Влад Юрашко: «Секс сегодня подменяет религию»

754        1       

Выставка «Аттракцион» Влада Юрашко в галерее pop/off/art до 6 июля

«Аттракцион» Влада Юрашко претендует отразить назойливое влияние информационного поля через личные отношения художника с медиа-пространством, которое предстает как раздражитель, нескончаемый аттракцион для нашего восприятия. Экспозиция напоминает стоп-кадры на экране монтажёра — это раскадровка, пазл, клип, подобный тому, что складывается в нашем сознании к вечеру из наслоения дневных новостей, рекламы и различных видеороликов. Марта Пакните поговорила с Владом Юрашко о медийных бомбардировках, вытесненной травме и событиях на Украине. 

МП: Выставка затрагивает многие острые темы, включая и последние события на Украине. Откуда такое называние — «Аттракцион»?

ВЮ: Все, что мы видим, погружено в какой-либо политический или социальный контекст. Мы просто не воспринимаем реальность в отрыве от него — таковы законы человеческого восприятия. Название «Аттракцион» в моем понимании означает способность предметов и образов привлекать наше внимание. Я понимаю смысл названия глобально: это проект о сегодняшнем мире, наполненном множеством разнообразных раздражителей.

Наше тело мы получаем в наследство как уже готовый артефакт истории. В серии Attraktion речь идет о человеческом теле как о культурном наследии, как об артефакте цивилизаций, через которые оно прошло; теле, которым мы вольны распоряжаться на свое усмотрение. Мы вправе поставить перед собой вопрос: «Наше тело — это Дар Божий или Долг»?

Эротика, написанная мной, существует не для того, чтобы эпатировать зрителя, чтобы он воскликнул: «О, ужас, ужас!», не ради «обнаженки» как таковой. Я вбил в Google имя американского президента, и поисковик выдал мне фото обнаженной девушки. В сообщениях бульварной прессы говорилось, что это мать Барака Обамы, которая в молодости снялась для эротического журнала. Черный ли это пиар, или журналистская утка – не столь важно, для меня это очередной факт цифровой реальности, который интересен мне как художнику. Эстетика эротического фото 60-х годов в наше время выглядит слегка наивно, лирически, даже поэтично, но ни в коем случае не шокирующе. И меня интересует именно этот «скелет в шкафу», неожиданно всплывший в интернете и наделавший шума, интересует технология фабрикации информации.

Влад Юрашко, из серии Attraktion, 2013–2014 

МП: Почему вы сталкиваете в рамках одной экспозиции войну и секс?

ВЮ: Существуют вещи, очень похожие визуально, например, насилие и секс. Иногда при беглом взгляде на происходящее наш взгляд не может определить, что видит. Мы видим месиво тел, но что это — удовольствие или боль? В интернете всегда можно наткнуться на сальную картинку, привлекающую внимание, и это часть нашей повседневной реальности. Часто мы вынуждены видеть то, чего мы не хотим видеть. Эти две темы схожим образом проявляют себя в медийной реальности.

В медийном поле секс сегодня подменяет религию: очень сложно пропихнуть на телевидение религию или веру в Бога, потому что за ней стоит любовь в широком понимании этого слова, за любовью – любовь к ближнему. А когда по ТВ транслируется секс, все упрощается – зрителям показывают «любовь» в ее полуфабрикатном виде, которая становится моментально считываемой. Но форма ее такова, что визуальная картинка отсылает скорее к насилию.

МП: Насколько для вас важен прототип живописной работы – фотография? По какому признаку вы их выбираете фотоматериал для работы?

ВЮ: Сегодня художник практически потерял связь с живой реальностью. Ускорение темпа жизни влияет на модель работы: художник практически не пишет на пленере, не рисует часами модель в студии. Фотоаппарат с легкостью выполняет функцию этюдника: идешь, зафиксировал и можешь обдумывать материал. Половина фотографий, послуживших мне матрицей для живописи, сделаны мной самим. Но я не хочу выставлять просто фотографии, тогда зрителям многое будет непонятно. Живопись дает возможность расставить все по своим местам, дает возможность акцентирования, интерпретации событий и предметов реальности. Мы всегда ищем в кадре важные для нас маркеры, дающие нам информацию об изображении и о происходящем, намекающие на подтекст. В своих работах я задаю себе вопрос: способны ли мы фиксировать происходящие вокруг нас события или это только иллюзии нашего восприятия?

Я стараюсь смотреть на мир «общественными глазами», глазами художника, но иногда проскальзывает и что-то личное. Как два слоя: первостепенный взгляд – через источники информации и интернет, второй фильтр восприятия – место, в котором я нахожусь в данный момент. Первый находится на уровне спутника: когда смотришь на мир с метапозиции, как на Google maps. Так появилась эта серия с картами и самолетами, в ней мне хочется сказать, что изменилась сама оптика взгляда: раньше человек не мог позволить себе увидеть мир с этого ракурса, а сегодня можно переместиться в любую точку мира просто с помощью интернета.

Эта работа связана с новостями и снимками из интернета: все помнят о бостонской трагедии, когда террористы Царнаевы взорвали две бомбы на финише марафона. С помощью тепловых датчиков камеры видеонаблюдения полицейские выяснили, что один из террористов прятался в крытом катере, на заднем дворе одного из домов. С помощью этой новой для человека возможности «тепловидения» они нашли преступника. Тематически, речь в этой работе ведется не только о терроризме, как о части новостной повестки, но и о том, что появляются все новые и новые формы видения, новая оптика. Человек научается видеть все новым и новым способом.

Влад Юрашко, из серии Attraktion, 2013–2014; фотографии с камер наблюдения, на которых изображен катер, где скрывался Джохар Царнаев

МП: Насколько информационная повестка определяет содержание ваших работ?

ВЮ: Я стараюсь, чтобы мои работы не выглядели как отчет: сегодня произошло вот это. Объединяет эти события одно: все они созданы человеком как субъектом действия, посредством его воли и физического тела, физического участия. Меня интересуют многослойные события, которые можно рассматривать в самых разных плоскостях и контекстах. Эта картинка с катером – свидетельство чудовищных событий, и одновременно с этим она говорит о возможности увидеть там, где человек уже не может видеть, где ресурс его зрения заканчивается, и его компенсируют новые технологии.

А вот тренировки спецназа, написанные больше года назад как некое предчувствие: сегодня это уже стало неотъемлемой частью жизни, когда, например, в течение месяцев ты наблюдаешь уличные бои на Майдане.

МП: Выходит, работая в живописной технике, вы рефлексируете и фотографию как медиа: ее особенности в качестве информационного носителя и выразительные средства.

ВЮ: У меня есть знакомые с маленьким коммерческим зоопарком. Однажды я зашел к ним в гости, мое внимание привлекла сова, и я решил ее сфотографировать. Не обратив внимания на установленный режим съемки, я случайно ослепил ее вспышкой. У меня возникло ощущение двойного насилия над природой, или, я бы сказал, двойной эксплуатации природы, и я решил запечатлеть этот момент уже в живописи. Возникла параллель с тем, что многие сегодня пользуются мыльницами и телефонами с фотокамерой каждый день, не задумываясь о том, что производят в процессе навязчивой съемки своеобразные «акты насилия».

Следующий сюжет: казалось бы, это какие-то аборигены, но на самом деле, это фото моряков, взятых в заложники пиратами. Еще один сюжет из новостной ленты. Пострадавших держат в нечеловеческих условиях и делают снимки, специально для того, чтобы воздействовать на тех, кто должен выполнить условия выкупа.

Есть серия, сделанная на основе фотографий экспонатов музея Советской армии. В этой экспозиции меня заинтересовала репрезентация насилия и зла и способы его фиксации. Это некая форма пропаганды — точно и эффектно показать лицо зла, которое победил, и обозначить себя на его фоне победителем. В музее, например, есть скальп солдата, залитый оргстеклом. Это выглядит шокирующее: получается, музейный экспонат как бы переживает двойное насилие над собой в этом стремлении достоверно показать лицо фашизма.

Или символический стенд с патронами, отчет снайпера. Казалось бы, фанерка размером 30 на 40 сантиметров, а на ней семьдесят с лишним патронов. С виду безобидная картинка, но ведь за каждым патроном – убитый немец, убитый человек. Есть в музее и наградные кресты, насыпанные для зрелищности экспозиции, для аттракциона. Такие кресты, данные за подвиги, тонны крестов, находят обычно в местах захоронений солдат.

У меня также есть серия работ с камуфляжем, которая актуализировалась во время «снежной революции» в России. Камуфляж как имитация природы, подделанная реальность, которая оборачивается против нас. Вот три омоновца тащат человека, из-за окраса их одежды невозможно разобрать, что же происходит. Камуфляж тоже придумали художники. Иногда люди не думают о том, маскируют и оправдывают.

Однажды я приехал к нам на дачу и увидел, что кругом сильно выгорела трава – кто-то поджигал землю. В тот момент Украина уже пылала в разных своих частях, на глазах все испепелялось, то, что только что существовало, переставало быть, превращалось в труху и ветер. Место, выжженное огнем было похоже на ландшафт страшной катастрофы, увиденный высоко сверху. Я запечатлел эту карту боевых действий. В серии «Тело революции» изображены люди, пострадавшие во время протестов. Желание людей в едином порыве освободиться от того, что угнетает, привело к тому, что многие были массово избиты. Я следил за всеми отчетами и репортажами, и у меня в голове сложилась своеобразная обобщенная картина: там человеку выстрелили в руку, здесь повредили ногу, кругом рваные раны, ожоги, очень много битых голов. Телевидение постоянно транслировало фрагменты тел, которые складывались в израненное коллективное тело, тело революции. Метафора может быть очень прямая и простая, своеобразный документ, несколько прямое предъявление того, что было сделано против людей, против общества.

Влад Юрашко, из серии Attraktion, 2013–2014

МП: Дальше идет серия с огнями, так называемый «Человек-факел». Она начата давно, но получила актуализацию в связи с событиями на Украине.

ВЮ: В 2008 году я разговорился с таксистом в Феодосии, и он рассказал мне историю. Одного человека лишили водительских прав, и он никак не мог добиться их законного возвращения. Тогда он пошел в ГАИ, облил бензином себя и начальника ГАИ и поджег. Сам сгорел, начальник сильно пострадал. В тот момент я ощутил весь ужас ситуации: где-то в одном с тобой городе человек от бессилия перед системой сжег себя. Новостные сводки по всему миру периодически вспыхивают такими новостями. Этот акт самосожжения носит жутковатый характер, он пахнет дикостью ушедших времен, когда человека могли сжечь заживо за проступок. Когда протесты на Майдане перешли в стадию боев, а телевидение все это транслировало, горящие люди тут и там вдруг стали нормальной повесткой дня.

Долгое время «коллективное тело» было серьёзно битым, следом начались попытки защитить себя при помощи горящих покрышек и коктейлей Молотова. И вдруг огнем удается остановить полицию: дым и огонь не дают преодолеть баррикады. В современном мире с его техникой и средствами подавления акций протеста вдруг оказывается, что такое архаичное средство как огонь, может выступить средством защиты безоружных людей. Потому эта серия с огнями – символическая и знаковая.

С одной стороны это одухотворенность революцией, с другой – ощущение угрозы от внезапно развернувшейся активности радикалов. Недавно мы были в Берлине, наши знакомые немцы выразили обеспокоенность и недоумение тем, что практически в современной Европе опять вспыхнул очаг нацизма. Я начал думать об этом. Когда мы смотрим на эту работу, мы видим зрелищное красочное файер-шоу, его мощную, бушующую энергию, красивые переливы от желтого к красному, все это завораживает и впечатляет. Когда мы видим черно-белый кадр из фильма «Обыкновенный фашизм», нам кажется, что это совершенно разные вещи. Мы не можем соотнести его с предыдущей картинкой, поскольку это две разные эстетики восприятия и подачи. Мы не можем понять, что между ними практически стоит знак равенства и на первой работе изображено не менее опасное явление. Тот же немецкий опыт говорит нам о том, что самые страшные идеологии в истории начинались почти также. Германия тоже была в экономическом и социальном кризисе, все начиналось с намерений спасти страну. Но оправдывает ли цель средства?

Внезапно мне стало понятно, почему «после Освенцима поэзию не пишут». Когда ты смотришь на эти черно-белые кадры, ты видишь в них невероятную эстетику: здесь и работа со светотенью, и пространством, и футуристическая форма, почти как у Малевича или Лисицкого. На самом деле прообразом работы стали свидетельства чудовищных событий – документальные фотографии расстрелов в немецких концлагерях.

Почему я внезапно обратился к этой теме? Нынешняя ситуация обостряет нашу память о насилии. Если сконцентрироваться на каком-то событии в истории, его можно ощутить, переосмыслить и понять. Мне интересна эта работа с историческим фактом, это повод задуматься о том, как события сегодняшнего дня будут восприняты потомками. Ведь никто из нас, ныне живущих, не видел «лицо фашизма», нам трудно осознать и прочувствовать происходившее в то время через черно-белые кадры, мы живем, никак не осмысляя этого. Отечественную войну мы также воспринимаем через черно-белые фильмы, мы не осознаем, что это были реальные люди, реальные жизни и реальные смерти. В современном искусстве зачастую оживают картины прошлого.

Еще у меня есть серия под названием «Аннексированная живопись». Когда я уезжал в Берлин, ситуация в Украине еще была неясной, а когда вернулся, в Крыму уже были российские военные. Эта серия в несколько сатирической форме передает мое ощущение от вторжения – как если бы мои картины, заполонили зеленые человечки (так я называю людей в камуфляже). Я просматривал массу репортерских кадров: вот красивый южный пейзаж и вроде бы в нем все прекрасно, только внизу стоит маленький зеленый человечек с автоматом наперевес, чье присутствие как бы неявно. Я хотел передать это ощущение, как пространство, в котором ты жил и работал, постепенно наполняется военными, подобно тому, как эти нежданные зеленые человечки оккупировали мой холст.

Влад Юрашко, из серии Attraktion, 2013–2014

МП: Ситуация с Украиной травматична для обеих сторон. Как вы думаете, почему российские художники практически не рефлексируют на эту тему, в то время как украинские стоят на Майдане и считают свои долгом высказаться в пространстве художественного поля?

ВЮ: Эта тема касается каждого из украинских художников лично. Российская часть сообщества, я думаю, просто недостаточно остро это пока осознает. Позицию и политические убеждения коллег по цеху я обсуждать не хочу – ведь все они самостоятельные, сформировавшиеся художники.

МП: Как вы относитесь к участию художника в протестных акциях? Во время протестов на Майдане некоторые украинские художники покинули резиденции в других городах и спешно прилетели в Киев, чтобы поддержать соотечественников. Имеет ли художник право на прямое действие или же он должен действовать в рамках собственного профессионального поля?

ВЮ: Мне трудно об этом говорить, потому что я все время нахожусь в Москве, хотя ментально я там, в Украине. Как на художника, на меня лучше влияет то, что я нахожусь в несколько нейтральном пространстве и не опьянен идеологией одного или другого лагеря. Мы с женой жили в Харькове, это восточный регион, который очень долго оставался нейтральным и не принимал участия в протестах. Вообще, восточный регион преимущественно рабочий, у людей просто нет временных ресурсов для участия в таких акциях, кроме разовых выходов на Вече. Хорошо, что у меня есть возможность сохранить дистанцию, чтобы не поддаваться массовым реакциям. Плохо, что я здесь один, как «один в поле воин», и мои танки как ограниченный контингент сопротивления. Участвую, как могу.

МП: Молодое поколение украинских художников называет себя «детьми оранжевой революции». После протестов 2004–2005 годов возникло множество арт-группировок, эти события сформировали сегодняшних украинских художников. Как вы думаете, как последние события на Украине повлияют на художественный ландшафт страны?

ВЮ: Мне кажется, художники еще вернуться к этим событиям, и они станут неким новым, возможно, не очень радостным, брендом Украины. Каждый день события развиваются настолько стремительно, что мы как художники не можем реагировать оперативно. Мы способны только делать для себя какие-то «зарубки».

Возможно, Майдан показал, что левый дискурс для него неактуален. Я говорю «Майдан», а подразумеваю некие народные массы. Я считаю, что левый дискурс потерпел поражение во время Майдана: простым людям это неинтересно. У пенсионеров невысокие пенсии, зарплаты у людей вне Киева не очень большие. На фоне экономического кризиса, в стране спекуляция на этой теме не приведет ни к какому разрешению ситуации. Все понимают, что нужно расстаться с общим коммунистическим прошлым, которое так сильно связывает страну в сегодняшней ситуации. Коммунисты же спекулируют на левых идеях, и за них голосует часть электората. В ситуации подмены понятий и неприкрытой агитационной спекуляции на идее свободы и равенства, левый дискурс превращается в иллюзию, обман, который позволяет политикам усаживаться в депутатские кресла, и торговать своими голосами. А сама компартия уже представляет собой пятую колонну. Когда люди сталкиваются с проблемами, для них важно от них избавиться, как и от кремлевской руки. Если раньше в Украине было, скажем так, понимание того, что мы живем в независимой стране, то сегодня появилось ощущение оккупированной территории.

Да, у нас был свой флаг, гимн, независимость, а как дело дошло до самоопределения, вдруг стало понятно, что эта территория принадлежит кремлевским планам, хотим мы того или нет. Возникает ощущение, что мы продолжаем жить в СССР. Стоит народу Украины или политикам заявить что-то, что не сходится с планами Москвы, вдруг становится ясно, что мы не имеем на это права. В последнее время это отрезвляет меня как холодный душ. Ощущение, что на нас имеют виды, что за нас постоянно что-то решают, очень угнетает морально. Потому для украинского художника эта тема важна. Да и просто по-человечески, когда слышишь статистику погибших, ощущаешь себя как в какой-то компьютерной игре. Один погиб, второй. Но погибают люди, которые находятся рядом с тобой – чей-то друг, чей-то брат, и это начинает касаться каждого человека и всех городов Украины.

Я чувствую себя больше зрителем, наблюдателем, который видит все эти события как информационную бомбардировку: меня обстреливают, и я постоянно ощущаю на себе эту травму. Разорвавшиеся гранаты, разбитые головы, травмированные люди – все это проникает в меня, и я стараюсь понять, что происходит, что и кто стоит за всеми этими картинками, которые выливаются из эфира мощной рекой. Сейчас меня интересует живопись и мне интересно развертывать свои идеи в этой плоскости. Живопись, как ни странно, позволяет мне быть автономным и независимым в пространстве своего высказывания.