Петр Ширковский: «Я всегда рассматриваю творчество через призму личности»

1 531        1       

Aroundart продолжает рассказывать о коллекционерах российского современного искусства. Для сегодняшнего выпуска Анна Краснослободцева поговорила с собирателем и одним из исследователей одесского концептуализма, куратором Петром Ширковским. 

Также Петр Ширковский снял уникальный фильм об одесском концептуализме «Розовый криминал». Вы можете купить экземпляр фильма в поддержку aroundart.ru

Анна Краснослободцева: Петр, расскажите, как вы начали коллекционировать? 

Петр Ширковский: Начал лет в 17, когда стал тусоваться с художниками. Еще в школьное время я понял, что мне интересно искусство и мне надо заниматься именно этим. С Гошей Острецовым мы делали журнал «Русские джунгли» о современном искусстве, это была еще доинтернетовская эпоха. Был такой случай: я снимал комнату на Сретенке, в Сергиевском переулке, в квартире, где жили немецкие журналисты. У них было множество разных произведений, принадлежавших человеку, которого я никогда не знал. Звали его Герд Церхузен, он жил в России, а в середине 90-х куда-то исчез. Он занимался старой фотографией, но в его коллекции была и живопись. Немцы через несколько месяцев уехали, и все оставили мне. Это было, пожалуй, первое мощное поступление в мою коллекцию. Сейчас, правда, из тех произведений уже ничего не осталось.

АК: А как долго у вас живут произведения? И есть ли какой-то принцип, по которому вы формируете свою коллекцию?

ПШ: Определенной системы коллекционирования нет. Идет время, меняются интересы, концепции. Сейчас у меня есть идея, связанная с моим исследовательским интересом к одесскому концептуализму 1980-х годов и к группе Инспекция «Медицинская герменевтика». Все последние приобретения возникают в контексте этого круга художников. Хотя раньше у меня все было менее системно. Произведений, которые у меня были 10 лет назад, не осталось.

В последнее время я развиваю идею обмена, поэтому многие меня сравнивают с коллекционерами старой гвардии: в советское время нельзя было продавать произведения, и ими просто менялись. Есть еще метод обмена «стенка на стенку», когда один коллекционер приходит к другому и меняет то, что видит у него на одной стене на то, что висит на стене у другого коллекционера. Скоро будем внедрять обменную цепочку из нескольких коллекционеров, по примеру обмена жилплощадью в совке, в таких цепочках могли участвовать десятки человек.

АК: «Стенка на стенку» выглядит немного странно. Понятно, когда коллекционеры обмениваются отдельными произведениями, чтобы дополнить свою коллекцию определенным образом, а какой смысл в этом методе?

ПШ: Меняться определенными произведениями – это слишком логично, так обычно все и делают. А «стенка на стенку» – такой шизофренический метод. Все происходит очень странно: ты думаешь, не обманут ли тебя, тот думает также, все сомневаются – выиграли они или прогадали. Иногда бывает много сомнений, а иногда все происходит четко, резко, без всяких колебаний. От случая к случаю.

АК: А с кем из коллекционеров вы менялись?

ПШ: Я недавно начал такую практику обмена. Менялся с Арычем (Артуром Церихом-Глечяном), у которого очень интересная коллекция андерграунда 80–90-х, требующая изучения. Менялся с Гришей Константиновым. Это молодой коллекционер, специализирующийся на гравюре Северного Возрождения, но он занимается и современным искусством. Гриша является моим любимым коллекционером в Москве, хотя мы постоянно ссоримся, в основном, из-за женщин.

АК: Одесский концептуализм – это все-таки уже прошлое. А собираете кого-нибудь из современных молодых художников?

ПШ: Конечно я собираю произведения моих друзей художников, по большей части я их получаю в дар. Еще теперь есть так называемые обменники: художники и коллекционеры приходят с произведениями в галерею и устраивают такой большой обмен. Идея хорошая, но, мне кажется, пока она не очень распространенная.

В начале своей искусствоведческой карьеры я занимался неоакадемизмом, даже организовывал несколько выставок: «Гипер–пупер» художника Виктора Кузнецова, «12 цезарей техноимперии» Юлии Страусовой. Сейчас у меня в коллекции есть видеоинсталляция Страусовой. Есть «Морозко забирает людей» (2004) Мамышева–Монро. Однажды я продал сразу 30 работ Владика. Это был странный случай: я тогда воспользовался своими коммуникативными способностями. Это были именно знакомые Владика, но они не могли с ним общаться – он был сильно в отлете. Я соблюдал меры предосторожности, не пускал его к себе домой, но мы с ним очень хорошо дружили.

Сейчас я вообще не задействую особых денег для формирования коллекции. Работаю нечасто, продавать мне тоже не хочется, проще поменяться. Хотя я продавал произведения, цены на которые потом вырастали в десять раз, и я жалел, что продал их. Я дружил с Тимуром Новиковым, и продавал его произведения по 200 долларов, но прошло немного времени, он умер, и теперь они стоят по 50 тысяч евро. Когда я тусовался в Петербурге, познакомился с Георгием Гурьяновым. У него уже тогда произведения стоили дорого, даже дороже Новикова. Недавно на «Сотбисе» его работу продали на 180 тысяч фунтов. Так что нужно вначале думать.

На первом плане: рисунки Сергея Ануфриева «Черная подушка», 2013, «Сон», 2003; Владислав Мамышев-Монро «Морозко забирает у людей нового поп-героя С.Бодрова (младшего) в свои владения», 2003; на заднем плане: рисунки Леонида Войцехова, Владимира Федорова, Исидора Зильберштейна, живопись 1990-х годов

АК: Необходимо какое-то особое чутье, для того чтобы понять, что и когда продать?

ПШ: Для этого нужна и интуиция, и знание искусства, и этот комплекс разделить очень сложно. Даже если я тусуюсь с молодыми художниками, я понимаю, какие имеют потенциал, какие нет.

АК: Хотели бы вы коллекционировать не только российское искусство, но и, к примеру, западноевропейское?

ПШ: В первую очередь меня интересует личность художника. Я всегда рассматриваю творчество через призму личности. Так что общение с художником для меня обязательное условие. Все произведения, которые у меня есть, поступили или от самих или от других коллекционеров. Поэтому я и собираю только российское и украинское искусство. Если бы я жил в Западной Европе, то коллекционировал бы произведения там.

АК: Как вы храните произведения?

ПШ: В основном у меня все лежит в папках. Чаще всего я собираю графику. У меня есть живопись, но мало. Я практически от нее избавился, так как хранить ее неудобно: нужно натягивать холсты, реставрировать. А графику сложил в папку и все.

АК: А есть вещи, которые вам особенно дороги, и вы их никогда не продадите, не подарите?

ПШ: Нет. Такой привязки ни к одному из произведений у меня нет. Но если работ одного автора у меня 25, а другого всего одна, то, конечно, с единственным объектом расставаться сложнее. Но и тут все зависит от конкретной ситуации.

АК: А какое произведение вы бы хотели приобрести, получить в свою коллекцию, но пока это сделать не получается? 

ПШ: Я все время хочу что-то приобрести, все время есть какие-то идеи, мечтания, но они незначительны. Мир материального не основополагающий для моей психической системы, я свободен от этого. Все вещи, которые у меня были, несколько раз на протяжении жизни полностью утрачивались. Я попадал в какие-то дурацкие обстоятельства, которые, возможно, сам программировал. В такие моменты я был избавлен полностью от всего. Но книги и произведения искусства – это то, что само ко мне постоянно приклеивается с молниеносной скоростью. А больше мне ничего и не нужно. Одежду я не покупаю, только еду.

Я считаю, что вещи обладают энергией более долгой, чем человеческое тело, которое живет не больше 100 лет – кому сколько отведено. Вещи живут дольше, и они сами выбирают, где им храниться, с кем им коммуницировать. Не мы их выбираем. Особенно сильный энергетически материал – камень. Я бы очень хотел заниматься камнем. Не знаю, с чего начать, но в будущем планирую.

АК: Чем вы сейчас занимаетесь?

ПШ: Сейчас я готовлю выставку в Киеве из произведений моей коллекции. Осенью съездил в Киев, и познакомился там с молодыми художниками. Мне понравились работы Никиты Кадана, Анатолия Белова, группы «Синхродогз». Кадан и предложил мне сделать выставку об одесском концептуализме. Между Киевом и Одессой есть элемент противостояния, поэтому в Киеве с этим направлением почти не знакомы, там ориентируются на топ-10 самых дорогих украинских художников. А одесские художники либо в эмиграции, либо в андерграунде, они совершенно не востребованы. Но я решил поставить все точки над «I» в истории современного украинского искусства, рассказать, что многое возникло не в Киеве, а в Одессе, хотя одесские художники, конечно, гораздо ближе к московским, чем к киевским, у которых своя классная живописная школа (Александр Гнилицкий, Голосий Олег).

Одесский концептуализм возник в конце 1970-х, я начал его исследовать и понял, что материалов по нему очень мало. Лет 10 назад я поехал в Одессу и стал искать Леонида Войцехова, лидера концептуалистской группы. Найти его было очень сложно, потому что он был в «залипоне». Но мы познакомились, подружились. У меня на стене висит его рисунок – «Не теряйте меня из виду» (2003). Он и положил основу моей коллекции одесского концептуализма. Потом я стал чаще ездить в Одессу, познакомился с другими представителями этого направления. Владимир Федоров жил в Одессе до середины 80-х, его вклад в развитие концептуализма очень мощный. Он считается изобретателем этого направления. Федоров и его одноклассник Алексей Коциевский еще в школьное время что-то изобретали, делали концептуалистские акции, не зная, что происходит в мире, что есть, например, московский концептуализм. В начале 80-х годов Федоров познакомил Сережу Ануфриева с Войцеховым, образовалась некая группа, вокруг которой собрались и другие художники: Чацкин, Лейдерман, группы «Мартынчики», «Перцы». Были там и скульптор Дмитрий Нужин, и Алексей Музыченко, и Андрей Маринюк. В конце 80-х все эти художники переехали в Москву, в сквот в Фурманном переулке, там был целый дом художников. Все эти одесситы стали работать уже самостоятельно. «Мартынчики» стали выставляться у Гельмана. Сергей Ануфриев, Лейдерман и Павел Пепперштейн создали группу «Инспекция «Медицинская герменевтика»». Потом Лейдерман вышел их этой группы, в состав группы вошел Владимир Федоров (Федот). В 1993-м году они даже представляли Россию на Венецианской биеннале. Это значимая группа для истории искусства. В середине 90-х Пепперштейн и Ануфриев написали роман «Мифогенная любовь каст». Но к началу 2000-х годов эта группа тоже распалась.

АК: А вы собираете именно одесский период или и то, что они делали в Москве?

ПШ: Конечно, в идеале мне бы хотелось собирать то, что они делали в прошлом. Но в моей коллекции есть и современные работы, и старые, 80–90-х. Много Войцехова, Федорова, Ануфриева. Я предполагаю сделать выставку в Киеве и на «Манифесте» в Петербурге по истории этой группы.

АК: А где будет проходить выставка?

ПШ: В галерее «Клозер». Для выставки я также делаю видеоинтервью с художниками. Меня в последнее время захватил жанр кинодокументалистики. Я раскапывал одесский архив несколько лет, и однажды нашел несколько картин художника Сени Узенькие Глазки. Не могу сказать, что мне были симпатичны личность и творчество этого автора, но в какой- то момент мистическим образом ко мне поступила информация о нем. Это был знаменитый одесский вор, эта кличка – его воровское погоняло. Его еще иногда называли Сеня Головные Боли. В Одессе всегда присутствовала криминальная эстетика. Леня Войцехов очень много рассказывал мне о жизни этого Сени, я записывал все на видео. Не для фильма, просто для архива. Это было явно интуитивное прозрение. А через несколько лет мне стал звонить незнакомый дедушка, Ленин знакомый – Гера Бенькович. Он просил, чтобы я посмотрел, как работает его сайт («Первое всемирное еврейское телевидение»). Звонил он часто, и я уже не знал, о чем мне с ним беседовать. И вот я ему рассказываю, что снимаю фильм о Сене Узенькие Глазки в полной уверенности, что Бенькович даже не знает, кто это такой. А он неожиданно говорит мне: «Приходи ко мне, у меня есть с ним часовая съемка». Дело в том, что Бенькович в 1989-го году купил камеру (которая тогда стоила как четыре автомобиля), пошел на выставку и все снял. Это была выставка группы «Боли», туда входили Фарид Богдалов, Жора Литичевский и Сеня Узенькие Глазки. Я приехал к Гере, взял у него этот диск, спросил, можно ли перемонтировать видео, но он не разрешил. Через год я все-таки перемонтировал эту запись, позвонил Гере, и на этот раз он разрешил мне делать с ней все что угодно. То есть до этого он был невероятно активен, а после того, как отдал запись, полностью отстранился, как будто выполнил свою миссию. Какая-то мистическая история. Три года назад я выпустил фильм про Сеню, выложил его в интернет. Фильм называется «Розовый криминал». Несколько раз показывал его, вот в ГЦСИ 28 марта будет еще один показ.

АК: Коллекционирование для вас – это дело личное или общественное? 

ПШ: Коллекционирование для меня исключительно личное дело, общественного в этом вообще нет.

АК: А как же выставки? Раз вы занимаетесь их организацией, значит, вам важно донести информацию об искусстве до людей.

ПШ: Я начинал как куратор, а теперь курирование превратилось в побочную деятельность моего коллекционирования. В принципе можно было бы и не выставлять свои произведения, но в случае с последней выставкой я хотел поднять рейтинг одесских художников, которых вспоминают редко.

АК: Не хотите передать в музей какие-то важные вещи, сделав их тем самым доступными более широкому кругу людей?

ПШ: Нет. Я уверен, что находясь у меня, произведения более доступны, чем в музее. Я адепт салонной культуры, ко мне всегда приходит много людей. Я понимаю, что эти люди лучше воспримут искусство, если посетят мой дом, и не музей.

АК: Но ведь далеко не все о вас знают.

ПШ: У меня много друзей. У меня читают стихи, иногда даже устраивают концерты. Я раньше работал в музейном совете Академии наук, тогда узнал, что в Москве много домов-музеев, есть даже кабинеты-музеи ученых, о них мало кто знает. В них вообще никто не приходит, а там находятся многомиллионные шедевры. Я думаю, что благодаря салонной культуре популяризация гораздо более эффективна. Важно ведь еще и потусоваться, пообщаться. В принципе мой дом – уже своеобразная галерея.

АК: Вы следите за состояние российского арт-рынка? 

ПШ: Нет, я не в курсе. Я сотрудничаю только с коллекционерами. С галереями дела не имею. Зачем я буду у барыг перебарыживать?