Геннадий Зубков: «Это была возможность донести до страждущих чем богаты художники»

1 091        1       

«Пушкинская-10. Территория свободы!», Мраморный дворец, Русский музей, Санкт-Петербург, до 11 января

Геннадий Зубков в Грязной галерее (Санкт-Петербург), 2014 // sobaka.ru

В Мраморном дворце Русского музея проходит выставка «Пушкинская-10. Территория свободы!», которая отмечает сразу два юбилея – 25-летие арт-центра на Пушкинской улице и 40-летие выставки в ДК Газа, шире – юбилей ленинградской нонконформистской культуры. В советские годы тиски официоза неожиданно благотворно повлияли на художественную среду вне Союза Художников. Выставки в ДК Газа и в ДК «Невский» и гигантские очереди на входе стали очередным доказательством того, что тоталитарный настрой государственной машины не может никакими средствами уничтожить живую развивающуюся культурную среду нонконформистов. Художественная коммуна «Пушкинская-10», возникшая в 1989 году в расселенном здании, продолжает свою деятельность и сегодня. Будучи в 1980–1990-х годах центром неофициальной культуры и бельмом в глазу чиновников, сегодня она является полноправной институцией со своей внутренней бунтарской бюрократией и репутацией, достаточной для выставки в одном из крупнейших музеев страны. Лизавета Матвеева поговорила с одним из художников выставки в Русском, свидетелем происходящего в Газа и «Невском» и постоянным участником выставок на Пушкинской – Геннадием Зубковым. Он, будучи учеником Владимира Васильевича Стерлигова, носителя традиций русского авангарда 1910–1930-х годов, в 1960-е стал одним из тех, кого называют «стерлиговцами». 

Лизавета Матвеева: Я, как представитель поколения, совершенно незнакомого с неофициальной культурой, нонконформизмом, хотела попросить вас рассказать, что это было – неофициальная культура Ленинграда? Как происходили и происходили ли выставки? Как работали художники? Как они существовали?

Геннадий Зубков: Существовали ужасно, но по-разному (смеется). Индивидуальность – святое дело. Очень трудно описать и передать ту атмосферу, которая в то время царила. Трудность заключается в том, что изменилась сама ситуация, среда. Я уже встречался с тем, что многим молодым художникам сложно понять, как это – нельзя принять участие в выставке. Эта жесткая регламентация, что можно, а что нельзя показывать почтеннейшей публике, невинность которую стремились сохранить, – это объяснить просто невозможно. Что же касается выставок, то впервые на такой «комнатной» выставке я побывал в 1963 году, как это ни странно, у Владимира Васильевича Стерлигова, которого к нонконформистам, конечно, никак нельзя отнести. В 1910–1930-е годы Стерлигов занимался в Институте Художественной Культуры у Казимира Севериновича Малевича. И его зачислили в разряд формалистов, как их тогда называли те, кто считал знакомство с живописной культурой и живописно-пластическими проблемами отрывом от жизни. Парадокс! До смешного доходило: в ЛОСХе даже были организованы курсы по перевоспитанию художников. На одном из таких собраний в Союзе Художников Владимиру Васильевичу сказали: «Мы знаем, чем вы занимаетесь». Тогда в ЛОСХе царила удушливая атмосфера, в эти ужасные, жесткие рамки, ограничивающие свободу творчества, было трудно поместиться. И вполне естественно возникло противостояние. Работы Владимира Васильевича Стерлигова на выставки не принимали. Вместе с женой Татьяной Николаевной Глебовой, ученицей Филонова, они устраивали выставки в своей комнате, в коммунальной квартире. Первый раз, когда я туда попал, я был поражен тем, что существует нечто такое неведомое, но какой-то потрясающей силы воздействия. Хотя Владимир Васильевич нонконформистом не был, но его искусство, его культура не могли быть ограничены официозными рамками того времени.

ЛМ: Как вы поняли, что не хотите быть участником официальной культуры, быть соцреалистом и выполнять госзаказы? Это понимание пришло на этой «комнатной» выставке?

ГЗ: Я никогда не считал себя диссидентом, потому что я никогда им не был. Так сложились обстоятельства, что мне и не нужно было быть оным, никто мне не мешал рисовать или писать так, как я хочу и что я хочу, но и показать свои работы на выставке я не мог. Тогда выставки проходили только в залах Союза Художников и работы жёстко отбирались специально созданной комиссией – выставкомом. В моем представлении никто в этот мир просто так не приходит, все приуготовлено, человек появляется в этом мире для чего-то, и для того, чтобы он исполнил должное, ему даются определенные таланты, возможности, способности. Видно, участь представителя официальной культуры, соцреалиста была приуготовлена не для меня.

ЛМ: То есть вы не чувствовали на себе никакого давления?

ГЗ: Почувствовал. В 1974 году в мастерскую пришел Саша Леонов и предложил принять участие в выставке неофициальных художников. Рассказал, что в Москве такая была. Участников этой выставки разогнали. Во многих журналах мира была напечатана статья под названием «Бульдозерная выставка» с фотографиями, которые иллюстрировали тот беспредел, который был совершен. Петербург решил не отставать. Тем же летом художники подали заявку на проведение такой выставки. Вопрос долго решался, но в итоге разрешили во Дворце Культуры Газа устроить выставку неофициальных художников. Среди стерлиговцев были художники, которые учились в Академии художеств. Было совершенно ясно, что если они примут участие в этой выставке, то художественное образование они не получат. Кто-то из членов ЛОСХа решился и инкогнито принял участие, но тайное становится явным, и это тоже стало известным – его исключили из ЛОСХа. Поэтому у нас произошло некоторое разделение: те, кто состоял в Союзе Художников и учился в Академии, естественно, не могли принять участие. Мы рискнули, и после этого началось. Вот тогда я и почувствовал, что не все так просто. Уже в дальнейшем, в «Невском» Доме Культуры и в других выставках неофициальных художников, стерлиговцы принимали участие. Но давление, конечно, было. Вплоть до того, что предупреждали родных и близких. Некоторые художники, конечно, хотели уехать за границу, а некоторых заставляли. Такой был жесткий пресс. Но, конечно, участие в выставке сыграло какую-то роль, что-то произошло, какие-то внутренние границы раздвинулись.

Выставка в ДК им. Газа, декабрь 1974 года // Фотографии: Анатолий Шишков

ЛМ: Как возникла выставка в ДК Газа? Кто был организатором?

ГЗ: Мне трудно сказать, я не принимал активного участия в организации выставки. Но часто и перед, и во время выставки, и уже после закрытия проходили собрания, обсуждались дальнейшие планы. Кто активно этим руководил сложно сказать, думаю, Комитет Государственной Безопасности, больше информирован в этом отношении, чем я (смеется). Говорят, тогда был создан отдел, который курировал творчество в Питере.

ЛМ: А что такое Товарищество Экспериментальных Выставок?

ГЗ: Это было позже. Помню, Юра Жарких предлагал обсудить устав неофициальных художников, но очень быстро курирующие органы этим заинтересовались, и, конечно, происходило какое-то давление. Чем это все на организационном уровне закончилось, неведомо. Но через какое-то время эта идея естественно возникла снова. Стерлиговцев приглашали принимать участие в выставках «Товарищества», которые происходили в основном во Дворцах Культуры. Но в организационных моментах стерлиговцы участие не принимали.

ЛМ: Выставка в ДК Газа изменила что-то в художественной среде? Как понимаю, это было некоторое послабление?

ГЗ: Вообще-то это парадокс. Получалось, что выставки неофициальных художников организовывали: предоставляли помещения, печатали плакаты, пригласительные билеты – представители официальных учреждений. Что-то они уже не могли удержать, происходил процесс, который им был неподвластен, но контролировать его считали необходимым.

ЛМ: Выставка в ДК «Невского» была вскоре после Газа. Чем отличались две эти выставки? Я имею ввиду, в организационных моментах: как работали с публикой и художниками… Ведь в Газа был временной регламент для посещения…

ГЗ: Мне кажется, в первой выставке всё было очень жёстко. Художников даже собрали то ли в клубе, то ли в каком-то Дворце Культуры, я помню, представили человека, который курировал это дело. Он был из Комитета госбезопасности, который определил формат этого мероприятия, что можно и что нельзя. Действительно, народа посмотреть эту выставку собралось очень много. Люди часами стояли в очереди. На выставку людей запускали партиями, вроде бы, минут на 20. Сразу с открытием выставки неофициальных художников открыли выставку самодеятельных художников Кировского завода. Старались, естественно, дискредитировать это явление, были опросы художников не только в Газа, но и в «Невском»: «Вы имеете художественное образование? Да или нет». «Вы не являетесь членом Союза Художников?». «Нет». «Значит, вы не художник?». «Нет, художник, почему не художник?». «Ну как же, вы не являетесь членом Союза Художников, значит, вы недостойны?» Приходилось отвечать: «Художник – это не только образование, конечно, оно много значит, никто не спорит, но есть еще дар, талант, и это не менее важный фактор».

Раньше необходимо было иметь место работы, потому что если ты не учишься и не работаешь, то значит, ты тунеядец, а тунеядцев высылали на 101-й километр. В Союзе Художников был жесткий отбор и не по тем данным, является ли человек достаточно одаренным. Закончил институт и получил художественно образование – да, это художник. А если нет – талант есть талант, но надо научиться быть художником, иначе это считалось недействительным. Не член Союза Художников – все.

Разница между Газа и «Невского» была. Была, конечно, не такая напряженная ситуация, но это не значит, что не было недоразумений. Трем или четырем художникам власти не разрешили принимать участие в выставке. Тогда решался вопрос, отказываться ли от выставки, если четырем нашим товарищам не разрешили выставляться. Но все-таки решили, что выставку надо делать. И сделали. Конечно напряженные моменты были, были и ограничения – нельзя выставлять картины на религиозную тематику. Вполне понятно, конечно, но, мне кажется, уже было попроще.

ЛМ: Вы были в курсе московской неофициальной культуры? Я так понимаю, про «бульдозерную» выставку вы тогда не слышали…

ГЗ: Были художники, которые из Питера приезжали в Москву и принимали участие в этом. Стерлиговцы в несколько иной ситуации находились, поэтому в меньшей степени были осведомлены. У стерлиговцев не было необходимости принимать активное участие в том, что происходило в неофициальной жизни, потому что у нас была своя неофициальный жизнь: занятия у Владимира Васильевича Стерлигова и отчетные выставки, которые происходили в таких же сложных условиях – или в мастерских, или у кого-то в комнате. В 1971 году Татьяна Николаева и Владимир Васильевич получили мастерскую на улице Ленина и у нас появилась возможность какой-то своей художественной жизни. Так что необходимости принимать участие в более широком контексте у нас не было. Но я знаю, что после выставки в Газа из Питера было несколько поездок в Москву, и там устраивались квартирные выставки, естественно, с милицией, с задержанием, с блокированием. Связь поддерживалась. То, что происходило в Москве, по крайней мере какому-то кругу художников было известно, и они принимали активное участие в столице. Я знаю, что в Газа одному московскому художнику не разрешили принимать участие, сказав, что здесь только питерцы, на что Юра Жарких ответил, что искусство не знает границ. Но властям придержавшим это было не известно, у них были свои представления о границах.

ЛМ: После 1974 года, понятно, стерлиговцы продолжали делать выставки в квартирах и мастерских, а стало ли легче выставляться публично?

ГЗ: Публично выставляться – только на неофициальных выставках. Официальным местом был Союз Художников. Не знаю, как остальные ребята, но для того, чтобы иметь право на мастерскую, необходимо быть членом Союза, чтобы приобрести необходимые художественные товары: краски, этюдник, кисти, пастель, бумагу, холсты, – это выдавалось только в союзной лавке. Членство было необходимым в силу практических причин, а не идеологии, поэтому принимать участие в художественных выставках было необходимым. Но тут особых затруднений не было, потому что первая выставка, на которую я попал, было республиканская выставка, посвященная спорту, потому что у меня были пастели с яхтами. Мы отдыхали в Прибалтике и, конечно, эта тема отражалась в рисунках. Сложно было как раз не молодежи, которая стремилась принимать участие в этих официальных выставках, осознавая необходимость, а Владимиру Васильевичу из-за свободомыслия и непринятия догм.

Работы Геннадия Зубкова разных лет

ЛМ: Когда была первая персональная выставка Стерлигова?

ГЗ: Первая персональная выставка была посмертная, но до этого Владимиру Васильевичу и Татьяне Николаевне разрешили провести встречу со зрителями в Голубой гостиной, где разрешили развесить работы. 1968 год, кажется. Выставка должна была быть какое-то продолжительное время по решению графической секции, в которой состояли Владимир Васильевич и Татьяна Николаевна, потому что в живописи были более ортодоксально настроенные художники, а в графическую секцию старались попасть все формалисты, там была более приемлемая атмосфера. На эту выставку собралось очень много народу. Выступление Стерлигова имело такой резонанс, такой успех, что выставку сняли. Владимир Васильевич с Татьяной Николаевной жили недалеко от БИНа, где я тогда работал, и я, идя утром на работу, зашел к ним, и при мне Владимиру Васильевичу позвонили и сказали, что работы сняли, погрузили и едет автобус. Ничего непонятно. Владимир Васильевич в недоумении. Буквально минут через 10 – звонок. Быстро все подняли, одну работу продавили из-за поспешности. Естественно, с открытием ЛОСХа туда шел народ, и им без зазрения совести говорили, что выставка закрыта по просьбе художников, и открыли выставку, посвященную Владимиру Ильичу Ленину.

Потом зимой была встреча с художником в Летнем саду, было градусов 30 мороза. Показывали диапозитивы работ. Было ужасное столпотворение, не смотря на лютый холод. Владимир Васильевич, обладая потрясающим талантом устроить событие в любой форме в том числе и выступления, произвел просто потрясающее впечатление. Там он излагал свои взгляды на искусство вообще и на то, что ему удалось и было дано открыть – чашно-купольное состояние мира. А так, к сожалению, была одна выставка в конце 1960-х или в начале 1970-х, где графический выставком на общей ЛОСХовской выставке показал одну или несколько акварелей Стерлигова. Раньше выставки принимал Идеологический отдел и Управление культуры, но тогда это как-то прошло мимо. Выставка открылась с работами Владимира Васильевича. На четвертый день выставку закрывают. Что такое? Дошло – работы Стерлигова! Не из-за того, что делал, а само имя вызвало такую реакцию. Человек находился в такой опале, что выставку закрыли. Через день ее открыли и можно было ее посмотреть только по членскому билету Союза Художников. Сказано было, что искусство принадлежит народу, но не все.

ЛМ: Когда и при каких обстоятельствах состоялась посмертная выставка?

ГЗ: Она состоялась на Охте год спустя после смерти. Там были выставлены работы Владимира Васильевича, выступал Евгений Федорович Ковтун при огромном стечении народа. Было, как говорится, яблоку негде упасть. Все, что было связано со Стерлиговым, вызывало огромный резонанс, потому что Владимир Васильевич был очень активным человеком, нет, он был боец. Он не терпел ложь, неправду в том числе и в искусстве, никогда не боялся выступать. По своей природе, и это отмечали многие люди, конечно, он был обериутом. Он так все обставлял, что это было не только интересно или кому-то страшно, потому что Владимир Васильевич называл все своими именами, но это было и очень занимательно. У него во всем было великолепное чувство формы. Хармс, Введенкий, Заболоцкий, Оленников – это та атмосфера, которая захватила и Владимира Васильевича, он же начинал в Москве как поэт. В воспоминаниях он рассказывал, как выступал в каком-то литературном кафе после Маяковского. Это фантастика! Введенский, прочитав стихи Стерлигова, который продолжал писать, занимаясь живописью, сказал: «Совсем неплохо!» Талантливый человек талантлив во многом. Владимир Васильевич мог увлечь публику, поэтому его, с одной стороны его и опасались, а с другой всем было очень интересно, что и как скажет Стерлигов.

Раньше устраивались большие выставки, посвящённые какому-либо знаменательному событию. Владимир Васильевич вспоминал, что одна из первых послевоенных выставок состоялась в Русском Музее и, конечно, в живописи и в графике были отражены танки, автоматы, побежденные немцы, советские воины, Красная армия, а Владимир Васильевич принес небольшой рисуночек – расцветающую весеннюю веточку. Были расставлены работы, когда проходил выставком это было первое, на что все обратили внимание: «А кто это? А, Стерлигов! Ну понятно! Совсем не то!». А почему не то? Наконец-то кончилась война и наступила весна мирной жизни, мне кажется, что был великолепно найденный сюжет.

На обсуждении одной из выставок он заметил: «Я как-то зашел в зал после выставки и там веревочки висят, и вы знаете, это сказочное увлекательная картина, это настоящее искусство!». Но услышать это генералам от графики и живописи, конечно, было неприемлемо. В воспоминаниях кто-то из художников писал: «А я решил посмотреть, захожу в зал — действительно красиво!». Такие парадоксы и такая жизнь из-за того, что человек позволил себе отстаивать свою правду.

ЛМ: Но при этом вы говорите что Стерлигов не был нонконформистом

ГЗ: Нет, конечно. Стерлигов по мнению искусствоведа Аллы Васильевны Повелихиной, был носителем традиций, культуры 1910–1930-х годов.

Выставка Художественного объединения «Форма + Цвет», организованного Геннадием Зубковым, в рамках публичной программы Manifesta 10 // Грязная галрея, СПб //Фотографии: Егор Рогалев

ЛМ: Я хочу понять разницу между нонконформизмом и неофициальной культурой. Получается нонконформизм – это часть неофициальной культуры, а неофициальная культура – это общее?

ГЗ: Не знаю, мне представляется, что это одно и тоже Мы имеем ввиду только ситуацию, которая сложилась у художников, но ведь есть и поэзия, и литература, и театр – все находились под жёстким прессом, и только самиздат как форма выхода к возможностям познакомиться с тем, что происходит в искусстве, в творчестве, предоставлял шанс узнать, что это такое.

ЛМ: Если вспомнить о выставке «Пушкинская-10. Территория свободы!», которая сейчас проходит в Мраморном, чем была Пушкинская в конце 1980-х для художественной среды Петербурга?

ГЗ: Это была возможность донести до страждущих, интересующихся, чем богаты художники. Евгений Орлов и Сергей Ковальский, там еще была серьезная группа поддержки, организовали это сообщество, и спасибо им огромное, что художники имели возможность выставить, показать, работать, и встречаться с почтеннейшей публикой.

ЛМ: Сегодня на Пушкинской регулярно проходят выставки стерлиговцев. А были ли они 1980–1990-е?

ГЗ: Благодаря участию людей, которых я назвал, конечно, мы принимали очень активное участие и в общих выставках и проводили семинары и занятия – было предоставлено помещение и выделены определенные дни, когда это можно было делать. Мы проводили там и выставки Школы уже после Владимира Васильевича. Например, АртЛикБез, очень серьезное, как мне кажется, мероприятие, с последующими встречами и с рассказами о творческой ситуации, которая нас интересовала, или встречи и семинар к столетию со дня рождения Владимира Васильевича. Очень удачный вечер провели. «Пушкинская», действительно, предоставляла нам возможность выйти в мир.

ЛМ: На выставке в Мраморном две части: ретроспективная про газаневщину и часть про «Пушкинскую». А в чем связь между ними? Были одни и те же участники?

ГЗ: Думаю, что да. Эта выставка мне кажется вполне естественной как вывод из некоторого периода зарождения «Пушкинской» и места, где очень удачно определено было название «Территория свободы» и дальнейшее развитие. Так получилось, что Союз Художников – в основном, это территория Академии Художеств, а Пушкинская – это тот круг художников, который не нуждался в таких ограничениях, какие были в Союзе, где для вступления необходимо было предоставить свои работы, предварительное участие в выставках, а для Пушкинской достаточно было художественного уровня развития. Туда можно было поступить независимо от образовательного ценза, можно было продемонстрировать свое творчество, и не было необходимости его отстаивать. Это более свободное, более демократичное место.

«Пушкинская-10. Территория свободы!», Мраморный дворец, Русский музей, Санкт-Петербург // Фотографии: Яков Кальменс

ЛМ: Как вы относитесь к тому, что выставка неофициального искусства сегодня проходит в Русском Музее, официозной институции?

ГЗ: Да какое сейчас это имеет значение? Мне кажется, что уже нельзя так четко охарактеризовать статус Русского Музея. Да, это государственное учреждение, но выставки там происходят разные. Мне кажется, что эта грань не то, что бы стала условной. Конечно, некоторое разделение имеет место быть, но и в Союзе время, ситуация размывают некоторые стандартные представления, как это ни странно, и там было некоторое брожение в свое время. В 1960-е была выставка «Одиннадцати» из левого крыла ЛОСХа. Для этого тоже нужно было иметь отвагу и решительность, чтобы отстоять и устроить ее. В ЛОСХе были и есть интересные художники. В тоже самое время Павел Кондратьев, Татьяна Глебова, ученики Матюшина выставлялись. Помню с огромным удовольствием мы бегали посмотреть: «А кто там из «наших?». В Русском Музее была выставка Мансурова, а Мансуров был одним из участников Института художественной культуры, потрясающе интересный художник. И там проистекала интересная жизнь. Да, был в свое время, конечно, и официоз, но были и светлые явления в художественной жизни и выставочной деятельности.

ЛМ: Можно сегодня говорить о какой-то неофициальной культуре или искусстве?

ГЗ: Можно, но стоит ли? До сих пор жива «Пушкинская», до сих пор жив ЛОСХ.

ЛМ: То есть «Пушкинская» до сих пор остается неофициальной

ГЗ: Не то что неофициальной, мне кажется, сама эта грань уже не существует, или, если существует, то есть некоторые различия в выставках в ЛОСХе и на Пушкинской. Но сейчас это уже не так актуально когда есть возможность показать и то, и другое. И показывают, и выставляют, и устраивают семинары, обсуждения, открытия. Мне кажется, сейчас, когда есть выбор, где выставлять свои работы, это уже не имеет значения. Независимо, в какой организации или в каком сообществе находится художник, насколько интересен он сам, его творчество, его картины, его произведения – это важно.