Арсений Жиляев: «Современное искусство это микроскоп, которым только и можно, что гвозди забивать»

638        2       

Василий Бойко, Фрагмент обложки тетрадки с воспоминаниями, 1968–1970, Херсонский краеведческий музей // Фото: zhilyaev.vcsi.ru

12-го октября в Random Gallery открывается выставка Арсения Жиляева «Спаси свет!» Названный так же, как и кампания в поддержку активиста «Левого фронта» Владимира Акименкова, арестованного в рамках дела о «беспорядках» 6-го мая 2012 года, выставка объединяет три проекта, каждый из которых по-своему трактует представления о границах искусства и политики. Видеоработа лондонского активистского коллектива «Альянс прекарных изображений», серия архивных материалов из Херсонского Краеведческого музея об авангардисте Василии Бойко, «черная живопись» Эда Рейнхарда, — Жиляев, заявленный здесь концептуальным художником, по сути выполняет в очередной раз роль куратора. Ольга Данилкина поговорила с художником о системе искусства, спаде интереса к радикальным социально-политическим высказываниям и интересе к кураторской практике.

Ольга Данилкина: Строчка «вне рамок Московской биеннале» бросается в глаза, хоть она и последняя в пресс-релизе. Почему ты занял такую позицию, причем публично ее озвучил и подчеркнул?

Арсений Жиляев: Это, скорее, ирония по отношению к тому валу культурного производства, который мы видим под лейблом «участник московской биеннале», не больше. Идеи бойкота как публичного жеста у меня не было. Более того, я участвую в проекте Кирилла Светляков в ГТГ на Крымском валу «Музей современного искусства: департамент труда и занятости», выставка посвящена моей основной теме — труду, да и необходимо поддержать коллег после истории с «Мечтателем».

Знаешь, я перестал замечать в какой-то момент смену времен года. Раньше, когда я был ребенком, мне очень нравилась зима и летнее безвременье. Каждую осень я ощущал, что вот — осень началась, как это мило. Но позднее, живя в Москве, поймал себя на мысли, что более не различаю этих состояний. С биеннале то же самое, остается лишь тоска по празднику.

ОД: Каковы, на твой взгляд, последствия того, что раз в два года большинство событий вдруг оказывается в программе Биеннале без всякой логики?

АЖ: Пожалуй, таковых почти нет. Но как бы то ни было, биеннале — шанс показать локальную ситуацию для немногочисленных иностранных гостей. Мы делаем выводы, исходя из основного проекта, о том, каков уровень доверия в администрации президента к современному искусству в целом и Иосифовичу Марковичу Бакштейну в частности; отмечаем для себя отдельные микро-события. Типа: «О, у нас так много активистских проектов — вау!». Или наоборот: «Этот куратор обошел стороной все локальные проблемы и сделал декоративную выставку ни о чем в стиле декоративной / театральной секции МОСХа… Ах…»

Проект «Педагогическая поэма», Историко-мемориальный музей «Пресня», Москва, 2012 — лекторий, монтаж и фрагмент выставки // Фото: zhilyaev.vcsi.ru

ОД: Основной проект биеннале или события около него для тебя относятся к реальному художественному процессу или это такая декорация в параллельном мире? По-моему, который год основной проект уже не говорит ни о чем, интереснее ходить на единичные спецпроекты, которые, наверное, могли бы и так состояться, но с финансовой стороны было бы сложнее.

АЖ: Знаешь, мне кажется, что со всеми вопросами этот проект был шагом вперед для нашей многострадальной ситуации. Исходя из того, как все устроено, какая расстановка сил, мне кажется, Кэтрин, куратор выставки, сделала все необходимое. Да, проект получился где-то провинциальным по отдельным работам, да, не связанным с локальным политическим и эстетическим контекстом. Но при этом видна старательная кураторская работа с пространством. В отличие от довольно лихого и хаотичного проекта Вайбеля в Манеже на этот раз получилась красивая выверенная экспозиция, а это — уже что-то, но, конечно, недостаточно. Для профессионального зрителя там мало чего неожиданного можно найти. Мне кажется, это системный кризис и выход из него должен быть тоже системным.

ОД: Почему такая ситуация сложилась и как из нее выбираться?

АЖ: Почему так вышло более-менее понятно. А вот как выбраться — это сложнее. В глобальном масштабе я бы не взялся отвечать. В локальном — рискну предположить, что нам банально необходимы изменения. К сожалению, ситуация с биеннале во многом вторит нашей политической расстановке сил. Есть человек, который в силу обстоятельств — художественного 93-го года (вспомни травлю Виктора Мизиано) — стал единоличным руководителем российского современного искусства. На каком-то этапе это было по-своему позитивно, но далее стало мешать. Выросло поколение новых амбициозных деятелей искусства с новым видением современности, с более демократическими взглядами, более профессиональным менеджментом и пр. Но…

ОД: Проблема того, что и художники, и кураторы довольно часто идут на поводу у институций, существует давно — и профсоюз творческих работников тоже ее не решил. Понятно, что в этом вопросе важно, чтобы каждый занял четкую позицию и не отступал от нее на практике. Но почему это не работает? Каков выход, на твой взгляд?

АЖ: Я думаю, что нам не хватает банальной солидарности и готовности поддерживать своих коллег. Российский арт-мир чрезвычайно атомизирован. Нет понимания того, что является позитивным, а что — наоборот, лишь уводит в пустоту. Я думаю, это системная проблема. Невозможно вытащить себя за волосы из болота. Нужно делать что-то с самим болотом.

Forthcoming down, проект в рамках выставки «Шоссе энтузиастов», Венеция, 2012 // Фото: zhilyaev.vcsi.ru

ОД: Какова, на твой взгляд, идеальная политика поведения художника относительно других участников арт-системы?

АЖ: Надо дружить и пытаться развиваться вместе через общение. Одному сложно двигаться и в эстетическом плане, и в личном. Посмотри, сколько у нас попыток соорудить группу или хотя бы временный альянс творческих единичностей… Хотя очевидно, что большая часть арт-сообщества — это довольно закрытые люди, и я тоже отношусь к таковым. К сожалению или к счастью, сейчас в Москве мой круг общения чрезвычайно узок.

ОД: Как ты относишься вообще к понятию системы искусства? Что ты думаешь по поводу системы искусства в России и за рубежом? Возможна ли ситуация нормального существования в ее рамках?

АЖ: Мне бы очень хотелось быть эскапистом. И, наверное, когда-нибудь, когда у меня не будет возможности создавать свои, требующие обширной коммуникации и передвижений, проекты, я удалюсь от мира. Буду рисовать небольшие схемки, экспериментировать с цветом и придаваться геометрическим фантазиям. Но пока этого не произошло, можно отдать должное системостроительству…

ОД: Ты довольно быстро переключился на высказывания, которые прямо говорят о социально-политических проблемах. Почему это переключение произошло и ты продолжаешь эту линию до сих пор?

АЖ: Я никогда не помещался в рамки того искусства, которое преподавали в ИПСИ (Институт проблем современного искусства). На то есть и эстетические, и личные причины. Сейчас я счастлив, что могу позволить себе гораздо больше, чем многие из моих коллег, вынужденных отрабатывать имидж «правильного» художника разлива середины 00-х. Для меня проблема в искусстве и мой медиум — это сам медиум выставки, сама ситуация показа современного искусства. Это несколько больше, чем просто инсталляция или же социально-политический жест. Почему так произошло? Стечение обстоятельств. Когда я начинал, был в более отщепенских условиях, чем мои коллеги. То, чем я занимаюсь сейчас, отличается от моей практики годичной давности. После известных событий началось центробежное движение, я стал возвращаться к проблемам внутри искусства, коль скоро я нахожусь на территории искусства.

Музей пролетарской культуры. Индустриализация богемы, ГТГ, Москва, 2012 — фрагменты выставки // Фото: zhilyaev.vcsi.ru

ОД: Но в большинстве своих проектов ты выступаешь как куратор, то есть художник, который как бы играет в куратора, но все-таки им не становится. Чем тебе интересна эта позиция?

АЖ: Мне кажется, это такое инженерное искусство, искусство специалистов для тех, кто сам любит покопаться в механизме и сделать из приемника микроволновую печь. Есть выражение «Микроскопом гвозди забивать». Так вот, современное искусство это и есть микроскоп, которым только и можно, что гвозди забивать. Причем каждый раз новая операция «забивания гвоздей» записывается в функционал этого чуда устройства и микроскоп становится немного молотком. Самое ценное из культурного наследия ХХ века — это произведения, которые переопределяли сами представления об искусстве. Каждый раз для того, чтобы микроскоп-молоток стал еще немного и подводной лодкой, приходится напрягать воображение и совершать эстетическую революцию. Интересно увидеть в самом искусстве, понятом как особая машина, потенциал нового, не записанного в функциональной инструкции. Например, представить молоток-микроскоп архитектурным макетом горизонтального небоскреба для микроорганизмов. Примерно так я бы описал свой интерес к экспериментам по созданию критических метаэкспозиций.

И потом, мне просто нравится работать с самими механизмами производства и показа современного искусства. Так получилось, что кураторская выставка сегодня является более комплексным, более развернутым высказыванием. Но у него есть один большой недостаток — невозможность создавать искусство. Я не вижу причин ограничивать себя выбором между одной идеей на одно произведение (схема, по которой учат в наших арт-школах) и многими идеями без возможности создания произведения. Это различие является различием между особыми типами социальной ответственности и свободы. Мне интересно играть с их границами.

Так или иначе, мне кажется, я пока в начале своего творческого пути. Мой метод при всей его кажущейся многослойности довольно прост. Мне сложно дать финальные ответы на то, почему я делаю так или иначе. Здесь я иду за своей интуицией. Проще говоря, как мне показывают в голове, так я и делаю. В этом смысле мой художественный медиум имеет довольно традиционное основание.

Радио «Октябрь», ЦТИ «Фабрика», Москва, 2012 — документация проекта // Фото: zhilyaev.vcsi.ru

ОД: Сейчас общий интерес художников и кураторов (в России) к общественно-политической проблематике, кажется, приутих. По крайней мере, в так или иначе «радикальных» проявлениях. Читая тексты художников на выставке «Невесомость» в «Рабочем и колхознице», которая сейчас идет, вовсе начинает казаться, что художник давно уже ничем не отличается от обычного человека и находится в той же степени фрустрации, ощущает себя в этой стране довольно одиноко и бесперспективно. Как ты ощущаешь это время сейчас и что думаешь по поводу общей апатии?

АЖ: На сегодняшний день я вынужден констатировать, что мы не смогли использовать свои немногочисленные шансы для консолидации творческих сил в 00-е годы. Я имею в виду профсоюз и поиск солидарности с политическими организациями освободительного толка. Акционизм же как явление, мне кажется, вполне успешно состоялся. Затишье объективно, в нем нет ничего страшного, просто такой ритм. А вот на что-то после акционизма пока замахнуться у нас не получилось. Пойти дальше общественной шоковой терапии пока нам не удалось. Но это вопрос времени и собственных усилий.

У меня нет разочарованности в своих политических идеалах. На общую апатию и бесперспективность я отвечаю работой. У человека не так уж много вариантов остается. Как говорит моя бабушка: «Хорошо, что живой, руки, ноги целы и не в тюрьме». Выставка «Спаси свет» во многом про нашу беспомощность сейчас этот самый свет спасти, по крайней мере, за рамками мира современного искусства. Просто я остаюсь оптимистом, который любит задать вопросы.

Василий Бойко, Солнечный свет, Из серии «Светопись», 1940-е, Херсонский краеведческий музей // Фото: zhilyaev.vcsi.ru