Андрей Филиппов: «Я не фаталист, я – православный»

2 182        2       

Выставка Андрея Филиппова «Департамент орлов» в ФК «Екатерина» до 19 апреля

Андрей Филиппов на своей выставке «Департамент орлов» в ФК «Екатерина» // Фото: Наталья Польская, ФК «Екатерина»

Aroundart.ru запускает цикл интервью с представителями второго поколения московского концептуализма – художниками, чей путь в искусстве начался во второй половине 70-х – начале 80-х годов. Наш первый герой – автор знаковых работ «Риму – Рим» и «Тайная вечеря», активный участник выставок квартирной галереи APTART Андрей Филиппов, чья ретроспектива сейчас проходит в Фонде Культуры «Екатерина».

Екатерина Муромцева: Хотелось бы начать с вопроса о том, как вы начинали – о времени, о людях, которые вас окружали.

Андрей Филиппов: Мне повезло: мы учились в школе-студии МХАТ с Костей Звездочетовым, с братьями Мироненко, они, в свою очередь, были знакомы со Свеном Гундлахом, с Сашей Васильевым. Братья Мироненко, Костя и Свен сделали группу «Мухоморы», которая вписалась в так называемый московский андерграунд. Через них я познакомился с Никитой Алексеевым, Монастырским, Кабаковым, Булатовым, Чуйковым, Пивоваровым. Наверное, это было везение. Мы встречались, выпивали, говорили про искусство – было весело. Все были очень образованными, поэтому этот процесс можно назвать своего рода школой – тебе ставят сознание. Это самое важное для художника – поставить точку зрения, чтобы можно было интересно смотреть. От этого зависит все остальное. Было начало 80-х, моим дебютом стала работа «Риму – Рим», которую я сделал за городом (работа была впервые показана на выставке квартирной галереи APTART «АптАрт в натуре», которая прошла в 1983 году в деревне Калистово – ред.). Я пришел с этим транспарантом, на что Монастырский сказал: «Чья это работа? Гениально!». Мне кажется, дебютировал хорошо. Мне было 23.

Трудно сказать, кто больше всех на меня повлиял. С Костей мы больше говорили на римско-византийские темы, Никита мне нравился как график. Но особенно важны были «Коллективные действия». В них до сих пор есть какая-то тайна, загадка. А неокрепший мозг падок на всякую загадочность. И потом – это другой тип мышления. Я влюбился в то, как Андрей думает. Это до сих пор мне интересно.

ЕМ: Какое это было время – 80-е?

АФ: Эпоха застоя – так обычно называют. Была стагнация. В обществе было очень скучно, будто все покрыто цементной пылью. Смертная тоска. А внутри нашего сообщества было интересно, это было спасение от этой вселенской тоски.

«Риму — Рим», Андрей Филиппов, 1983 // «Аптарт в натуре», Калистово, Московская обл. // Фото: Е. К. Артбюро

ЕМ: Как развивалось ваше сообщество? Произошло ли со временем обособление друг от друга?

АФ: Ну, все были индивидуальными. «Коллективные действия» до сих пор существуют, а группа «Мухоморы» распалась – это были непримиримые характеры. А потом, когда начались социальные изменения, было очень сильное давление извне. Мы вышли на эту художественную арену, сначала в Москве, потом на Западе, и как-то растерялись. Кто-то уехал, эмигрировал.

ЕМ: С чем была связана эта растерянность?

АФ: У старшего поколения была еще привычка к показу своих работ в официальных местах, у нашего – ее не было. Когда оказываешься в выставочном пространстве выставочном, то по-другому оцениваешь масштаб своих работ. Если работы будет меньше, то она должна быть по-другому сделана. Бывает, что маленькая работа держит всю стену – настолько она концентрированная. А бывает, что большая – и не держит. Эти моменты пришли только с опытом экспонирования. В Аптарте (галерея находилась в квартире художника Никиты Алексеева – ред.) все было по-другому – там фактически шпалерно вешали работы. Тогда как раз появилось слово «тусовка». К слову, помню, у меня был такой странный эксперимент – выставка «Советское искусство около 90-х» в Дюссельдорфе. Там был огромный зал, и в центре стоял «Красный вагон» Кабакова. И я придумал сделать по периметру стены и повестить на них мои работы-светофоры – красная, желтая, синяя живопись. И вагон как бы схлопнулся внутрь стен. Илья зашел, и я понял по его реакции этот эффект: «Блин!»

ЕМ: Вам когда-нибудь хотелось уехать из России?

АФ: Нет, никогда. Я начинаю тосковать через месяц – два. А чего уезжать? От добра добра не ищут. Там тоже жизнь – не сахар. Мало кто смог занять достойное место в искусстве на Западе. Кабаков, Захаров, Брускин.

В галерее APTART: Лариса Резун-Звездочетова, Константин Звездочетов, Михаил Рошаль, Андрей Филиппов, Алена Кирцова, Владимир Мироненко, Генрих Сапгир, Елена Романова, Вадим Захаров, Тод Блудо, Юрий Альберт, Ирина Сорокина, Сергей Мироненко, Никита Алексеев, Мануэль Алькайдэ, Андрей Монастырский, Свен Гундлах, Наталья Абалакова, Владимир Сорокин, Анатолий Жигалов // Фото: Георгий Кизевальтер, Е. К. Артбюро

ЕМ: Расскажите про свою деятельность в Аптарте?

АФ: Это всегда хорошо, когда художник начинает вариться в общем деле. Это большая удача. Из этого развиваются новые ситуации.

ЕМ: Вы работали вместе с Альбертом, Скерсисом… Каково работать одному и работать в группе?

АФ: А что-то надоела корпускулярность, 2000-е очень удалили художников друг от друга. У каждого свои заботы, семьи, интересы. И у нас возникла идея сделать группу. Получилось хорошо (имеется в виду группа «Купидон» – ред.). Разные люди – Витя Скерсис одного типа художник, Юрочка Альберт – другого, я – третьего. Получилась такая гегельянская триада, синтез. И нам не скучно. Мы уже перебесились, главное – чтобы весело было. Какие амбиции? По молодости, наверное, амбиции есть, а сейчас – вряд ли. Я вообще человек неамбициозный. Я сплю спокойно.

ЕМ: Что для вас амбициозность?

АФ: Продвинуть себя за счет других или просто считать себя лучше. Из-за амбиций распадаются коллективы.

ЕМ: Что для вас 90-е годы?

АФ: Тяжелые. Когда многое было разрушено, но ничего не сделано. У меня маленькие дочки росли, приходилось искать какие-то продукты. Это было непросто. С середины 90-х пять-шесть лет у меня просто вылетели. Не появлялось значительных вещей. А потом наладилось. Что-то поменялось в обществе. Были основаны фонды, новые музеи, появилась институциональная поддержка. В 90-е была инерция, много зарубежных выставок. Мы больше гастролировали, чем были в Москве. Нас приглашали, за рубежом активно интересовали тем, что происходило в России. Потом интерес упал. Случился дефолт 98-го, но после него началось восстановление экономики и появились новые культурные учреждения.

ЕМ: Мне кажется, в ваших работах соединяются соц-арт и концептуализм. Что для вас важнее – визуальная или дискурсивная сторона работы?

АФ: У меня соц-арта вообще нету. Соц-арт – это обычно ирония по отношению к советской власти. Скорее, я бы использовал определение Бориса Гройса «московский романтический концептуализм». Романтический – по поводу природы души, московский – по месту возникновения.

Альберт/Филиппов/Скерсис. Умозрительно-изобразительная инсталляция «Витя и зайцы». «Фрагма, Прагма и Энигма». Т/о «Купидон»» // ЦТИ «Фабрика», 2008 // Фото: ЦТИ «Фабрика»

ЕМ: А что для вас значит символ орла?

АФ: Этот символ у меня разрастается от пикселя, от точки, которая есть часть буквы, до большого размера. Пиксель – отправная точка, словообразующий элемент. Из него можно построить любое выражение. Для меня это своего рода алхимия. Образ превращается в то или иное качество. Как империя есть своего рода социальная мутация. Любое государство мутирует в сторону расширения и имперскости. Это всегда сложный социальный эксперимент. И для меня двуглавый орел – результат социальной мутации. Как Римская западная империя и Римская восточная империя – это раздвоенное сознание, восточно-европейское и западно-европейское, разделение церквей. Игра с этим дает мне какую-то фору, я могу делать образы, опираясь на свое внутреннее историческое знание и художественный образ. Этот образ для меня удобен, менять не приходится, он универсален. Я пока не собираюсь от него отказываться. Хотя говорят: «Надоели все эти твои орлы!».

ЕМ: Можете выделить какую-то работу? Какую-то можно назвать наиболее значимой для вас?

АФ: Нет, это сложно. Назвать какую-то работу наиболее значимой я не могу, но вот та, которая соединяет два серпа и два молотка в двуглавого орла – удачная. Я ее сделал за сорок минут, получил 3 тысячи долларов.

ЕМ: Ну деньги – это же не образующее.

АФ: Деньги – это признание. Хорошая идея, быстрое воплощение и результат! Мне приятна эта работа. Я не люблю долго мучиться.

Андрей Филиппов, «Первая ласточка» // Кадр из фильма «Дом на Фурманном» Андрея Сильвестрова

ЕМ: А если не работа, а какое-то историческое событие или биографическое?

АФ: Смерть близких всегда влияет. Особенно, моего племянника, Дани Филиппова в 32 года (Даниил Филиппов, художник, умер в 2002 году – ред.). Если говорить про эпохи вообще, то с ельцинской эпохой я не очень дружу. Она принесла много неприятностей. А к нынешней эпохе ровно дышу.

Еще одно событие последнего времени повлияло. У меня папа – моряк. Для него все, что происходило с Крымом на протяжении постсоветского времени, очень тяжело было. Поэтому для меня возвращение Крыма было реабилитационным моментом, как для истории семьи, так и для меня самого. Это отразилось и в моей работе.

Есть хороший автор – Памук. У него есть книжка «Истамбул». Там про психологию турок, про их фатализм и про жизнь 50–60-х годов, про отношения внутри семьи. Очень похоже на советскую семью, патриархальную. Я это читал, как про Москву 50-х годов. И много схожего между консервативным, религиозным, старшим поколением бабушек-дедушек и молодым, которое уже чуть американизировалось, смотрит по-другому.

ЕМ: Вы себя можете назвать фаталистом? В ваших работах чувствуется, будто не человек вершит историю, а какой-то рок.

АФ: Я не фаталист, я – православный.

ЕМ: Вы разделяете себя как личность и как художника? Существует ли это пространство зазора?

АФ: Искусство – это твои голова, душа и руки. Любой человек, который что-то делает, он всегда делает в определенной степени искусство. Подметает улицу, строит дома. Все, что связано с реализацией бытийности человека, – это и есть искусство.

ЕМ: Но ведь если мы делаем не свою работу, а предложенную кем-то, в определенные часы, мы проводим границу между своей личностью, своим временем и рабочим. Интересно, проводите ли вы эту границу как художник?

АФ: В таком случае, кому-то везет, кому-то нет. Кто-то зарабатывает, насилуя себя, а кто-то – нет. Лучше быть не наемным, а делать то, что умеешь и хочешь делать. Одно дело, когда делаешь работу, которую умеешь, и она тебя при этом не греет, но ты знаешь, что она нужна, и это уже греет. А если не любишь, и приходиться делать, и знаешь, что она никому не нужна, – это самое ужасное. Я лично абсолютно себя не отделяю от искусства. Я всегда был художником. Иногда завидую людям из другой сферы. Хотел быть моряком – а стал художником.

Андрей Филиппов, «С колесом в голове», 2015, фрагмент инсталляции в ФК «Екатерина» // Фото: Елена Ищенко

ЕМ: А как-то можете классифицировать свои работы или выделить периоды творчества?

АФ: Периоды нет, но отделяю объекты от живописи. Объекты для меня важнее, чем живопись. Они более концентрированы и интересны для меня. А живопись я рассматриваю скорее как эскизы к объектам. У меня нет к живописи сакрального отношения. Я, наверное, циничен в живописи. Люди, которые любят живопись, любят запах краски, соотношения цветов, разные валёры, чудо превращения, какой-то новый образ. А мне это глубоко чуждо. Я иногда люблю это, поскольку получил профессиональное образование, но впадать в транс от краски и валеров не буду. Живопись для меня – инструмент. Если мне такое нужно, такого качества, я сделаю. Без выхода за пределы своей программы.

ЕМ: Какое было ваше первое произведение современного искусства?

АФ: «Слезы православия». Оно потерялось, мама его, по-моему, выкинула случайно. Я работал в театре, нашел кусок оргалита, на котором золотым наляпано, красным, синим, такой абстрактный экспрессионизм. Я еще добавил. Подумал: «Что-то мне напоминает. Слезы православия!». Была удачная работа, жаль, что пропала. Повторить нельзя, я же нашел как реди-мейд.

ЕМ: Театральное образование прослеживается в ваших работах…

АФ: Да, мне это помогло, и Косте помогло. Мы мыслим пространством. Делать инсталляции или объекты нам проще, чем художникам с классическим станковым образованием. Когда привык думать в пространстве сцены – это другое, нежели в плоскости картины. Сразу воспринимаешь выставочный зал по-другому.

ЕМ: А если вспомнить художников не современников, а из истории искусства, кто-то оказал влияние?

АФ: Маньяско мне нравится. Хотя и Айвазовский. Русская парсуна, Федор Толстой, Верещагин.

ЕМ: А из литературы?

АФ: Лесков «За забором». Это сатира на Россию. Что мы сидим за забором, через который пробивается свет. Такое отчаяние. Тогда была еще чудовищная коррупция, похлеще, чем сейчас. Хотя… Но многие вещи очень теплые, очень добрые.

ЕМ: Как бы вы сами охарактеризовали свою поэтику?

АФ: Родину люблю! Как ни странно. Вот, наверное, в одном так и сказать. То, что я делаю – это любовь к Родине, к Богу и к окружающим зрителям. Мне приятно, когда люди реагируют. Это мое зеркало. Когда люди мне рассказывают про мои работы, мне всегда это интересно. Я же по-своему вижу, а они рассказывают в отраженном виде.

«Тайная вечеря» и «Риму — Рим» в ФК «Екатерина», 2015 // Фото: ФК «Екатерина»

ЕМ: Расскажите свое видение одной из своих работ. Например, «Тайной вечери». Что это для вас?

АФ: Здесь очень важно, чтобы люди понимали, что это не критика, не сатира на советскую власть, а что это – «Тайная вечеря». Я сделал специально ее такой уплощенной и убогой, чтобы люди не забывали, что есть литургия, которая совершается. Эта Тайная вечеря на каждой службе. Это не голодные советские люди, стучащие серпами по тарелкам. Это именно «Тайная вечеря». Я в силу своего восприятия делаю такое. А Леонардо – другое. Я оставляю зрителю домыслить до истинного образца. Я ему даю больше свободы, чем Леонардо. «Тайная вечеря» – это еще и предательство Иуды. В моей работе момент предательства есть, он ощутим. Допустим, когда вы читаете книжку, поэзию, образы на вас сильно влияют. Они составляют интеллектуальный и душевный шум внутри головы и внутри сердца. И внутри головы тоже возникает шум от цитат, от образов, он и выстраивает общую картину. Возникает более объемное, пластичное понимание. Цитирование – это принцип постмодернизма. Вопрос в том, что цитировать. Юрочка Альберт цитирует произведения искусства, а я – геополитические или религиозные истории. У Юры это по-своему, он погружен в океан искусства, он в нем живет, как дельфин. А я скорее, как на лодочке, нахожусь в этом, не могу плыть так свободно. Но я в историческом дискурсе, как дельфин. А Юрочка там уже как на лодочке. Я дышу историей, образами, опытом этой истории.

ЕМ: Где была та отправная точка, когда вы поняли, что будете работать с историческим материалом?

АФ: Если копать, то бесконечные разговоры с Костей Звездочетовым про Рим, про Византию, про Россию. В них была и политика, и революционная тематика. Нам хотелось делать революцию. В жизни. Был такой форпост имени Шатского, подконтрольная комсомолу организация, полуподпольная. А мы были группа «Антарис», занимались марксистскими теориями. Печатали какие-то листовки, ходили на демонстрации. Когда китайцы напали на вьетнамцев, мы пошли к китайскому посольству, разбрасывали там чернильницы. Было веселье. Но закончилось это печально. Было очень много разговоров, мало действий, и когда я вдруг сказал: «А давайте Брежнева убьем? Или захватим храм Василия Блаженного», после этого встречи наши прекратились. Сейчас бы героем был! Жаль, что не захватили. А от убийства, смертельного греха, меня спасло искусство. Появилась группа «Мухоморы», мы увлеклись уже другим. Эта юношеская энергия, было все равно – или делать искусство, или революцию, или по горам лазить. Думаю, у всякой молодежи такая проблематика.

Есть такая книга Буццати «Пустыня Тартари». Там главный герой, молодой лейтенант, приезжает в дальний гарнизон на окраине империи. И жизнь в этом гарнизоне очень странная, мистическая, с перверсиями. Страна вроде Австро-Венгрии. И они ожидают прихода варваров. Начальник гарнизона – какой-то мальтийский рыцарь. И в последний момент, когда уже пыль на горизонте, скоро битва, герой заболевает и его отправляют в тыл. Я хотел передать это состояние – ожидание каких-то событий, которые в последний момент пролетают мимо тебя. И твой героизм остался не у дел.

Андрей Филиппов, «Департамент орлов», ФК «Екатерина», 2015 // Фото: Владимир Клабуков, Наташа Польская (ФК «Екатерина»), Елена Ищенко