ПАША 183: зеркало под крышкой — стрит-арт в музее

503        0       

Фото: Ольга Данилкина

В ММСИ прошла трехмесячным марафоном выставка уличного художника Паши 183. Ретроспектива-трибьют наделала много шума и собрала толпы зрителей. Анна Быкова посчитала выставку откровением и объяснила почему.

Полный фотоотчет выставки
Видеозапись круглого стола в рамках выставки

На выставке Паши 183, ушедшего из жизни в апреле прошлого года, один из объектов представлял собой канализационный люк со сдвинутой крышкой с круглым зеркалом внутри. Внутри зритель видел себя. Я, конечно, тоже сфотографировалась.

Эта работа Паши представляет собой обобщенный образ уличного искусства в музее, «антиглобализм которого стал глобалистским и повсеместным»: зрителю предлагается улица внутри, его родной люк, автобусная остановка, автозак, строительный переход. Так улица смотрится в зеркало в музее.

Выставка Паши 183 в ММСИ на Гоголевском бульваре становится событием символическим: интервенцией неофициального искусства в музей и апроприацией госструктурой свободной энергии молодежной культуры; заслуженной ретроспективой безвременно ушедшего художника и наполовину фейковой, «реконструированной» экспозицией; подростковым любованием непохожими портретами Высоцкого и точно-уместными цитатами из «Гражданской обороны»; откровением картонных инсталляций и семантическим примитивом ангелических крыльев. Проект неоднозначный.

После волны коммерциализации в галерейной и массовой культуре в 1980-е стрит-арт и граффити переопределяются как пост-стрит-арт и «независимый паблик-арт» (Independent Public Art по Хавьеру Абарке). Действительно, независимый. В России сегодня после пермских уличных опытов, «фарфорово-заборных» и «баннерных» выставок в галерее XL, гламурно-каллиграфических в Музее Москвы — выставка Паши выглядит откровением.

Сегодня антиглобалистский пафос граффитчиков и стрит-артистов, во многом теряя протестную оригинальность, апроприируется властями, ищущими, с одной стороны, диалога с людьми разных слоев и увлечений, с другой — пробующих «украшать» города настенным искусством. Получается это иногда удивительно и потрясающе, но чаще всего на стенах даже в центре города появляются оранжевые закаты и I Love Moscow. Увы. Опасность музеефикации стрит-арта — его академизации и официализации — кажется надуманной: сам музей, определяемый Председателем Союза музеев России М. Б. Пиотровским в качестве «института гражданского общества» вынужден все чаще оправдываться: за присутствие в стенах братьев Чепменов и отсутствие Ильи Глазунова.

Работы Паши подкупают зрителя, пересмотревшего каталоги Бэнкси, самоучители по вырезанию настенных трафаретов и подуставшего от раскрашенных заборов, трансформаторных будок и лифтов собственного спального района. Спрашивается, чем?

Есть в Паше какая-то детскость. Его бетонная шоколадка «Аленка» вызывает не столько скрип в зубах (как от анекдота про камень, дяденьку и конфету: вы что дурак?), сколько восторг от гигантской сладости и «невозможности купить». Такой же «размерный» эффект производят Пашины очки с дужкой-фонарем и футбольное поле, «перевязанное» красной подарочной лентой с бантиком.

Причем детскость эта серьезна и литературна — в работах Паши много слов неличного порядка и цитат из Есенина, Шевчука, Летова, Высоцкого… Такой наивный романтизм — абсолютно чуждый циничному по своей природе «совриску» (Кирилл Кто поэтому предложил новый термин «соврулиск» — современное уличное искусство) — обещает, как кажется, обновление поэтики и риторики, не только содержательное, но и пластическое. Огромные женские лица, складывающиеся как паззлы из торчащих на недстрое столбов, персонажи Гиляровского в световой проекции, трафаретные дети с советских упаковок, старушки с ведрами, пионеры с галстуками в белых рубашках выступают из городской среды укором и упреком: ведь можно было и так.