Ольга Житлина

542        0       

В первом зале выставки на стенах развешаны три номера газеты «Насреддин в России», в которых короткие эссе и интервью петербургских культурных деятелей чередуются с иллюстрациями в духе инфографики о жизни трудовых мигрантов, выполненными в нарочито сатирическом ключе. Вокруг выпусков – небольшие изображения, похожие на фрагменты комиксов: субъекты из Средней Азии и молодые люди, похожие на петербургских студентов, сидят на кухнях и говорят короткие фразы о своей жизни.

Никита Сафонов: Начнем наверное с того, что этот проект для тебя, в каком-то отношении, суммирующий.

Ольга Житлина: Да, то, что висит в первом зале – собственно, три выпуска газеты и иллюстрации – результат работы за последний год. Где-то около четырех месяцев мы собирались каждую неделю, обсуждали, как это будет выглядеть. Несколько лет назад у меня была идея делать похожее издание в Москве, собственно, с трудовыми мигрантами, но это был полный провал. Потому что они в принципе редко идут на контакт, зачастую повторяя одну и ту же мантру о том, как хорошо в столице, спасибо дорогим россиянам и Путину.

Так же несколько лет назад, примерно в 2011, у нас был совместный проект с художником Алехандро Рамиресом и Кириллом Адибековым. Мы тогда с Алехандро занимались как раз поисками Насреддина в Таджикистане. Это такой фольклорный персонаж, который есть в устной культуре Средней Азии, на Балканах, в Турции и даже на юге Италии. Некий трикстер, про которого есть два корпуса текстов – один состоит из религиозных притч, в которых раскрываются теологические парадоксы, а второй – ставший популярным в советское время – из анекдотов и абсурдных историй повседневности.

НС: Но мужчина, говорящий о нем на вашем с Рамиресом видео, переводит этого героя в нынешнюю, современную реальность?

ОЖ: Да, мы решили пользоваться тем, что этого героя все знают, что это огромная оральная традиция. Этот мужчина на видео вряд ли рассказал бы что-то подобное от первого лица. Используя образ Насреддина, он делал такой микс из каких-то выдуманных историй, кусков телешоу, личного опыта.

НС: Этот проект длится уже долго. Ты воспринимаешь его как исследование?

ОЖ: На самом деле, я редко обращаюсь к подобной терминологии, но в каком-то отношении – да. Мы столкнулись с большой сложностью в какой-то момент. Когда мы были в Таджикистане, у местных жителей была масса свободного времени, мы были их гостями и все целыми днями рассказывали нам разные вещи (так как работы там все равно ни у кого нет). А в России, по понятным причинам, другая ситуация, со временем в первую очередь. Несколько человек нашлось, максимум раз в неделю встречались. Но те, кто был готов общаться с нами здесь, в основном более привилегированные: кто-то пересдает квартиры; бригадиры, получившие гражданство, и т. п. Поэтому в России проект принял совсем другие формы. Аня Терешкина стала рисовать комиксы, в которых отражались характерные ситуации, с которыми сталкиваются мигранты.

НС: А почему изначально ты сфокусировалась на мигрантах?

ОЖ: Отчасти это было связано с тем фактом, что многие родственники разъехались по разным странам и постоянно присылали какие-то документальные материалы из своих эмиграций. Ну и я как-то чувствовала всегда особую симпатию к людям, которые собирают вещи и куда-то вдруг едут. Плюс, когда я была подростком, на улицах в Питере было много конфликтов между скинхедами и иностранцами. Я жила недалеко от общежития для иностранных студентов, стабильно что-то случалось: убийства, насилие. В общем, я росла в такой среде.

Появилась наивная и утопическая идея о том, что юмор может работать на эмансипацию – после осознания, что прямые действия не удаются. Идея была в том, что с помощью юмора и артистизма можно какие-то привычные конфликты переворачивать и снимать. И это было каким-то стратегическим упражнением: мы брали изначально ужасные ситуации из желтой прессы, куски телепередач и пытались представить, что на это ответил бы этот фольклорный персонаж, Насреддин. Но дальше упражнения не пошло: редко получалось что-то действительно стоящее. Апогеем всей этой истории была та поездка на Апрашку, когда мы врубили саунд-систему и просто весь рынок стал танцевать, случился спонтанный рейв.

НС: Насчет юмора меня один момент заставил задуматься. Если речь идет об иронии или сатире, то высмеивается, как правило, какое-то конкретное качество или свойство ситуации или субъекта, то есть это процедура направленная – на власть, на человеческие пороки, на отдельные социальные элементы. А тут в принципе в бурлеск превращается вся ситуация целиком.

ОЖ: Ну да, это такое бахтинское переворачивание ситуации, социальных ролей (просто и с легкостью вовлекались какие-то хипстеры и просто прохожие), такой карнавальный абсурд, завязанный на физическом, невербальном контакте. 

На экране, сразу при входе в выставочное пространство, транслируется видео проезда саунд-системы, установленной на крыше «Жигулей», в рамках «Конкурса анекдотов Ходжи Насреддина на Мобильной дискотеке». Автомобиль заезжает с Невского проспекта в тесноту Апраксиного рынка, его сопровождают две фигуры – это плачущий полицейский и среднеазиатка, отгоняющая его веником. Из динамиков звучит восточная поп-музыка, торговцы выходят из своих лотков под знакомые звуки и пускаются в пляс. Стереотипные движения, характерные костюмы, радостные лица. Проект подготовлен по заказу Кёльнской академии искусств мира и Arts promotion centre of Finland – TAIKE в рамках Публичной программы Manifesta 10.

«Конкурса анекдотов Ходжи Насреддина на Мобильной дискотеке», совместно с Йоном Иригойеном 

НС: Отдельно хочется о прагматике спросить.

ОЖ: Ну вот с этой настольной игрой, наверное, самая характерная история в этом плане. Сейчас в Киргизии есть министерство по делам труда, миграции и молодежи – они ее используют как реальное методическое пособие.

НС: То есть «Россия – страна возможностей» это довольно точный статистический слепок с реальности, отражающий примерное положение мигранта?

ОЖ: Да, абсолютно, это строгая визуализация фактических данных на 2010–2011 год, но мы ее постоянно переиздаем.

НС: А что насчет статуса случайности в игре, как она работает?

ОЖ: Ну, в принципе она работает также, как и в реальности. Случайно ты можешь в рабство попасть, можешь встретить мента, можешь не встретить. Это такая «монополия» для бедных. Многие вещи зависят, конечно, от игрока – можешь разрешение на работу официально получить, можешь другими путями.

И вот как раз игра стала – если возвращаться к прагматике – таким пособием для правозащитников, и они ее используют на практике. С этим, конечно, тоже есть некоторая проблема. Сейчас политическая и юридическая ситуация довольно сильно меняется, в связи с историей вокруг Таможенного Союза (имеется ввиду обсуждение возможности вступления Узбекистана и Таджикистана в 2015 году в ЕАЭС – Н. С.). Для мигрантов многие сложности, обозначенные в этой игре, снимаются.

НС: То есть схема игры должна преобразовываться.

ОЖ: Да. Сейчас этим занимаются правозащитники, и я эти преобразования уже слабо контролирую. И здесь стоит вопрос – как мне относиться к тому, что игра в какой-то момент может стать частью пропаганды – Таможенного Союза, например.

Настольная игра «Россия – страна возможностей», Ольга Житлина, 2011

НС: В проекте очень сильный упор на язык массмедиа, который одновременно и критикуется, и используется. Ты не думаешь, что в этой связке проект с легкостью может попасть в ловушку этого языка?

ОЖ: Да, мы как раз пытались внутри массмедийных методик разрабатывать какой-то другой язык. Понятно, что это тоже утопический проект. В случае с газетой, например, очень сложно в принципе описать аудиторию, с которой ты намечаешь работу. Мы же ее распространяли в разных местах, она нацелена на распространение в среде мигрантов, но сама среда эта крайне неоднородна, в ней есть разные слои.

НС: То есть это попытка почти вслепую нащупать культуру миграции?

ОЖ: Даже не то что «мигрантскую культуру», а такой утопический горизонт, общий для творческих работников и мигрантов, на котором они бы могли взаимодействовать, через ощущение общности. Ни у тех, ни у других нет социальных гарантий, у тех и других одинаково неустойчивое положение в обществе. Постоянно приходится перемещаться и тем, и другим. То есть общие моменты объективно есть.

На второй от входа в первый зал плазме – Дмитрий Голынко-Вольфсон читает «Реквием по креативному классу», стоя на берегу Канонерского острова, пока напротив него, в водах финского залива, в лодке плывет музыкант, играющий на электро-виолончели.

«Реквием по креативному классу», совместно с Дмитрием Голынко-Вольфсоном 

НС: А сами мигранты как идут на контакт?

ОЖ: По-разному, но к нам очень многие приходили из таких, нацеленных на ассимиляцию. Они эти встречи воспринимали как такой клуб знакомств, ну и в принципе как некую причастность к местной культуре, где им выделяется место.

НС: Еще раз насчет массовой культуры: я сегодня посмотрел твой давний проект «Детское ТВ» и увидел в этих съемках, которые делали сами дети, сразу все пороки общества потребления – через то, что они пародируются, повторяются. Ну и то же самое можно сказать относительно «Узбек-прикола», который обращается к языку поп-музыки.

ОЖ: Я это воспринимаю как проявление критического мышления. Видимо, это какая-то черта народного творчества – основываясь на пародийности и получая в доступность технику (например, телефон с камерой и доступ к ютьюбу) – критиковать саму форму массовой культуры. С одной стороны, это полный стеб, но при этом сделанный очень тонко. Еще удивительно, что сам этот феномен «Узбек-прикола» появился почти одновременно и среди среднеазиатских рабочих, и среди латиноамериканских. С тем отличием, что у латиноамериканцев больше динамики, а у среднеазиатов больше статики. Но это все потому что у них телевидение разное именно в таком отношении.

НС: Именно поэтому у меня вопрос к корректности восприятия «Узбек-прикола» как некоего «творческого процесса». По сути, этот феномен можно рассматривать как функциональный элемент системы массмедиа, которая запрограммирована на бесконечную самопародию, и с ее помощью расширяет свои сферы влияния.

ОЖ: Этот момент тоже есть, но я вообще склоняюсь к тому, чтобы воспринимать это с положительной стороны – в том плане, что сами отношения профессионального производства этого медийного контента и обычными зрителями ломается благодаря этим пародиям.

На экране телевизора «из 90-х» – несколько видео, снятых на камеру мобильного телефона, примерно похожего содержания. Крыша строящегося небоскреба, вид на окружающий – тоже строящийся – пейзаж. В кадре – строители, стоящие с музыкальными инструментами, собранными из подручных и рабочих материалов – лопаты, швабры, доски, банки, канистры и т. п., представляющие собой гитары, ударные установки, синтезаторы и т. п. Фонограммой звучит современная азиатская музыка. Выверенная драматургия планов, изящный и уместный артистизм, довольно опытное обращение – на уровне движений – с «инструментами», прекрасная операторская работа (в рамках жанра попсового видеоклипа) отличают каждый видеоряд.

«Узбек-прикол», 2014

НС: То есть ты, грубо говоря, за полное снятие различий между производством искусства и повседневностью. Здесь можно с двух сторон подойти. С одной стороны, да, этот проект в целом – пример того, как средства массмедиа могут быть использованы в плане критики их самих (плюс к этому то, что ты говорила про эмансипацию через юмор), а с другой стороны – не является ли такое использование самих мигрантов формой художественного захвата этой социальной группы с целью репрезентации?

ОЖ: Вообще, поскольку проект длится долго, у меня многие надежды и иллюзии успели развеяться. Сначала я думала, что это будет проект про эмансипацию, но за последний год в те идеи я почти полностью перестала верить. Возможно, это совпало в том числе с событиями на Украине. С другой стороны, была Манифеста, которая в какой-то степени для меня стала разочарованием, точнее пробудило опасение относительно профессионализации искусства. Меня стало пугать, что ты «можешь быть художником», добиваться профессиональных успехов, но твое время, стиль жизни и общения, способ работы – все это очень сильно форматируется. И у меня в какой-то момент случился некий сбой изначальных установок. Вообще была идея (и сейчас она тоже актуальна) создать Университет Праздности – институцию, которая объединяла бы личностей, жаждущих заниматься творчеством (в том числе коллективным), которая не имел бы условных и формальных ограничений и не требовала бы постоянных отчетностей – в любой форме – о проделываемой работе. И после этого сбоя весь запал первоначальной концепции юмора как оружия стал каким-то весельем от отчаяния, весельем в отчаянии. Ну, то есть прямая прагматика как-то стала исчезать, а сам проект – постепенно терять целостность.

Если с игрой все было понятно, то с газетой как-то не очень. Мы ее распространяли, в том числе в «Чайхане», но какого-то особенного отклика не получали: одна девушка, которая там моет посуду, обрадовалась возможности читать на английском, а азербайджанец-заведующий, почитав, просто сказал «нормально».

Журнал «Насреддин в России», выпуск 2