«Ста процентов никогда не будет»

352        1       

Кирилл Савченков, известный прежде как художник-фотограф субкультур, на недавно открывшемся в Random Gallery кураторском проекте Александра Евангели «Стабильность. Призраки» представил аудиоинсталляцию «Экскурсия». Зрители могли ознакомиться с информационным флаером об образцово-перспективном жилом комплексе «Чертаново» и районе «Ясенево» и послушать аудио-запись экскурсии художника по ним, которая действительно имела место быть в недалеком прошлом и условно называлась перформансом. Художница Алина Гуткина, знакомая с жанром перформанса и клише «субкультура» не понаслышке, поговорила с Кириллом о выборе медиума, категории повседневного опыта в художественной практике и положении современного художника.

Алина Гуткина: Кирилл, до сих пор у тебя в медиа такой образ фотографа фотографа-скейтбордиста. Как по-твоему можно справится с таким позиционированием?

Кирилл Савченков: В прошлом интервью на AroundArt Ваня Новиков пытался выяснить, насколько мои субкультурные корни влияли на меня как на фотографа. По большому счету, скейтбордический период является этапом, который я уже пережил. Более того, после него был период фотографический, а уже после — вот то, что сейчас происходит.

Все эти ярлыки приписывают автору, всегда обозначается основная тема художника. В моем случае тема — элемент опыта, и нельзя сказать, что я на сто процентов остался там. Это то, что позволило мне выйти дальше. Я вырос «на районе», там я начал кататься, со скейтбордом я вышел оттуда, стал кататься на спотах в центре, потом я начал снимать и отошел от катания, дальше я просто снимал жизнь друзей и скейтеров, поступил в Школу Родченко на документальную фотографию. Затем и этот элемент я отработал и начал поиск выхода за границу. Я понял, что не все возможно описать фотографией, и стал использовать другие практики — экскурсию, например. Каждый выход на новую границу сопровождался новым выходом в другой круг общения.

Отчасти создание образа фотографа-скейтбордиста было не в моих руках. Общественность чаще накручивает образ, потому что нуждается в какой-то зацепке.

АГ: В твоем случае, кажется, эта зацепка тебе не мешает ?

КС: Да, это важный элемент, который я бы не хотел исключать. Просто он теперь не доминирующий. После всех этих выходов я все равно пришел туда, откуда начал — к району, и, надо сказать, что вернулся к основополагающим вещам для себя. Для меня это логичная ситуация замыкания круга. Многие знакомые художники через какое-то отрицание себя так или иначе возвращались к тому, с чего начинали. Ты уходишь от того, что тебе было интересно с самого начала, структурируешь себя как-то, но потом и это перерастаешь. Это опыт самовыстраивания.

АГ: Ну все ясно — чтобы посмотреть на точку отсчета объективно, необходимо оттолкнуться от нее. Ну а как бы ты обозначил свой новый этап и это возвращение ?

КС: Это выход на новую стратегию. Это новая задача. Моя оптика не сконцентрирована на каком-то одном предмете, теме или форме, она за ними, смотрит со стороны. Стало важно достигать цели разными инструментами и не важно, фотография это или перформанс.

АГ: Но все же, когда ты снимал скейтборды, ты тоже смотрел со стороны, был уже взгляд другой. Мне интересно, каков твой предмет сейчас?

КС: Ландшафт окраины, мой район. Там есть новые для меня горизонты. Район интересен мне тем, как он повлиял на меня. За этим всем возможно углубление, посмотрим. Это не подход исследователя урбанистики. Мой вопрос — чем наполнен этот ландшафт, его структура.

АГ: Но ты же всегда искал и находил себя через предмет исследования. Был ли ты в скейтборде, или в документальной фотографии. А сейчас, мне кажется, поменялся метод. Тебе уже недостаточно фотографирования, для тебя это потеряло смысл.

КС: Не совсем так, просто появились новые горизонты для меня. Для обретения целостности я беру перформативные практики. Слово стало моим инструментом помимо визуального, помимо изображений.

АГ: Почему тебе обязательно нужен был конкретный слушатель перед глазами? Почему ты, например, не снял видео про район с закадровым голосом? И кто этот конкретный человек, слушатель?

КС: Важен опыт коммуникации с человеком. Обмен с ним не менее важен, чем мое высказывание, видеть его реакцию, в какие-то моменты работать с ней. И, так скажем, стратегия этого обмена зависит от того, кто пришел, какая погода и от того, что происходит вокруг. Разговор как медиум, практика выговаривания и проговаривания в какие-то моменты лаконичнее и уместнее, чем пластические или визуальные формы. Но у меня есть одна конечная точка, к которой я просто по-разному подхожу. Кстати я не редко видел, когда на выставках художник стоит около своей работы и говорит с пришедшими на вернисаж людьми о ней или поясняет ее, раскладывает, а иногда и дополняет. То есть пластическая, визуальная форма сейчас как бы подразумевает некоторое проговаривание — на вернисаже или потом в посте в Facebook.

У меня нет никаких ограничений по отношению к возможным слушателям, но уже сейчас я вижу, что это люди либо с субкультурным бэкграундом, либо с опытом проживания на окраинах, либо интересующихся проектом спальных районов 80-х годов. Их возраст по моим наблюдениям — от 20 до 35 лет.

АГ: Я как художник работаю с неизвестным мне зрителем, мало того, когда я делаю перформанс, для меня все равно всегда важнее мое состояние здесь и сейчас, состояние перформансистов, о зрителе я вообще не думаю. Я делаю как бы для себя, грубо говоря, решаю свои вопросы. У тебя все совершенно наоборот. Ты ориентируешься на каждого зрителя, работаешь как тонкий психолог, твой разговор может быть каждый раз изменен в зависимости от того, кто на этот раз перед тобой. Соответственно, ты это делаешь не для себя, а может, утверждаешь себя через кого-то.

КС: Всегда идет поиск целостности по жизни. В скейтборде есть два момента — как ты делаешь трюк для себя и как смотрит на этот трюк другой. В искусстве, с одной стороны, есть интерес что-то зафиксировать для себя, для кого-то, в чем-то разобраться, а с другой стороны, — хочется делать то, что могут оценить, не что-то герметичное, непроницаемое. Это амбиция успешности, понятности. В моем перформансе идет выговаривание историй, которые я сам, может быть, «забыл», но благодаря зрителям я заново все это вывожу и заново проговариваю. В этом есть некоторый стресс, и для меня это хороший знак нового горизонта.

АГ: На данный момент ты провел четыре экскурсии, и каждый раз, я так понимаю, ты действовал в зависимости от ситуации. Из нашего общения мне очевидно, что ты не мог остановиться на одной экскурсии, но наверняка первая была самая яркая и честная. Это так?

КС: Да. Хотя до этого много раз водил своих друзей по тем же местам, но не группой. И, конечно, первая экскурсия была связана с некоторым волнением.

АГ: Проект помог тебе справиться с волнением.

КС: Искусство для меня вообще — это путь к честности. Волнение всегда присутствует в той или иной форме. Сейчас я делаю ландшафты в ЗD. Когда эта идея появилась, я был совсем документальным фотографом и отложил ее, откинул. А потом потихоньку шаг за шагом она приблизилась обратно. Сейчас мне ясно, что когда эта идея только появилась в сознании, она была гораздо важнее. Но, чем ближе к реализации, тем вес идеи падал. В том смысле, что появлялась ясность и привычность.

Процесс взаимодействия с идеей — это опыт честности с самим собой. Ты убираешь лишнее, в том числе, и тренды вокруг. Ты находишь свое. Так что волнение всегда есть в той или иной форме, с которым ты снова и снова справляешься.

АГ: То есть, как только ты открыл рот «на районе» — все, идея умерла?

КС: Отчасти да: я отработал этап реализации этой идеи как проекта. Сама идея продолжает развиваться дальше.

АГ: Когда наушники в Random gallery повесил?

КС: Раньше — когда начала появляться некоторая вымотанность, вероятно, из-за машинальности действий. Первые разы были благостные и переносил я их нормально.

АГ: Даже несмотря на то, что люди каждый раз другие?

КС: Видимо, да. Были разные типы групп, разные настроения, разная погода. Например, собрались все знакомые, потом в новой группе один незнакомый, потом половина незнакомых мне людей. Мне осталось провести экскурсию с теми, кого я вообще не знаю. Интересно было коммуницировать с незнакомыми людьми, знакомиться в процессе экскурсии и когда незнакомые до экскурсии люди начинали общаться между собой в процессе. Я хотел бы дальше водить эксурсии. Есть желающие, и у меня есть ответственность перед ними.

АГ: Ну и что?

КС: Но есть же люди, которые хотят походить по району, послушать. Для многих это депрессивная среда, а я им показываю ее другие стороны. Я показываю, что через события, связанные с местом, можно проследить становление человека. И это становление разностороннее. Один-два раза я еще проведу с перерывом. Потом это станет аудио-текстом.

АГ: Расскажи про твое перемещение на окраины. Я слышала, что у тебя планируется выставка на твоем районе, то есть происходит полная передислокация.

КС: Одна из идеальных форм для меня — это выставка в среде, которая является частью или связана с предметом моей работы. С одной стороны, интересен этот переход и смещение центров. С другой стороны, не хочется переносить предмет исследования в галерею, которая находится в центре. Люди приходят на выставку уже с определенным восприятием. Идя на «Винзавод», зритель уже готов смотреть всякие диковинки. Этот перенос из одной среды в другую уникального артефакта — идея модернистского проекта выставки современного искусства. Такая форма доминирует, и, мне кажется, она практически отработана, исчерпана.

Мне интересно поступить другим способом — привести человека в пространство через территорию, которая уже на подходе формировала бы мое высказывание. Зритель как бы приходит в точку концентрации. Это зеркальное отражение, инверсия того, что ему привычно. Плюс к тому, есть люди, интересующиеся искусством, для которых это будет свой опыт. Главное — не упасть в лишнюю спектакулярность. А есть люди, которые живут на районе, они привыкли к этой территории, и, если они придут на такую выставку, им может быть интересна переработка этой визуальности, специфики окраин, они смогут наблюдать работу с этим. Это уже своего рода генерация события.

АГ: Ты художник места и в резиденции мне тебя сложно представить.

КС: Отчасти да. Уехать в другую страну и функционировать там как художник мне нелегко, с одной стороны. С другой, моя тема так глубоко связана с опытом, так что если даже окажусь в Лондоне, она никуда не исчезнет.

АГ: Со скейтбордом ты бы мог в Лос-Анджелес уехать и там сидеть и снимать спокойно, верно? А сейчас ты в определенном смысле находишься в зависимом положении. Или у тебя так вопрос не стоит?

КС: Можно уехать учиться и, естественно, ты впишешься в местную среду, начнешь общаться и сотрудничать с другими художниками, но мой материал связан с местом — возможно, придется возвращаться. При этом я уверен, что у меня есть уже слепок всех этих воспоминаний и района, я всегда буду это видеть. Те же самые 3D — они же не связаны с местом, мне просто нужен компьютер. То есть место я генерирую там, автономно.

АГ: Представь, ты же мог бы, как ситуационисты, водить экскурсии в Лондоне по карте Ясенево.

КС: Пожалуй!

АГ: А вообще, какие у тебя ощущения по поводу состояния нашего современного искусства и среды?

КС: Искусство стало удобным и находится в некотором кризисе своего положения. В том же самом Китае искусство используют для диалога власти с массами.

Для массового зрителя современное искусство — это набор клише. В том, что за ними лежит, большинство разбираться не хочет. Искусство сейчас находит выходы в соседние области, границы растворяются. Наступило время переосмысления режимов выхода из этой ситуации. Уже неотличима одна форма от другой, например, искусства от политики, особенно для российского зрителя. Все еще плотнее связано, чем ранее, из-за коммуникативных изменений последних десяти лет. Идет процесс отхода от материи к перформативным и коммуникативным практикам. Некоторые художники становятся преподавателями в университетах по предмету своего ресерча. Создавая свои проекты, они приобретают такой большой объем информации и знаний, что готовы его преподавать.

Галереи закрываются или перепрофилируются. Кто-то начинает заниматься только теми художниками, которые продаются.

Но все еще есть вариант выбора, хотя не за горами уход в подполье. Все сужается. По большому счету, я могу водить экскурсии, собрав народ по Facebook. То, что я делаю, могу показывать просто в сети. А выставить — это уже сейчас какая-то отдельная история. Стало меньше времени, меньше пространства.

АГ: Мне кажется, система сейчас более маргинальна, чем сам художник. Она стала не нужна.

КС: Она уже имеет свою специфику. У тебя есть идея, и неважно, как ты ее ретранслируешь, через какие каналы. Канал на Vimeo — тоже вариант. Но в тоже время система спокойно может в себя это вобрать, но она все-таки остается при этом Системой.

АГ: Твои перформативные практики — это утверждение независимости.

КС: Да, я работаю непосредственно с идеей и языком. Выставляться, конечно, хорошо. Ты можешь работать с пространством, с размером работ и так далее. Но обычно денег на идеальное воплощение нет. Ста процентов никогда не будет, всегда приходится идти на уступки. И это нормально. Все больше участников оказываются в одном проекте, идеи размазываются. Все плотнее, плотнее. Площадка одна, и все давайте туда вместе — оп!

Фото предоставлены Кириллом Савченковым