Простые вещи. Искусство – художник – произведение.
Часть I

694        1       

Фрагмент выставки группы"ЕлиКука" Bad / Good в галерее "Артберлога", Москва, 2011 // Фото: Ольга Данилкина

В первом материале Анна Быкова узнала у Вадима Межуева, Елены Петровской, Людмилы Бредихиной, Дмитрия Булатова и Александры Новоженовой, что они понимают под современным искусством, современным художником и современным произведением искусства.

Последние события жизни и открытия философии, кажется, переформатируют и визуальный язык искусства, и критический дискурс о нем. Поводом нашего опроса философов–кураторов–критиков о трансформации базовых понятий искусства– художника–произведения стала книга и выступления Валерия Подороги, предложившего понятие «кайрос» для описания эффекта «соответствия» произведения искусства текущему моменту (Подорога В.А. Kairos, критический момент. Актуальное произведение искусства на марше. М.: Издательство GRUNDRISSE, 2013. – 180 с.). Кажется, «кайрос» – этот визуальный и сиюминутный катарсис – может стать полезной категорией в понимании происходящего. Выпущенная в издательстве Дмитрия Гутова Grundrisse книга Подороги обсуждалась в книжной лавке «У Кентавра» и в Философском клубе на Винзаводе. Подорога же стал автором каталожного текста к выставке того же Дмитрия Гутова в галерее “Триумф”. «Начальный художественный жест утратил силу…, – пишет Подорога. – Может быть, современное искусство – это место, где больше ничего не происходит и не может происходить… Художник актуального теперь Нехудожник…» (Сс. 6, 8, 10).

И так мы сформулировали – очень грубо – простые, поверхностные и банальные вопросы действующим лицам процесса:

Что для Вас сегодня значат такие категории и фигуры:
современное искусство, современный художник, современное произведение искусства?

Осталось ли современное искусство на тех же позициях, с которых стартовало в начале ХХ века и после Второй мировой? Должен ли современный художник сегодня ставить перед собой задачи образного переосмысления реальности, реагирования на актуальные события, формальных поисков пластических решений. Сами понятия «образа» и «художественности» в искусстве остались рабочими категориями?

Уважаемая Аня! У меня в силу возраста большие пробелы в знании и восприятии того, что Вы называете «современным искусством». И что, собственно, называть современным? С какого времени следует начинать отсчет современности? Можно ли произведения искусства оценивать не по стилям, направлениям, школам, а просто по времени их появления на свет? Мне трудно сказать, какое направление или стиль считается в наше время господствующим. Похоже, такого нет, а коллаж из разных стилей принято называть постсовременностью (или постмодерном). Ясно, что в искусстве (как и во всей культуре) происходят какие-то глубинные изменения, связанные хотя бы с появлением масс-медиа и социальных сетей, не позволяющие говорить о нем в традиционных эстетических понятиях и категориях. Но ведь это тема для очень большого разговора.

Юрий Альберт "Московские выборы", 2009, выставка "В настоящем", ЦСИ "Винзавод", Москва, 2010 // Фото: Ольга Данилкина

В плане жанров у меня тоже есть разнобой. Я не очень восприимчив к живописи (в силу хотя бы врожденного дальтонизма), хотя в молодые годы дружил с крупными художниками – например, с Ильей Кабаковым. Мне более близка литература, театр (которому я отдал в свое время семь лет жизни), кино, музыка (но более классическая), хотя люблю и авангардизм начала прошлого века. Так что, я, скорее, традиционалист в своем восприятии искусства. Большая литература для меня закончилась с Платоновым, Булгаковым, Пастернаком, (зарубежных авторов перечислять не буду), театр – с Эфросом, Товстоноговым, Любимовым, ранним «Современником». Последние наиболее сильные эстетические впечатления – только от исполнительского искусства. Назвать произведение, которое представляется мне за последние годы эпохальным событием в искусстве, затрудняюсь. И, если честно, я иногда думаю, что эра расцвета искусства и его особой миссии в обществе позади… Я не отрицаю современного искусства, но меня в нем мало что вдохновляет, хотя, возможно, и в силу недостаточной осведомленности в нем. С такой поправкой можете и публиковать.

Современное искусство – это экспериментирование прежде всего в сфере социальных отношений. Как катализатор новых социальных процессов оно незрелищно и даже неизобразительно. На ум приходит акционизм во всех его разнообразных проявлениях. Только в отличие от первых акций, обращенных на себя, сегодня художник исследует социальное тело, его границы, его, скажем так, материальный состав.

Современный художник – это тот, кто берет на себя ответственность за новое. Не просто провоцирует, но и отвечает за то, что вызывается им к жизни. В этом смысле акция – действие – становится синонимом ответственного поступка.

Современное произведение искусства – это чистой воды оксюморон. Но к подобной формуле все уже привыкли. Произведение искусства сегодня – не еще один мир, требующий созерцания, разгадки и/или проникновения в себя, а эквивалент на международном рынке товаров и услуг. Если хотите, новые деньги. Когда Дэмиен Хёрст говорит: «I really believe art is the most powerful currency in the world» («Я действительно думаю, что искусство является наиболее влиятельной валютой в мире»), его слова следует понимать вполне буквально. Именно Хёрст как никто другой способствовал капитализации современного искусства.

Искусство сегодня несопоставимо с тем, что было после Второй мировой. А вот с авангардом его роднит, во-первых, бесформенность (у авангардистов это беспредметность, сегодня речь идет о действии) и, во-вторых, подрыв автономии искусства (тогда это выражалось в идеологии жизнестроительства, сегодня это тоже интерес к способам социального взаимодействия людей).

Образное переосмысление реальности, формальный поиск новых пластических решений – все это возможно, конечно, но относимо скорее к дизайну. Дизайн versus действие – так я определила бы напряжение, возникающее между дальнейшим комфортабельным освоением окружающего мира, с одной стороны, и попытками посмотреть в будущее – с другой.

Понятие образа может быть рабочим только в том случае, если мы освободим его от предиката «художественный». Если мы исходим из преобразующего потенциала современного искусства, из того, что оно становится все более незрелищным, тогда ни о какой «художественности» говорить не приходится. Вообще, «художественный образ» – это категория советского литературоведения и искусствознания, что неизбежно влечет за собой и систему представлений, связанных с классической эстетикой. Но нам не нужно больше проникать в глубину замысла, выявлять скрытые смыслы, оценивать формальные достоинства. Все лежит на поверхности. Нужно научиться иметь дело с явлениями поверхностными по самой своей природе. Неглубокими? Да. Только не надо бояться утраты целостности, смысла и, конечно, уникальности. На поверхности лежат такие базовые вещи, как совместность, совместность нашего существования. Но изобразить их невозможно. В них можно только ввязаться, действуя при этом как изобретатель или инженер.

Думаю, для специалистов (как историков, так  и практиков) понятия modern и contemporary art не потеряли терминологического значения. Но по причине непереводимости этой  игры слов – то и другое «современное искусство» –  по-русски мы чаще пользуемся терминами «модернизм» (или, скажем, «авангард первой/ второй волны») и собственно «современное искусство». Не берусь обозначить хронологические и категориальные рамки последнего (сложно!), но сюда следует отнести особое, «умышленное» отношение к искусству, когда вопрос о том, что такое вообще искусство и есть ли у него пределы, выглядит важнее, чем самое убедительное пластическое решение переосмысленной реальности.  Более того, пластическое решение может вовсе отсутствовать. Для идеального концептуалиста идеальное произведение искусства то, что легко и приятно рассказать по телефону. И в этой шутке не велика доля шутки.

В русском языке слово «современный» имеет нередуцируемый комплиментарный оттенок и в термины не слишком годится, тем более что  у широкой публики отношение к «современному искусству» далеко не всегда восторженное. Для кого-то оно – верх интеллектуальной игры или моды, а для кого-то несанкционированные сходы голых королей. Думаю, поэтому язык нам и ппредлагает уродливые варианты типа «совриск», а «актуальное искусство» часто сопровождается добавлением «так называемое»…   «Современный художник» и «современное произведение искусства» не терминологические определения, а комплименты. В отличие от «произведения современного искусства», частым синонимом которого является «проект». Современный художник/художница может ставить перед собой любые задачи и оперировать любыми эстетическими, риторическими категориями, которые кажутся ему/ей живыми и рабочими, то есть полезными для решения художественной, исследовательской, коммуникационной или какой-то иной задачи. На мой взгляд, не стоит забывать об одном условии – современное искусство, исследуя свои проблемные границы, обязано будет обнаружить  и собственное исчезновение. В этом проекте есть особый риск и кураж.

Фрагмент выставки Александры Сухаревой “Эураурага” в ЦТИ "Фабрика", Москва, 2012 // Фото: Ольга Данилкина

Я думаю, что за прошедшее столетие искусство изменилось самым радикальным образом. Если раньше его было принято связывать с преследованием эстетических целей, то в XX веке это определение подверглось расширению по многим направлениям. Именно расширению, поскольку никакая последующая стадия развития искусства не отменяет предыдущую. Минувшее столетие развернуло перед художником целый диапазон новых средств выражения и предоставило возможности работы с различными контекстами. Цели художников вышли за пределы нормативной эстетики – возникли концептуальные практики, культурный комментарий, социально-политические интервенции. На фоне этих ранних художественных исследований искусство XXI века сделало еще больший рывок, обратившись к науке и новейшим технологиям. Высказывание художника обрело многократное техническое опосредование. Если прежде в качестве носителей художественного сообщения рассматривались холсты, книги и электрические сети, то сегодня – те формы «искусственности», которые проявляют себя в циркуляции веществ, распаде и создании молекул и генезисе кодов. В этих условиях на смену традиционному художнику-визионеру пришла фигура медиа-аналитика – автора, способного отрефлексировать сообщение несущей инфраструктуры произведения. Вне зависимости от того, является ли она манифестацией аналоговых, цифровых или гибридных технобиологических сред.

Анастасия Рябова "Где твое знамя, чувак?", 2011, выставка номинантов Премии Кандинского, Москва, 2011 // Фото: Ольга Данилкина

Я рассматриваю современное искусство как продукт системного развития традиционных видов искусств. С этой точки зрения его становление более всего напоминает фазовый переход, при котором все функции, описывающие параметры его существования, теряют либо непрерывность, либо дифференцируемость. Это означает, что новые художественные практики, с одной стороны, развивая культурные традиции, скажем, живописи, фотографии или кинематографа, прерывают их технологически, а с другой – способствуют образованию новых междисциплинарных связей и отношений. Таким образом проявляется глубокая связь между устранением внешних, миметических качеств произведения искусства и изысканием его внутренних и прежде неизвестных характеристик. Это нормально, если считать, что развитие искусства заключается не столько в накоплении и усовершенствовании визуальных образов, сколько в изменении порождающего их принципа. При этом само понятие «образа», как и задача образного переосмысления реальности, остаются неизменными и по-прежнему востребованными. Что же касается «художественности» – то, на мой взгляд, это понятие перестало быть специфической особенностью отдельного произведения. Сегодня оно является скорее характеристикой стратегий художника и заключается не столько в подтверждении существующих версий реальности (социально-политических или технологических), сколько в очерчивании границ их применимости.

1. Современное искусство. Я этой категорией не пользуюсь, я всегда говорю и пишу просто «искусство». Я думаю, «современное искусство» – это журналистский штамп из 90-х, когда надо было все время объяснять и подчеркивать разницу между современным и не современным. Сейчас эту разницу подчеркивать резона никакого нет.

2. Современный художник. Лично для меня, как для критика, который работает на фрилансе в Москве 2010-х годов, художник — значит классово близкий.

3. Современное произведение искусства. Там где было произведение, должна стать «художественная продукция». Осталось ли современное искусство на тех же позициях, с которых стартовало в начале ХХ века и после Второй мировой? Что вообще в мире осталось на тех же позициях? А чем искусство отличается от всего остального? Должен ли современный художник сегодня ставить перед собой задачи образного переосмысления реальности, реагирования на актуальные события, формальных поисков пластических решений? Художники выясняют, что они должны, в ходе своей практики в качестве производителей художественной продукции. Более-менее cтоя на позициях социологического детерминизма, я не могу ответить на вопрос о том, что художник должен. Я могу только подождать и посмотреть что он будет делать в сложившихся обстоятельствах. Сами понятия «образа» и «художественности» в искусстве остались рабочими категориями? Любые категории работают, особенно если взять их в кавычки.