Евгений Гранильщиков

949

Новый герой рубрики о молодых художниках – выпускник Институт журналистики и литературного творчества и мастерской Игоря Мухина Школы фотографии и мультимедиа им. А. Родченко, лауреат «Премии Кандинского» в номинации «Молодой художник»

20.01.14 ТЕКСТ: Анна Быкова

ПОРТРЕТ #3
Евгений Гранильщиков, родился 23 июня 1985 года в Москве

Фото: Анна Быкова

Где ты родился, учился?

В 1985 году в Москве 23 июня. Это почти самый длинный день в году, в некотором смысле мне повезло. Учился я в Кунцево, ходил в несколько художественных школ. В десятом классе я решил, что после школы должен поступить в архитектурный институт. Два года занимался рисунком, готовился… Но в это же время я много чего посещал: кружки разные, от бокса…

Ты занимался боксом?

Да, ты можешь себе представить, что человек моей комплекции занимается боксом? Это продолжалось 2 года. А до этого я занимался 4 года хоккеем, но я часто болел, и стало понятно, что с профессиональным спортом ничего не получится.

В МАРХИ я прошел все этапы, кроме математики, в которой я действительно ничего не понимал. И тогда один мой приятель, тоже не сдавший этот предмет, склонил меня поступить в довольно странное место — Лицей анимационной кинематографии на улице Радио. Старая школа анимации, рисование на кальке, Дисней и тот дом кино, которого уже не существует.

Это были два прекрасных года в лицее, как у Пушкина. Но там я разучился рисовать окончательно. А на втором курсе решил заняться музыкой. Рядом с лицеем, на соседней улице находилась школа имени Прокофьева № 1. В конце первого курса я пришел сдавать туда экзамены. И мне сказали примерно так: «У нас тут дети учатся, а тебе 17, но мы можем записать тебя, как будто тебе 15, и тогда ты попадаешь у нас на бесплатную программу». И пять лет я учился классической музыке по классу фортепиано. Там я начал серьезно заниматься композицией, аранжировкой, инструментовкой в классе Сергея Удальцова — это был очень сложный человек, но мы с ним неплохо сходились… Но где-то через года два я сбежал… Потому что это требовало уже серьезного выбора. В это время я учился в Институте литературы и журналистики на Арбате. На третий год учебы я закончил школу Прокофьева. Но если честно, то меня не допустили к сдаче выпускного экзамена, потому что я не сдал один предмет: сольфеджио, аранжировку или хор. Моя учительница по фортепьяно невероятно расстроилась.

После чего у меня было два года светлого пьянства в литературном институте. И там у меня появились очень близкие друзья. Мы были завсегдатаи «Жан-Жака», говорящие о литературе… Такой штамп, будущие хипстеры.

Фрагмент трехканальной видеопроекции «Позиции», 2013, 22’44 // Фото предоставлено автором

Ты хотел прямо писать? Зачем ты туда шел?

Нет, я хотел читать. Я только первый год думал о том, что я хочу что-то писать, но это быстро прошло. Со второго года у нас появился новый предмет — история кино. Его вела режиссер-документалист Тамара Григорьевна Дуларидзе. Я очень быстро все это по-настоящему полюбил. И следующие четыре года я занимался исключительно кино. То есть я работал почти как кинокритик — минимум три фильма в день. С Тамарой Григорьевной мы близко сдружились, и я часто ходил к ней в гости. В Москве она жила в однокомнатной квартире, полностью заваленной книгами и антикварной мебелью: вместо стен одни стеллажи. Сейчас она почти все время проводит в Тбилиси, и мы, к сожалению, практически не видимся.

Институт я закончил как фоторепортер. Из фотографов тогда мне были близки Ральф Юджин Митъярд, Франческа Вудман или Араки, а не репортажная фотография. Потом я год раздолбайничал. Но нужно было определяться. Интуитивно я выбрал школу Родченко. В тот год группу набирал Игорь Мухин. Я поступил к нему, и он окончательно сбил меня со всех ориентиров. После первого курса я был в упадке: приходил в школу, ни с кем не разговаривал. Думаю, многие поначалу это чувствовали. За первый год я убедился, что язык, которым я владею в фотографии, не работает. На лето я уехал в Прагу и там написал сценарий для своего первого видео.

Вернувшись на второй курс, я больше не занимался фотографией. Но при этом все равно остался в группе Мухина. Для меня Игорь всегда был важен, несмотря на то что он не мог давать советы относительно видео. Но со второго года я отчетливо понял, что именно хочу делать.

А друзья у тебя там появились?

Да. Внутри нашей группы с самого начала были очень хорошие отношения. Но если говорить именно о друзьях, то для меня это Миша Заиканов. По-моему, в первый же день он подошел и сказал: «Наверное, любишь кино?» И мы сразу друг друга поняли.

«Позиции», 2013, трехканальная видеопроекция, 22’44

Фильм «Позиции» — твоя дипломная работа?

Да. В тот момент в школе Родченко наш педагогический совет словно забыл про все формальности. От меня не стали требовать фотопроекта и поддержали тогда ещё первый вариант сценария «Позиций». Получалось, что технически делать монтаж, снимать, записывать звук меня никто не учил. Дальше я просто ставил перед собой задачи и старался последовательно их решать. Помню, что в какой-то момент, когда я решил, что это должно быть трехканальное видео, я проконсультировался у Алимпиева, и он на словах что-то мне объяснил. Мне нужно было поехать на Савеловский рынок, поговорить с какими-то ребятами, купить у нах видеокарту с тремя видеовыходами… На тот момент, хорошо, что мы хотя бы камеру умели включать.

Текст ты сам писал к «Позициям»?

Да, он во многом состоит из цитат. Тогда я смотрел очень много политического кино, и какие-то вещи застревали, оставались в голове. Для фильма был крайне важен язык, на котором говорят герои, и мне хотелось, чтобы этот язык был несколько архаичный.

Одновременно это было попыткой реабилитировать некую риторику, но в то же время я хотел поставить вопрос о языке как таковом. Почему герои используют лексику двадцатых или шестидесятых? Для меня это был открытый вопрос.

Когда это у тебя началось, твой интерес к политике?

Это произошло, когда я поступил в школу Родченко, мне стали интересны политтехнологии, а это связано с языком искусства, медиа. Потом я углубился именно в российскую политическую ситуацию. В это время я читал тексты Жоржа Агамбена, Жака Рансьера или ситуационистские тексты, например, Рауля Ванейгема «Революция повседневной жизни». Это удивительно поэтичная книга. Политические события в общем-то служат поводом для возникновения новой риторики, именно такой, которая адекватна этим событиям. Политика начинается с простых слов, которые ты используешь, как именно ты называешь какие-то вещи. В силу своего литературного образования, я оказался чуток к слову как таковому, его значениям, коннотациям. Мне, например, интересны политические дебаты. Произведение искусства всегда вскрывает какие-то другие уровни.

«Письмо», 2012, одноканальное видео, 06’26

Твоя позиция — это позиция наблюдателя со стороны или активного изнутри, заинтересованного лица? Или тебе это неважно? Свою позицию ты хочешь транслировать?

Это вопрос о том, как быть художником и как быть активистом одновременно. Вопрос очень сложный и нерешаемый. Собственно, это игра в позиции. Никогда невозможно решить это до конца. И герои фильма не зря вспоминают Курбе — фигуру, в которой очень непросто совмещался художник и политический активист. Это невозможность говорить с одной и той же позиции.

Но есть же художники или поэты-активисты. Павел Арсеньев, Кирилл Медведев?

Да, вот первый, Арсеньев, мне правда интересен, но, возможно, его позиция слишком простая. Ведь всё сложнее.

Для тебе это просто? А Пусси Райот? Война?

Может, это и просто, но об этом сложно говорить.

То есть тебе интересен рефлексирующий, дистанцированный взгляд? Вот тот же Мухин, он же снимает демонстрации, митинги?

Мне важна позиция максимальной уязвимости. Моей личной уязвимости. Меня постоянно должно раздирать сомнение изнутри. В нашей ситуации, мне кажется, это единственно честная позиция. Мне, например, очень сложно защищать свой фильм. На «Позиции» правда очень часто нападают, и даже близкие друзья. Этот фильм люди очень по-разному понимают. А для меня это одновременность всего, здесь нет исключений, включено всё. Я не понимаю людей, которые видят в этом фильме просто иронию над ситуацией. Для себя я объясняю это так: мои герои произносят все эти слова, потому что и я их помню. И пускай местами это серьезно произносится, а местами это выглядит иронично.

Но это получается такая постмодернистская позиция.

Это сложный вопрос, потому что эта цитатность здесь не ради нее самой. Для меня важен не постмодернизм, он меня вообще меньше всего интересует. Это описание реалистичной ситуации, в которой мы находимся. И мы сами не знаем, как воспринимать то, что мы видим. Поэтому мы пользуемся шаблонами, накладываем привычные сетки и говорим, что это, например, модернизм.

Furgue (бегство), 2013, аудиоинсталляция, 20’20

У тебя при этом форма постмодернистская, а содержание — нет. И возникает такой диссонанс, мне кажется. И такой контрапункт, это может и хорошо.

Ну смотри, есть, например, Вирджиния Вульф, которая существует в своем времени. Но проходит лет шестьдесят и появляется некий художник, который делает работы про распавшиеся модернистские надежды, используя те же модернистские ходы. Он с этим работает как с историей. Это совсем про другое. Я вот не думаю, что делаю что-то постмодернистское, я думаю о различных травмах, в том числе и постмодернистских.

При этом ты пытаешься их преодолеть? Тогда получается, что травмпункт находится на территории того же постмодернизма. Заложничество такое.

Ну да — это про то, что если мы даже хотим выйти из постмодернизма, то иногда просто не можем.

При этом в твоих работах есть такие слои, когда медиум раскладывается на собственные составляющие: свет отдельно, отдельно звук, отдельно картинка. В «Позициях» же при этом очень аттрактивная картинка, она магнетизирует, по форме это почти Алимпиев. Это как в «Социализме» Годара: его можно смотреть без звука, потом уйти в другую комнату и слушать отдельно звук. И все это будет работать. У тебя нарочно такая красивая картинка, эстетская?

Да, но этот визуальный язык я сознательно здесь применял. Я хотел, чтобы герои были противоречивыми, чтобы они говорили языком другого времени, и при этом выглядели как мальчики и девочки сегодняшнего дня, чтобы они ели в Макдональдсе, танцевали в клубе, но на кухне обсуждали Третьякова, и чтобы это все было соткано из каких-то адских несостыковок, потому что все так и есть. Моя поэтика, она вся в травмах, в лакановско-фрейдистском ключе в том числе. Я такой невротик, — это по-моему типичное состояние современности. И эту травму, невротизм я пытаюсь передать, травмы разного уровня, травмы от модернизма, от постмодернизма, травмы от удара по роже на улице, от ситуаций.

Но получилось же слишком гладко при этом, переходы от цитаты к цитате не так заметны.

Да, человек может и не знать, что здесь вообще есть цитаты. Для меня главное, чтобы были видны эти несоответствия, анахронизмы.

«Интервью», 2012, одноканальное видео со звуком, 1’23

Кто делал музыку?

Одну композицию мы нашли у группы Motherfathers. Нам понравились многие их работы, и мы с ними связались, попросили один трек для фильма, он звучит ближе к концу, когда герои находятся в ночном клубе. С ребятами мы и сейчас сотрудничаем. Дмитрий Пейч (вокалист Motherfathers) впоследствии написал трек ещё для одной видеоинсталляции. Сейчас мы с Яшей Веткиным снимаем полнометражный фильм, и я очень надеюсь, что Дима снова примкнет к проекту. Остальную музыку писал мой друг — Митрий Гранков, молодой композитор. Он играет в группе «Стол-Стул-Стены», но иногда делает и сольные проекты. Когда я монтировал «Позиции» он как раз записал небольшой альбом. Фильма он при этом не видел. Но это оказалась очень подходящая музыка, правильная тональность для фильма. То есть это тоже совпадение, нам повезло. Я не знал, какая будет музыка в фильме. Но с другой стороны у нашего фильма даже сценария сначала не было. Вернее, был эскиз. Мы начали по нему снимать, но ничего не получалось. И стало понятно, что нужен другой принцип работы. Перед каждой съемкой в ночь я писал одну или две сцены.

Сколько вы его снимали?

Восемь месяцев.

Где ты этих девочек нашел? Это твои подруги просто?

Это мои очень близкие друзья.

Сейчас ты что снимаешь?

Сверхкороткие видео. На разные темы, они как маленькие пьесы. В среднем их длительность около секунды.

Без названия (драцена), 2012, растение, глиняный горшок, опрыскиватель, емкость с водой, инструкция // Фото предоставлено Евгением Гранильщиковым

Без названия (драцена), 2012, растение, глиняный горшок, опрыскиватель, емкость с водой, инструкция // Фото предоставлено автором

Важные люди для тебя есть, авторитеты, художники?

Скорее это отдельные произведения: «Молодость на марше» Педру Кошта, «Синдромы и столетие» и короткометражные фильмы Апичатпонга Вирасетакула, «Парень встречает девушку» и «Дурная кровь» Лео Каракса, «Мамочка и шлюха» Эжена Эсташа, «Мужское-женское» Жан-Люка Годара, около шести фильмов Хичкока, «Алфавит» Жиля Делеза, «Лекции о Прусте» Мераба Мамардашвили, книги Ноама Хомского, Мишеля Фуко…

Из художников моего поколения мне интересны Леша Корси, Евгений Антуфьев, Дмитрий Филиппов и Кирилл Макаров.

Из старшего поколения — Авдей Тер-Оганьян, Мухин, Пивоваров.

А из литературы — Мигель де Сервантес, Сэмюель Беккет. Сейчас я, к сожалению, очень редко читаю художественную литературу. Последнюю неделю перечитываю «Улисса» Джойса. Потому что этот текст связан с фильмом, который я делаю.

Из композиторов — Леонид Десятников, инди, но и поп-музыка меня тоже интересует, к примеру, я прослушал все альбомы Ланы Дель Рэй. Последнее мое открытие — это Нина Карлсон, такая питерская певица.

На что ты живешь, работаешь?

Сейчас я вернулся к родителям временно. Они меня поддерживают, хотя никак не связаны с искусством, местами им что-то даже нравится. Ещё я получил грант «Гаража» и пока трачу его на фильм. Бывает я делаю съемки интерьеров или еще что-то. «Триумф» последнее время очень помогает. Недавно — «Премия Кандинского».

Может я забыла ещё что-нибудь спросить?

Да нет, вроде. Всё.