И весело, и страшно

241        2       

Активисты движения «Партизанинг» видоизменили несколько плакатов социального проекта «Всё равно?» Проект стал практической частью семинара Школы вовлечённого искусства // Фото: lookatme.ru

В начале марта художники платформы «Что делать?» в знак поддержки российских антивоенных протестов заявили о своем отказе участвовать в европейской биеннале современного искусства «Манифеста 10», которая пройдет этим летом в Государственном Эрмитаже. Один из участников платформы, Дмитрий Виленский рассказал aroundart о парадигме «второй холодной войны», ситуации вокруг «Манифесты 10», своих планах и Школе вовлечённого искусства. Записала Ольга Широкоступ.

Я думаю, что в нынешней политической ситуации делать какие-то прогнозы достаточно сложно. Кажется, многие думают, что все скоро успокоится и ситуация стабилизируется — Россия получила Крым, Западу не выгодна эскалация… Хотя сейчас — 15.04.2014 — видно, что эскалация только нарастает. У меня же другая (не истеричная, но надеюсь, что объективная) позиция — УЖЕ изменилось ВСЁ и настолько радикально, что все работники культуры (в России и Украине прежде всего) оказались в абсолютно новой ситуации — мы можем пробовать ее анализировать как переход из постсоветского состояния в состояние «второй холодной войны», можем попытаться искать другие модели анализа, но важно честно признать, что изменилось, все и строить свою поэтику, политику, повседневность уже соответственно этому пониманию.

Мое поколение, помнящее первую «холодную войну», примерно понимает, что это значит для культуры. Понятно, что современная ситуация предполагает другое развитие событий, нежели это было в СССР — нет (пока) железного занавеса, есть налаженные каналы коммуникации с Западом и они стали более сложными, есть интернет. Мы оказались перед сложным выбором. С одной стороны, это диссидентская позиция отказа, негативности (она ведет либо в лагерь, либо в эмиграцию, либо в создание альтернативной и совершенно не пересекающейся с официальной публичной сферы). С другой, это позиция сотрудничества, «коллаборационизма» — типа будем официально поддерживать путинизм, ведь только так наш «музей/театр/биеннале» сможет нести какие-то ценности, пусть отцензурированные, пусть смягченные, но это лучше, чем ничего. Обычно тут начинается морализаторская критика диссидентов, которые своим отказом от сотрудничества отказываются заботиться о народе и, понятно, что только пиарятся для Запада — такая старая песня…

Мне кажется, что в этом плане можно прочитать и наш выход из «Манифесты». Да, это вполне знакомый жест диссидентского отказа, по-своему жесткий, так как он очерчивает параметры совершенно другой политики. Она, конечно, негативно (но без морализаторства) относится к попыткам сделать что-то в состоянии уже серьезных цензурных ограничений, полной репрессии публичного пространства, чудовищного консервативного поворота и необходимости общаться с откровенными сволочами.

Уже сейчас происходят перекодировки смыслов — если раньше куратор основной выставки Каспер Кёниг воспринимал Эрмитаж как идеальную лабораторию контакта России с Западом, где происходит «одомашнивание» западного культурного опыта, то сейчас на первый план выходят ранее не явные смыслы. Кем создан музей? Екатериной, покорительницей Крыма. Недавно, к примеру, они праздновали оккупацию российскими войсками…. (правильно) Парижа в 1814 году. Это прекрасный юбилей, но сейчас это выглядит несколько неуместно и рождает однозначные аналогии. Эрмитаж всегда был империалистическим музеем российского просвещенного деспотизма, и это очень важный момент, который Каспер Кёниг никак не рефлексирует. Сейчас, когда приставку «просвещённый» можно смело зачеркнуть, остается «деспотизм» как самодурство — все происходящее начинает напоминать попытки поставить пьесу, скажем, Вольтера крепостным театром. Единственная и другая большая проблема, что кураторские идеи Кёнига — это далеко не Вольтер

Кёниг везде пишет: «Мы постараемся не допустить цензуры». Но она уже есть. И если до эскалации на это еще хоть как-то можно было закрыть глаза, можно было надеяться, что будет развиваться прогрессивный диалог, то сейчас я очень сомневаюсь, что он возможен.

Я тоже любитель «вечного» искусства, и тут у меня и у «Что Делать?» нет расхождений с позицией Кёнига. Но если я захочу вечного искусства, я пойду в Эрмитаж, чтобы посмотреть Рембрандта. «Манифеста» — это все-таки про современное искусство, а оно предполагает другую концепцию автономии. Удивительно, что Кёниг настаивает на этой очень ранней модернисткой идее, что он сможет сделать художественное высказывание очень устаревшими методами автономного искусства. В этом чувствуется такой наивный просветительский колониальный подход.

Судя по его последнему интервью для Арт1, он совершенно даже не понял, что представляет наша группа и наше творчество, поэтому он позволил себе столь недалекие пренебрежительные интерпретации нашего отказа от участия как мой с ним персональный конфликт, при этом даже «забыв», что «Виленский» никогда не был приглашен к участию в «Манифесте», и вся наша коммуникация с ним велась от лица коллектива, имя которого он так быстро запамятовал. Понятно, что мы для него были скорее таким прикрытием локального контекста, таким же, каким должна стать публичная программа, которая идет параллельно основному проекту и участников которой, как сам он признал, даже плохо знает, но надеется что она придаст хоть какую-то актуальность всему событию. Но опять же тут стоит анализировать насколько она финансируется по остаточному принципу в отношении большой музейной выставки и также абстрактна в описании каких-то бесконечных complexities местной ситуации — хотя многим из них есть вполне конкретные названия.

Активисты движения «Партизанинг» видоизменили несколько плакатов социального проекта «Всё равно?» Проект стал практической частью семинара Школы вовлечённого искусства // Фото: lookatme.ru

У «Манифесты» был шанс что-то изменить: сразу же после начала аннексии Крыма мы обратились к ним с призывом ответить на вызов времени и радикально переосмыслить проект. Теоретически это было возможно: следовало опубликовать жесткое политическое заявление — против войны и репрессий, заявить, что в этой ситуации проект становиться платформой консолидации гражданского общества России и Украины, надо было срочно вылетать в Киев искать партнеров, менять состав участников, менять формат публикаций Манифесты. Может быть, в этой ситуации задерживать открытие и искать независимого финансирования хотя бы для публичной программы. Понятно, что в этом мог бы быть риск закрытия проекта со стороны администрации Питера.

Но боюсь, что этот риск и сейчас есть — он никуда не делся и, более того, возрастает с каждым днем. Мне кажется, что есть большой шанс, что никакой «Манифесты» не будет даже с ее невинным и абстрактным подходом — могут зажать деньги частично или полностью, западные страховщики могут кинуть и не привести работы, могут ряду художников отказать в визах (как уже произошло), может еще парочка художников решит, что не стоит рисковать репутацией — она стоит дороже, чем участие в очередной выставке, — да много чего может быть…

Как это скажется на активности нашей группы и Школы вовлеченного искусства? Я для себя вижу несколько сценария развития событий :

Сценарий А — «Манифеста» будет хоть в каком-то виде, и это привлечет внимание к городу, будет много различной активности, кто-то будет протестовать, кто то будет ходить по вечеринкам. Мы будем делать свою независимую программу, которую планировали независимо от «Манифесты», и для которой у нас есть ресурсы, вполне сравнимые, скажем, с ресурсами публичной программы «Манифесты». И мы вполне в состоянии сформировать достойную альтернативную платформу.

Вариант Б — Хедвиг Фейенне (Директор международного фонда «Манифеста») не выдерживает давления ситуации и откладывает/переносит биеннале, заявляет, что в этой обстановке «Манифесту» проводить нельзя. В этом случае мы все равно будем реализовывать свою альтернативную программу.

Так что мы готовы к любому развитию событий.

Какое высказывание будет уместно в конце июня? Мы (группа «Что делать?»), как и было заявлено в нашем тексте, сейчас работаем над русско-украинским проектом. Уже сформирован рабочий комитет, куда вошли очень серьёзные фигуры с украинской стороны. Изначально мы хотели реализовать этот проект в рамках «Манифесты», и это была последняя точка наших переговоров с Кёнигом. Но украинцы твердо отказались сотрудничать с «Манифестой» после их скандальных бюрократических заявлений, и всякие переговоры с «Манифестой» потеряли свой смысл. Сейчас мы вырабатываем общую концепцию проекта, и он будет развиваться как серия передвижных выставок, чтений и дискуссий — в России, Украине и интернационально. Но сейчас сложно что-то планировать заранее и опять, благодаря нашей гибкой структуре, мы качественно готовы к любому развитию событий.

Со школой мы работаем в планируемом режиме. Осталось два модуля — все сконцентрировано на теме монументальности и тут у всех участников будет возможность проявить себя. Фонд «Розы Люксембург» продолжает поддерживать наш образовательный проект, кроме того, мы получили карт-блаш на открытие «Центра Розы» в Петербурге с сентября, так что будет и второй набор учеников. Взятая нами с учащимися тема монументов, на мой взгляд, становится сейчас ключевой. В русском и украинском обществе оказался совершенно не проработан опыт сталинизма и фашизма. Понять, что это такое для художника — центральная тема. Это связано также с пониманием того, что есть Европа — что она представляет из себя сейчас и какой может быть(не будем забывать, что есть и фашистская Европа), а также чем уникальна Российская ситуация. Группа «Что Делать?» сейчас работает над большим интернациональным проектом в Вене, также связанным с «политикой памяти», и стимулом для его начала также стала очень сложная ситуация вокруг памятника советским солдатам-освободителям Вены — после событий на Украине очень горячая тема.

В общем, и интересно, и страшно. Мы получили жесткий вызов, который редко возникает перед искусством, и он действительно выводит все позиции на какой-то совершенно новый очень важный рубеж. Мы одни из первых поняли, что начинаем работать в новой парадигме «второй холодной войны». И те, кто это поймет сейчас, на мой взгляд, сможет сделать наиболее острые и точные высказывания.