Алексей Масляев: «Свою кураторскую задачу я воспринимаю мотивацию к исследованию и поиску»

854        0       

Завтра воды не будет, куратор Алексей Масляев, ММСИ, вид экспозиции, Москва, 2013 // Фото предоставлено ММСИ

14 июня в Московском музее современного искусства на Тверском бульваре открылась выставка «Завтра воды не будет» . Куратор Алексей Масляев собрал довольно большой и пестрый круг художников и предложил им поразмышлять на тему ритуалов взаимодействия между людьми. В итоге получилась умная и многогранная выставка, где все работы дополняют друг друга, бесконечно множа смыслы первоначальной кураторской идеи. AroundArt поговорил с Алексеем Масляевым о том, как ему удается делать такие выставки.

Елена Ищенко: Откуда такое название выставки — «Завтра воды не будет»?

Алексей Масляев: Название «придумал» государственный бюрократический аппарат. Он с определенной периодичностью размещает на дверях подъездов объявления о том, что завтра отключат воду. Язык этого «послания» во многом определяет главную тему выставки.

ЕИ: Насколько я поняла из анонса, тема выставки — это взаимоотношения людей, то, как они приобретают форму ритуала. При чем здесь объявления на подъездах?

АМ: Какое-то время назад я инициировал проект под названием «Я всегда знал, что мы встретимся», посвященный популярной культуре и в частности музыке, ее потенциалу и способности объединять людей. Этим проектом я попытался снять тот априорно критический взгляд на популярную культуру, который сегодня присутствует во многих теоретических текстах и исследованиях. Поскольку проект был посвящен музыке и, как следствие, тусовкам и свободному времяпрепровождению, то один из его аспектов был связан с танцем. А танец побудил меня обратиться к французскому ученому-антропологу Марселю Моссу, который предложил концепцию техник тела. Он говорил о том, что внутри сообществ есть практики, особенности которых передаются из поколения в поколение и поэтому присущи каждому из представителей этой социальной общности. Эта мысль в дальнейшем привела меня к идее ритуалов и, в том числе, ритуалов взаимодействия, которые имеют социальную природу.

Объявление, о котором я говорил раньше, имеет социальный и политический аспекты: это сообщение определенным образом упорядочивает, организует повседневные практики людей, как индивидуальные, так и общественные. По сути, это особый ритуал – практика взаимодействия властных структур с обществом. А я хотел отразить этот аспект в своей выставке: как властные структуры влияют на социальные пространства.

ЕИ: Эпиграфом к выставке служат слова Пьера Нора «Ритуалы общества без ритуалов». Ритуал — это, с одной стороны, нечто сакральное, с другой — это определенная привычка. Этим эпиграфом вы хотели подчеркнуть десакралицазию общества?

АМ: Мне хотелось уйти от понимания ритуала как чего-то сакрального и возвышенного, чего-то предельно далекого от нас. Мы, конечно, сталкиваемся в нашей жизни с такими ритуальными формами, как свадьба, крестины или похороны, но, мне кажется, эти события мы воспринимаем как случайные, не затрагивающие будничного течения нашей жизни. Мне как раз и хотелось затронуть этот будничный, повседневный аспект ритуала. Ведь жизнь состоит из ежедневных рутинных действий, а рутина, по-моему, функционально очень близка ритуалу: они направлены на поддержание чувства психологического комфорта и на обеспечение социальной интеграции. Представьте, вы попадает в некоторую ситуацию, вы хотите, чтобы она была вам понятна, и вы применяете какие-то схемы, чтобы ее интерпретировать. Это не рефлексия в чистом виде, этот процесс намного ближе к привычке, которая формируется благодаря нашей «богатейшей» внутренней жизни. Внутри нас проделывается огромная работа, которая предшествует нашей внешней реакции. Она учитывает реакции людей, прошлый опыт взаимодействия и выдает нашу внешнюю реакцию, адекватную данной ситуации. Это, на мой взгляд, и есть ритуал.

ЕИ: Получается, что ритуал в вашем понимании — это своего рода упрощение человеческих отношений.

АМ: Не совсем так. Я не вкладываю в это негативного смысла. Человек, конечно, подавляет огромный спектр чувств и эмоций, но делает он это и для того, чтобы соответствовать ситуации. Ритуалы составляют социальную ткань, образуют окружающее нас социальное пространство. То, что меня увлекает в этой теме, это возможность показать существование этой скрытой механики, показать возможность ее понимания. Я не хочу ее разломать, как машину, которая навязывает нам определенные стереотипы и модели поведения. С моей стороны, это призыв к осмысленному принятию тех или иных стереотипов.

Мне интересно, например, то, как язык связан с повседневными ритуальными практиками. Этот вопрос касается устойчивых языковых конструкций, которые мы используем в определенной ситуации, чтобы обозначить свое восприятие, как-то на нее отреагировать. Эти языковые конструкции в определенный момент превращаются в «общие места», они становятся абсолютно имперсональны, скрывают самого человека. «У меня все ОК», «Привет! Как дела?». Мы используем эти формы общения, чтобы быть соотнесенными с определенной социальной ситуацией. Между тем, за каждой этой фразой стоит человек со своей историей, со своими переживаниями и чувствами. И на самом деле, они могут проявиться даже в этой фразе — в связи с техническим средством, с помощью которого транслируется это сообщение. На выставке есть работы, посвященные таким языковым штампам. Например, рисунки Маши Дорониной, на которых простые наивные изображения сопровождаются текстом: словом или короткой фразой, часто на русском языке, но написанным латиницей. Что способны нам рассказать об авторе сообщения фразы Net glavnogo или Chto vi znaete obo mne? Мне хотелось исследовать то, как за таким ритуалом, который не позволяет заглянуть за привычные форматы социальных отношений, проявляются истинные мотивации наших поступков.

Junk, куратор Алексей Масляев, ММСИ, Москва, 2009 // Фото: Ольга Данилкина

ЕИ: Мне бы хотелось вернуться к Пьеру Нора. Вы уже не первый раз обращаетесь к этому историку. Почему он вам так интересен?

АМ: Нора занимается проблематикой истории и памяти, их различением и диагностированием современной ситуации на основе этих различий. Мне кажется очень современной его идея архива как вместилища всего, что нас окружает. Эта идея рождает особую психологическую установку — архивировать все присутствующее в нашей жизни вне зависимости от того, потребуется нам это в будущем или нет, а это в свою очередь приводит к потере критериев ценностной оценки. Каждый человек накапливает и формирует гигантский склад знаний, опыта, историй, эмоций, который никогда не будет осмыслен просто потому, что нет необходимого человеческого ресурса.

В работах Нора есть еще один любопытный момент. Как только мы помещаем какое-то событие в архив, оно перестает быть для нас источником эмоционального переживания в том плане, что мы перестаем переживать его как наше настоящее, и оно становится частью истории. Единственная возможно его сохранить — поместить в архив. Эта идея, на мой взгляд, тесно связана с ритуалами, потому что именно ритуал, как и память некоторой социальной общности, требует повторения «при полной идентичности действия и смысла». На основе ритуального характера различных аспектов нашей жизни мы можем говорить об актуальности определенных событий и феноменов прошлого.

ЕИ: Существует множество мнений о том, какова роль куратора. Есть кураторы — помощники художников, есть интерпретаторы искусства для зрителей, есть создатели собственных тотальных инсталляций. Какая роль у вас?

АМ: Кураторство — это не конвенциональная система, не дисциплина, и поэтому она не содержит четких критериев оценки и общепринятых характеристик. Существует множество описаний и метафор, которые применяются, чтобы объяснить роль куратора, охватить весь спектр его профессиональных практик. И все они — не более чем субъективные мнения, не имеющие под собой требуемого дисциплинарного основания.

С моей точки зрения, кураторство сегодня существует в разных форматах, которые отвечают индивидуальным способностям. Вы можете прекрасно выстраивать отношения с художниками и институциями (т.н. нетворкинг), и это будет давать вам определенный ресурс для создания выставок, востребованных профессиональным сообществом. Или вы можете быть специалистом по определенному периоду истории искусства — если вы предложите интерпретационный подход, который создаст совершенно новое восприятие и прочтение интересующего вас периода, то вы также будете востребованы.

То, что интересует меня, это понимание выставки, ее идеи и содержания, как сообщения, которое постоянно трансформируется, претерпевает изменения в результате моих отношений с художниками. Я предлагаю изначальную концепцию, но обсуждения и совместная работа с участниками выставки влияют на нее. Поэтому свою кураторскую задачу я воспринимаю как импульс, как определенную мотивацию к исследованию и поиску. Принципиальным моментом для меня является необходимость разрушить рамки моей изначальной концепции, выйти за ее границы. Я рассчитываю на то, что художники привнесут в нее новые смыслы и значения, которые были мне недоступны.

ЕИ: У вас есть любимые кураторы, которые, возможно, как-то повлияли на ваши принципы работы?

АМ: Мне кажется, в эпоху столь насыщенных информационных потоков, в которую мы живем, чертовски сложно говорить об образах и примерах, которые детерминируют наши представления о профессиональной деятельности. На меня оказывает сильнейшее влияние многое из того, что происходит в художественной области, но и другие области культуры и науки меня подчас просто потрясают. Поэтому мне достаточно трудно сказать, что какое-то переживание превосходит по силе все остальные. Скорее всего, оно будет ближайшим по времени. Но я все-таки назову один проект, который меня невероятно вдохновляет. Это выставка Panic Attack. Art in the Punk Years, прошедшая в Лондоне в 2007 году и посвященная панк-року. Я полагаю, что организаторы смогли преодолеть границы локального субкультурного события и рассмотреть панк-культуру как всеохватывающий культурный феномен, включающий в себя и музыку, и дизайн, и визуальное искусство.

ЕИ: Как вы выбираете художников для своих выставок? Вам удается сочетать достаточно разных художников, как например, Таус Махачева и Алина Гуткина.

АМ: Так любопытно, что из всех художников вы назвали два имени, которые в рамках выставки «Завтра воды не будет» концептуально для меня очень близки. И Таус, и Алина проговаривают близкие друг другу позиции и интересы, сосредотачивая свое внимание на вопросах идентичности и принадлежности различным культурным и социальным образованиям. Они используют практики татуирования — связанные с ними каноны, символические и образные системы, — для того, чтобы выяснить, как мы определяем принадлежность к тому или иному сообществу, и, следовательно, как мы воспринимаем свою собственную индивидуальность.

Что касается вашего вопроса, то мне сложно ответить на него, потому что у меня нет схемы, которая может быть описана и предложена в качестве рабочей. Выбор художников для выставки «Завтра воды не будет» — это и отношения, которые уже давно сложились, и те, что только-только возникли, и поиск в интернете, и просмотр публикаций, которые хоть и в небольшом количестве, но все-таки выходят у нас. Подчас какой-то художник участвует в проекте благодаря случайности, удачному стечению обстоятельств. Например, такими «открытиями» для меня стали Александр Сигутин и галерея в Трехпрудном переулке. На выставка «90-е: Победа и поражение», которую музей сделал совместно с фестивалем «Территория» в 2012 году, я встретил фотографию проекта Сигутина в галерее в Трехпрудном. Я стал собирать материалы об этой работе (она мне показалась близкой идее выставки «Завтра воды не будет») и о галерее в целом, и в какой-то момент подумал, что чертовски любопытно описать всю жизнь сквота/галереи на основе ритуальных практик, направленных на формирование некоторого сообщества и связанных с поиском общих культурных и социальных оснований. На выставке «Завтра воды не будет» мои размышления воплотились в серию архивных материалов (фотографии выставок, копии пригласительных билетов и проч.), в том числе, и о работе «Осторожно, окрашено!» Александра Сигутина, которую я «случайно» обнаружил в прошлом году.

Я всегда знал, что мы встретимся, куратор Алексей Масляев, ArthouseSquatForum, Москва, 2011 // Фото: Лена Цибизова

ЕИ: Как вы понимаете, что у художника есть потенциал сделать что-то и для вашей выставки?

АМ: Мое впечатление от текстов, от художественных работ имеет значение, но главное все-таки — это отношения, это процесс взаимодействия с художником, возможность обсудить с ним мою идею. Это взаимодействие в процессе моей работы увлекает меня больше всего.

ЕИ: Для ваших выставок художники делают новые работы?

АМ: Не обязательно. Но в любом случае, я считаю необходимым обсудить с художником свое видение, свою интерпретацию работы, вне зависимости от того, существует она или нет.

ЕИ: А происходили в вашей практике такие ситуации, что художник в итоге ваших обсуждений выдает нечто такое, что вы совсем не ожидали и что вам не нравится?

АМ: Мне кажется, что такая ситуация возможна. И если ее представить, то вряд ли моей реакцией был бы упрек или разочарование. Ведь мои ожидания — это не основания для художественного высказывания, и художник не должен им соответствовать. Наоборот, мне было бы чертовски интересно столкнуться с тем, чего я совсем не ожидал. И если я буду чувствовать, что художник в процессе нашего с ним обсуждения понял мою идею, то для меня критерий «нравится — не нравится» не будет иметь никакого значения. То есть, если во время нашей совместной работы мне удалось выявить наши общие культурные системы, выступающие базисом для моего кураторского высказывания и его художественного, то все окей.

ЕИ: Мой вопрос был скорее про то, как вы различаете искусство хорошее от плохого. Есть ли у вас какая-то система критериев? На что вы полагаетесь при оценке произведения искусства?

АМ: Мы можем предположить, что для оценки любой работы очень важна концептуальная рамка. Например, вам не понравилась какая-то работа, но через некоторое время, размышляя о ней или обсуждая ее с коллегами, вы приходите к выводу, что она интересна с точки зрения создания новых типов социальных отношений. Или с точки зрения роли искусства в общественной жизни. Или в связи с протестными движениями. Не важно, какой именно фрэйм вы обнаружите, но эта работа откроет вам новые перспективы — в открытии смыслов, в поиске новых переживаний. Что делать в такой ситуации? Пренебречь своим первоначальным впечатлением?

Более того, мы с вами как представители профессионального сообщества можем иметь совершенно разные суждения по поводу того, что может быть искусством, а что нет. Здесь, конечно, стоит сказать, что история искусства обладает необходимыми дисциплинарными критериями, исходя из которых, можно вывести какие-то описательные или аналические подходы и применить их к современному искусству. Но вместе с тем часто ли мы обращаемся к истории художественных практик, чтобы аргументировать свое «нравится» и «не нравится»? Честно говоря, я не разделяю этой позиции, которая представляет искусство как плохое или хорошее. У меня, конечно, есть свои критерии, которые я применяю, когда пытаюсь объяснить себе, почему мне работа, например, не близка. Но я вполне допускаю существование этой работы в другом контексте и в рамках другого кураторского высказывания.

ЕИ: Какие выставки вам интереснее делать — персональные или групповые?

АМ:  Групповые выставки делать интереснее. Хотя это совсем разные режимы отношений с художниками. Если это групповая выставка, то вы можете вступать в отношения с художником, с которым вы даже не были знакомы, и пройти с ним путь от формального емэйла до дружеской болтовни по скайпу каждый день. Персональная выставка требует гораздо более внимательного отношения к художнику. Как правило, ей предшествуют дружеские отношения. Персональная выставка, на мой взгляд, не рождается из профессиональной беседы. Скорее, дружеское общение, постоянные дискуссии в режиме «знаешь, что я придумал?», могут потом профессионализироваться и перерасти в выставку.

ЕИ: Может быть, есть художники, с которыми вам было бы интересно пообщаться ближе, чтобы сделать персональную выставку?

АМ: Есть такой художник, Керит Вин Эванс, если помните, он участвовал в прошлой Московской биеннале. Вообще, я бы поработал с Дереком Джарменом, но, к сожалению, это уже невозможно. Кстати, Керит Вин Эванс был ассистентом Джармена на нескольких его фильмах, поэтому для меня эти фигуры взаимосвязаны.

Почему Джармен? Знаете, за что обычно хвалят и упрекают MTV с точки зрения культуры? За то, что MTV разрушило иерархическое представление о культуре: высокое и низкое перестали существовать как категории. Тогда же появились и новые критерии оценки: отстой или круто; это культовая группа, это культовый фильм. Эта тоже ценностная система, но построена она совершенно на других основаниях. По сути, Джармен сделал фактически то же самое, но более интересно, более революционно. Он соединил высокую культуру (например, произведения Шекспира) и совершенно маргинальные низовые течения (панк, авангардные художественные и музыкальные эксперименты), и сделал это не как сторонний исследователь, но как непосредственный участник событий. Джармен полностью разделял ценности и установки маргиналов, сексуальных меньшинств, панков, и при этом очень внимательно и увлеченно относился к истории и классической культуре. Это с моей точки зрения, и позволяло ему делать пьесы Шекспира или раннехристианские сказания чертовски актуальными для событий 1970–80-х. Он совершенно уникален.

ЕИ: Вы работаете в музее, большой государственной институции. Вы чувствуете какое-то давление со стороны ММСИ?

АМ: Нет. Я думаю, значительно большее давление вы найдете при работе с частными институциями. Из-за личных предпочтений владельца, его вкуса или профессиональных интересов, которые могут задавать критерии правильности тех или иных решений.

Что касается музея, то сам характер институции, само музейное пространство требует к себе определенного отношения. Когда делает выставку, невозможно не думать о том, что делаешь ее именно в музее. Ведь музей — это учреждение культуры, которое связано с определенным типом искусства и определенным способом его репрезентации и восприятия. Например, с музеем тесно переплетены идеи оригинальности и ауратичности искусства, которые, на мой взгляд, уже не актуальны, но они, тем не менее, существуют. Именно поэтому выставки на независимых площадках, в частных институциях и музеях — это различные высказывания.

ЕИ: У вас есть представление об идеальной выставке?

АМ: Если говорить об утопическом плане, то это выставка, которая не имеет ограничений. Любой из ее аспектов — исследовательский, организационный, производственный, технический, финансовый — не должен иметь ограничений, не должен быть проблемой. Это та ситуация, которая дает тебе уверенность, что любая твоя задумка, любое решение получат свое адекватное воплощение. Поэтому идеал выставки для меня не имеет непосредственного образа, это тот горизонт, за которым ты можешь делать все, что ты пожелаешь — и в идейном, и в материальном плане.

Материал подготовила Елена Ищенко

Завтра воды не будет, куратор Алексей Масляев, ММСИ, вид экспозиции, Москва, 2013 // Фото предоставлено ММСИ