Воскрешение Лазаря: Кабаковы против Лисицкого

550        0       

Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы, «Утопия и реальность?», Мультимедиа Арт Музей, Москва, 2013, фрагмент экспозиции // Фото предоставлены Мультимедиа Арт Музеем

Своими мыслями о выставке Эль Лисицкого и Ильи и Эмилии Кабаковых «Утопия и реальность?» в московском Мультимедиа Арт Музее поделилась Анна Быкова.

В рамках Перекрестного Года России — Голландии 2013 в Москве открылся выставка «Утопия и реальность», выставка трех русских художников, приехавшая с гастролей из петербургского Эрмитажа. Выставка заказная. Чарльз Эше, директор Музея Ван Аббе из голландского города Эйндховен, приглашает Илью и Эмилию Кабаковых к работе с архивом Лазаря Лисицкого из собрания музея.

Но ревизии наследия авангарда в проекте не получилось. Кабаков просто сделал две персональные выставки — свою и Лисицкого. Кабаков оказался прямолинеен и предсказуем. Простые оппозиции выставки — «рай-сарай», 1920-е и 1970-е, отцы и дети, проект и быт, гигиена и мусор, пресса и альбом, кинетический модуль и тотальная инсталляция, «Утопия и реальность» — легко считываются, но не убеждают. Творческой сублимации и преодоления Эдипова комплекса у Кабакова не произошло. Вышла «даймонизация» (Хэрольд Блум) Лисицкого — «движение к персонализированному Контр-Возвышенному, как реакция на Возвышенное предшественника» (Х. Блум. Страх влияния. Карта перечитывания. Екатеринбург, 1998, с. 18).

Контрапункт московской экспозиции — огромный ангел на полу. Посреди зала Мультимедиа Арт Музея, Москва лежит, в атриуме семи этажей демон — павший ангел. Падал он хитро — аккурат сквозь плакат Лисицкого «Клином красным бей белых». Упал, стыдливо прикрывшись хламидой — видно только ступни и крылья — в скульптуре Кабаков не силен. И мрут ли ангелы?

А Кабаков продолжает ненавидеть, ненавидеть и разоблачать СССР — хотя, например у того же директора Эрмитажа Михаила Пиотровского «странные мелодии советского быта … вдруг стали вызывать … ностальгические настроения» (с. 10 каталога). Борис Гройс, упрекавший авангард в «тоталитаризме до тоталитаризма», продолжает развивать тезис о «Советском Союзе как художественной инсталляции», заявляя, что именно неофициальное русское искусство позднего СССР осуществило мечту русского авангарда — обрело нулевой статус (с. 28), то есть, видимо, стало «авангардом после авангарда». Ольга Свиблова говорит о «тоталитарной пропаганде» и «языке упрощения» (с. 72), и, вторя Кабакову («В Лисицком никакой метафизики нет. Это стилист. Недаром он считается во всем мире величайшим дизайнером на все времена. Это дизайн», с. 73), подытоживает: «дизайнерская реальность не продвинула наше сознание до метафизических высот» (с. 73). При этом в интервью Дмитрию Озеркову Кабаков говорит о собственном творчестве как «нулевом дизайне» (с. 53). Но если так, то получается, что «Утопия…» была дизайном, а «…реальность» — метафизикой.

Удивительно и то, что Кабаков не сумел предложить никакой новой метафоры советской или российской действительности. Он так и остался в коммунальной кухне с кучей мусора, тогда как художники того же круга московского концептуализма, кажется, продолжают мыслить и чувствовать. Андрей Монастырский видит Россию тюрьмой с черным слоганом наперевес, Вадим Захаров — золотым нефтяным дождем. А Кабаков, рассчитывая порвать и рассчитаться с русским авангардом, вдруг увековечивает его, как просили, на заказ. Взывает громким голосом: Лазарь! иди вон. Лазаря воскрешает.

Фото предоставлены Мультимедиа Арт Музеем