственный способ русскому искусству войти в международный контекст (и это логически вытекает из того, что я сказала про востребованность русских художников на западных ярмарках) — это здесь делать смешанные выставки, а потом показывать их за рубежом.

Verge, вид экспозиции, Неделя дизайна, Милан, 2012 г. // Фото: XL Projects

ОД: Кстати, «Гараж» стал своего роде символом новых «менеджеров» культуры, которых многие так ругают.

ЕС: Я тоже ругаю менеджерскую культуру, потому что считаю, что никакая менеджерская культура не может победить культуру. Пускай блеет любой художник — в этом жизнь, чем развивается менеджеризм. Проблема менеджеров в том, что они не знают и не хотят знать то, что отрицают. У нас эта менеджерская культура во многом вышла из хипстерства с концепцией молодости, чистых ногтей и яиц бенедикта на завтрак. Но такой образ жизни ведь отнимает очень много времени! Его совсем не остается на то, чтобы почитать книги и в чем-то разобраться. Фактически ты становишься функцией: чистенькое тело, промытые волосы, хорошие зубы, модная одежда — жизни ты при этом не чувствуешь, идешь по схеме. Именно эта схема в менеджерской культуре и угнетает: то, что попадается менеджерам на пути непонятного, вызывает невольно отторжение, потому что нарушает слаженный ход их жизни. Я рада, я что есть и другие люди, способные думать и говорить об искусстве, философии, и-и-и, а не постить на Facebook.com модные шмотки и пресловутые яйца бенедикта на завтрак.

ОД: Вы говорили, что галерея в классическом понимании умерла. Как, на ваш взгляд, будет развиваться эта форма дальше?

ЕС: Вот это совершенно не понятно. Я сейчас решила работать одновременно и как галерея, и как агентство. То есть, может быть, с теми художниками, с которыми мы сделали хороший проект, будем продолжать работать дальше, если они ни с кем не работают. Может быть, какое-то количество работ брать и продавать из запасников, знакомить с этим художником. Я не знаю! На этот вопрос ответа у меня нет. Я точно знаю, что загнивают международные ярмарки, что галерея как форма отпадает. Мне казалось, что искусство выйдет на улицы — но оно не выйдет на улицы, к сожалению. И потому, что политическая обстановка у нас сложная, и по многим другим причинам. Внятного ответа у меня нет. Единственное, что есть — это понимание того, что то, что должно было умереть — умерло. А что народится? Надеюсь — увидим. Мимо нас не пройдет.

Материал подготовила Ольга Данилкина