Дима Филиппов

1 415        0       

Новый герой рубрики о молодых художниках – художник, куратор, со-основатель некоммерческой галереи «Электрозавод», выпускник Института проблем современного искусства.

ПОРТРЕТ #9

Дима Филиппов, родился в 1989 году в городе Горняк, Алтайский край, живет и работает в Москве

Портрет: Анна Быкова

Ольга Данилкина: В своем тексте к персональной выставке на Электрозаводе («Эхо чего-то прекрасного», апрель 2015) ты упоминаешь вскользь о художественной жизни в Барнауле, в которой ты участвовал до приезда в Москву. Расскажи, как ты начал заниматься искусством и когда понял, что ты художник?

Дима Филиппов: В силу своего самолюбия я сразу все понял (смеется). В моем родном городе есть легендарные качели, они очень высокие, с них постоянно падают. На выпускном из 9-го класса я с них упал, вызвали скорую, потом очнулся и сказал, что пойду в художественную школу! Это, конечно, тоже шутка, но по времени как раз совпало. До 15 лет я искусством не интересовался вовсе, но потом вдруг начал что-то пробовать, занялся 3D–графикой, очень интересовался объемными вещами. Первые «работы» – это нарративные мрачноватые картинки, в которые я пытался вложить все, что мог вложить в свои 15–16 лет. В то время в моем городе вообще не было сверстников, которые бы интересовались чем-то подобным. Я находился в полной изоляции – в основном находил что-то в интернете, тогда еще он был доступен по карточкам, остальной внешний мир практически для меня не существовал.

Потом я поехал в Барнаул, поступил в Алтайскую государственную академию культуры и искусства на специальность «Средовой дизайн», проучился пару месяцев и ушел. Там начал заниматься фрилансом, зарабатывать, год посидел один – подумал и постепенно начал «выходить в люди». Помню, как пришел первый раз на выставку: там был такой Павильон современного искусства «Открытое небо» – и обомлел слегка. Была выставка художника Алексея Бирюкова с перформансом и тотальной инсталляцией, в общем, ничего особенного, но меня это впечатлило: я увидел там то, что я делал на компьютере, но в более внушительном масштабе и в пространстве галереи.

Уже в Барнауле как раз состоялся первый опыт вхождения в сообщество, который мне очень помогает сейчас. Я нашел единомышленников – у нас сформировалась команда «Д-9» из 8 ребят (некоторые из них потом, как и я, переехали в Москву, некоторые – в Петербург, кто-то остался в Барнауле). Большинство ребят были архитекторами и в основном создавали много таких скульптур в духе фестиваля «Арт-Клязьма». Организовали фестиваль, пытались сделать там свое «русское бедное». Однажды втроем сделали 8 гигантских скульптур из снега и так устали, что потом наверное месяц не общались. Мы знали про лэнд-арт, минимализм – в основном просто находили картинки. Тогда же с этой командой случился первый опыт самоорганизации: мы сняли 300 метров в бывшем военном бункере в центре города, сделали там себе мастерские, играли какую-то электронную музыку, проводили мастер-классы (я даже пытался лекции читать). Это продлилось месяцев 8, а потом один из ребят первым уехал в Москву и позвал меня.

Фото: Дима Филиппов

Я приехал в Москву первый раз в 2011 году, помню, был февраль, вначале обалдел. Помню, что прочитал всю Библиотеку Московского концептуализма, потому что зашел тогда удачно в «Фаланстер». Тогда вокруг МК в моем сознании был миф, аура, я уже знал о них, но не читал еще ничего. Собственно до сих пор мне больше интересна сама эта аура – не их тексты. Я уехал и потом понял, что надо переезжать на совсем. Стало очевидно, что в Барнауле – полная провинция, нет связей с центром, местные художники либо занимаются самокопанием, либо дизайнерским формотворчеством.

Наверное, я понял, что я художник, когда в Барнауле жил тогда в общей сложности 4 года один, снимал разные квартиры (там все было очень дешево). Сидел ночами, помню, как любил не спать ночью, выходить в 5 утра, пока никого почти на улицах нет, идти гулять, садиться на любой автобус и ехать до конечной. Тогда я в общем понял, что я немного неотсюда и не могу встроиться в общепринятые социальные отношения большинства людей. Тогда же возникла дистанция, с которой я смог начать описывать то, что вижу. В тот момент я не работал и до сих пор нигде не работаю.

ОД: А на что ты живешь?

ДФ: Работы я особо не продаю, только в последнее время что-то стало уходить, и то потому что есть наша галерея, которая постоянно требует дополнительных затрат. А так иногда получаю небольшие гонорары за выставки. Помогаю знакомым делать то, что умею – разовые заказы, в основном по 3D, эти навыки иногда кормят. Правда, когда только приехал в Москву пытался работать с книжными издательствами, оформил даже несколько книжек, но потом мне стало неинтересно. Сейчас очень сдержанно стараюсь вести расходы, в целом в месяц выходит около 20–30 тысяч вместе с комнатой и галереей. Одежду уже не покупаю года два, все от друзей.

ОД: Ты начинал в Москве со скульптуры, потом она у тебя плавно стала дробиться на куски и перерастать в инсталляцию. В апреле ты делаешь выставку («Эхо чего-то прекрасного»), где центральное место занимают два видео, причем одно из них содержит документацию твоих скульптур. Чуть в стороне от видео – «осколки» работ других художников, чьи выставки ты курировал в галерее «Электрозавод». В мае – едешь в Истру, где снова появляются скульптуры, но они неотрывны от окружающего пространства – 5-го завода металлоконструкций («Сломленные герои»). В июне отправляешься вместе с Колей Онищенко и Ильей Романовым в район метро «Юго-Западная», где на заросшем пустыре выставляешь снова объекты (untitled). Расскажи, почему ты отказался от собственных объектов в чистом виде сначала в сторону некой документации, потом более многомерных структур произведения как выставки целиком, а не отдельного законченного объекта?

ДФ: В случае выставки на Электрозаводе это связано с моими сомнениями в том, нужно ли показывать законченное произведения вообще – законченных произведений можно увидеть сколько угодно и где угодно. В основном видео я исходил из традиции лэнд-арта, произведения которого большинство зрителей могли видеть только в форме документации. Тут же есть и ирония – я отказываюсь от своей галереи и уезжаю что-то делать в поля. Рядом с видео – «осколки» чужих произведений, тоже незавершенные, баланс соблюден. В целом эта выставка по методу похожа на предыдущую (пространство «Периметр», октябрь 2013) – она тоже состояла из произведений, которые я «разбивал». Это попытка развернуться, посмотреть на себя с другой стороны, она вызвана сомнениями в тех вещах, по которым меня привыкли узнавать.

Фото: Ольга Данилкина, Галерея 21

Я не могу сказать, что отказался от объекта целиком, скорее мне интереснее стали сами места, где они показываются. Контекст неизвестных мест заставляет даже предыдущие работы выглядеть по-новому. Скорее для меня объекты сейчас – это что-то вроде рамки, с помощью которой можно увидеть те или иные места, которые я стараюсь открыть. Просто так на завод или на пустырь зрителя не заманишь, а так – есть повод. С помощью этого, можно сказать, интерфейса произведений начинает работать само место, проявляет голос этого места. И нужно стараться открывать эти места – показывать их зрителю, в них заключен большой потенциал истории и ситуации сегодняшнего дня.

Когда я прошлым летом сделал выставку в поле для своего отца, я не думал, что для меня это будет одним из самых важных опытов. Там сложилось все – и место, и атмосфера, и человек, и произведения. Хотя сама по себе она абсолютно нетрудоемкая: мы приехали днем, я все расставил, побыли там до вечера и уехали. Я не уверен, что способен повторить такое в Москве. Порой тратишь очень много сил на какую-то ерунду, а все самое ценное рождается и делается очень легко.

Плюс к этому – о чем можно подумать всем молодым художникам в работе над произведением – это ассоциация тех или иных пластических составляющих с какими-то нынешними школами (ИПСИ, Институтом «База» и прочее) или отдельными известными художниками. Важно расцепить эту связку, избавиться от клейма, вернуть себе это поле, показать, что кроме ряда формальных вещей общего больше нет. Это отражается кстати в моей работе как куратора галереи: одна из моих задач – спровоцировать художника сомневаться в том, что он делает, посмотреть со стороны, ведь это освобождает, перестаешь трястись за работу как за свое, смотришь на нее как на часть общего.

ОД: В основном видео на Электрозаводе ведь не везде твои объекты?

ДФ: Да, это важный момент: сначала кадры моих работ в поле, потом – шахты или остатки каких-то сооружений, уже найденные на просторах. И последнее оказывается по воздействию гораздо сильнее, я это прекрасно понимаю – мне достаточно просто это найти и показать, ничего не создавая с нуля.

ОД: Возвращаясь к видео: почему ты решил задокументировать эти объекты – и свои, и найденные – именно в статичном видео, а не фотографии?

ДФ: Делая эту работу, я вдохновлялся советскими учебными диафильмами, в которых, например, наглядно и просто объясняли теорию относительности за двадцать слайдов. Кроме того, фотография не отражает тех легких колыханий, которые есть на видео, для меня они были важны, так как передавали важное для меня интуитивное ощущение этих мест – время там будто бы застыло, все вроде движется, но при этом стоит на месте. Должно что-то произойти, чтобы время заново пошло, а пока сохраняется такая рябь ожидания. Это вошло в параллель с тем, что отец сказал в нашем диалоге во втором видео, что искусство хоть и имеет право показывать, что все плохо, все в руинах, но оно и должно намекать на выход из этой ситуации. И в данном случае название выставки «Эхо чего-то прекрасного» – это эхо будущего, а не прошлого.

Выставка в пространстве «Периметр», Москва, октябрь 2013 // Фото: Ольга Данилкина

ОД: Кстати, интересно, как для просмотра выставки приходилось переходить из одного пространства (галерея «Электрозавод») в другое (Кураторская мастерская «Треугольник») через весь завод, как бы включая этот путь в опыт просмотра выставки. Этот завод неминуемо вызывает мысли о советском прошлом и его во многом руинированном наследии (как и сооружения в твоем видео), чувство растерянности относительно него и поворотов времени вообще. К слову, в тексте к выставке ты упоминаешь об интересе к опыту своего отца – к переживанию буквального слома эпох в 90-е годы, метафорой которого, наверное, можно считать как раз этот проход через завод, который выдергивает тебя из приглаженных пространств уютных artist-run space в пространство завода.

ДФ: Последнее время мне стало интересно делать работы, которые разнесены в несколько мест — как было в «Дивногорье» или у Коли Онищенко в мастерской. Переход от одной части к другой пробуждает зрителя от созерцательного сна. Плюс здесь я не хотел зацикливаться только на нашей галерее, потому что все выставочные площадки завода по сути делают общее дело.

Сам же завод как место из прошлого безусловно работает, но он работает вне зависимости от конкретного произведения или выставки – мы все окружены советским прошлым, оно никак не может уйти, потому что мы по-настоящему еще не осознали его. Наша галерея появилась там не из-за эстетических соображений – таковы реалии. Соотношение стоимости аренды и расположения относительно центра играли здесь ключевую роль.

В отношении опыта отца – здесь я не столько делю время на советское и постсоветское, сколько интересуюсь тем, как чувствует себя человек в такие моменты вообще, именно в слом эпох. Мне не хотелось уходить в личную конкретную историю, а просто показать отца как фигуру некоего свидетеля исторического события. Здесь много тем: и место, и отношения человека с природой, которую он осваивает, и сам статус этого маленького человека – все это не обязательно про советское, скорее, проблемы человека вообще. Может ли он изменить мир? Что происходит с теми, кто в какой-то момент оказывается выброшен за борт истории? Это возможно в любом месте и в любое время. Хотя мы действительно сейчас переживаем это наиболее рельефно, мы вроде как живем дальше, а все никак не переживем, советское все возвращается и будет возвращаться.

Двухчастный проект «Мое искусство превращается в мусор» в выставочном зале РОСИЗО и парке Кузьминки, Москва, 2014 // Фото: Ольга Данилкина, Дима Филиппов

ОД: Для съемок ты отправился по разным, далеко не очевидным местам: Сахалин – Алтай – Воронеж. А потом потащил всех в Истру, потом – на Юго-Западную (хотя мы уже привыкаем к тому, что искусство показывают не только в центре Москвы). Как ты ощущаешь пресловутый конфликт центра и периферии?

ДФ: Для меня эта тема не ключевая, но она есть. Сейчас есть поворот к тому, чтобы смотреть на то, что есть непосредственно вокруг тебя, понять, почему ты что-то делаешь, как ты это делаешь, и конкретно в нашем случае – почему в Москве все по-одному, а в регионах как-то иначе. Мне этот подход близок и в этом можно найти поле для работы. Мне кажется, что сейчас у нас и зритель, и художник иногда слишком залипают в городе и в его информационном шуме. Просыпаешься, открываешь Facebook, там Россия вся в дерьме, все плохо – к этому сложно относиться отрешенно. Когда я только приехал в Москву, у меня было странное чувство, что здесь что-то не так, в этой системе – в этих протестующих, в массмедиа, но люди здесь этого не понимают, потому что это слишком близко к ним. Выезды в другие точки – причем не Подмосковье, а черти куда – помогают создавать необходимую внутреннюю дистанцию, отрешенность. Там нет ничего, и появляется возможность анализировать то, что ты знал до этого, получается, что эта «периферия» – это некая смотровая точка.

ОД: Ты часто упоминаешь, в частности, и в тексте к выставке на Электрозаводе, что последние несколько лет работаешь с отцом – что ты под этим подразумеваешь?

ДФ: Последний годы, когда я приезжаю домой, я буквально с ним работаю – он помогает мне делать какие-то объекты, помогает с печатью фотографий, вместе мы находим места для съемок. Но кроме того, и это я скорее понимаю под работой – это постоянное плотное общение и попытка услышать его. Когда я некоторое время прожил в Москве, мне как-то в голову стукнуло, что то, что важно, было так близко рядом со мной, но чтобы это понять, мне пришлось уехать за много километров. По одному человеку можно понять о жизни, о времени очень многое. Кроме того, относительно его участия непосредственно в видео – отец достаточно «художественно» выглядит. Это все складывается для меня в нечто целое.

Последние лет семь, с тех пор, как я уже не жил в родительском доме, а периодически приезжал в гости, я все время стремился его вытащить куда-то что-то поснимать, мы ездили в места, где он давно не был – в шахты, в поля. Может быть, я тешу себя надеждой попусту, но я верю, что искусство способно изменить человека, наполнить его жизнь – если это получится в отношении отца, то это будет моей победой, все эти поездки, разговоры, общение происходят ради этого. Но нельзя отрицать, что в то же время отец сильно влияет на меня, это совместная работа.

ОД: Этот вопрос – взаимоотношения широкой публики с современным искусством – у тебя часто всплывает. В частности, в том тексте, на который я все ссылаюсь, ты пишешь, что нужно менять систему координат между зрителем и произведением. Расскажи об этом подробнее.

ДФ: Для меня это важная проблема. Когда я только начинал думать об искусстве вообще, я не представлял себе того, в чем я нахожусь сейчас. Я представлял искусство как некий общий язык, который способен описать нечто, что ты видишь в мире, который универсален и его понимают так или иначе все, кто захочет его понять. Потом постепенно иллюзии разрушались. Сначала переехал в Барнаул, там уже была эта оторванность публики от процесса, но люди там действительно ходят и смотрят, потому что им нечего делать, то есть они могут не понимать, но они смотрят и пытаются как-то реагировать, там почти нет негатива по отношению к современному искусству. В Москве же у меня ощущение, что каждый второй в сообществе кичится своей избранностью, считает себя интеллектуальной элитой. И это по-человечески расстраивает и вызывает внутреннее недоумение – зачем тогда это все?

При этом я прекрасно понимаю, что эти мысли расходятся с тем, что мы делаем на Электрозаводе как площадка, – и в этом трагедия. Я вижу свою задачу в том, чтобы работать над этим, возможно, что должны пройти еще целые поколения перед тем, как что-то сдвинется в этом вопросе. Понятно, что я не поеду никуда читать лекции, заниматься просветительской деятельностью – хотя не буду загадывать. Я просто верю, что на самом деле художнику нужно как можно тактичнее и деликатнее общаться со случайным зрителем, не усмехаться на его простые вопросы, а пытаться объяснить, ведь это на самом деле все просто и объясняется в двух словах. Сейчас же получается, что сами художники и другие участники процесса создают теоретический барьер между собой и зрителем – это присутствует как в теоретических изданиях, так и в более популярных, везде сквозит снобизм. Нужно донести основную мысль, что искусство – это не забава или провокация, а то, что может как-то описать мир и дать о нем то знание, которое ничто другое не дает и которое сможет что-то изменить к лучшему.

ОД: В таком случае вопрос-провокация: не так давно в Москве случился бум выставочных залов, которым срочно нужно было заполнить культурное время и пространство жителей спальных районов за ТТК – как ты относишься к этом и почему, например, сам не участвуешь как куратор?

ДФ: На данный момент могу сказать, что мне интереснее взаимодействовать с людьми, которые максимально свободны в том, что они делают. У выставочных залов есть планы, им нужны какие-то мероприятия, рассчитанные на конкретную аудиторию. У меня есть множество знакомых, которые с ними сотрудничают, я очень уважаю этих людей, они делают важно дело, но на себя я бы такую ответственность не взял. Я думаю, что в этих рамках можно искать компромиссы и делать что-то интересное, но для этого нужна особая ловкость. У меня лично ее нет. Может, я когда-нибудь попробую, хотя бы ради опыта.

Эхо чего-то прекрасного, галерея Электрозавод, Москва, апрель 2015 // Фото: Влад Шатило

ОД: Получается, что есть разрыв – либо ты художник или куратор и занимаешься искусством, либо занимаешься просветительской деятельностью и ты, наверное, скорее менеджер. Я не представляю себе, кто способен совмещать эти две деятельности.

ДФ: Это сложно. Касаемо выставочных залов немаловажно то, что это государственная организация, и здесь встает вопрос чистоты убеждений. Я не понимаю, как человек, который протестует сначала на митинге, потом идет читать лекцию в государственную организацию. Думаю, что если ты заявляешь, что ты против существующей власти, то ты не должен искать любую возможность пойти с этой властью поработать.

ОД: Вернемся к твоим последним проектам (имеется в виду выставка на Электрозаводе, Истра и Юго-Западная) – почти во всех них есть много личного. Ты как-то думал о зрителе, его точке обзора при работе над этими выставками?

ДФ: Прямо, как Кабаков, я себе зрителя не придумывал, но, конечно, отдавал себе отчет в том, что этот зритель знает меня и понимает, что я делаю (или иногда не понимает). Электрозавод я воспринимаю как свою мастерскую – второй дом, куда я приглашаю своих друзей, поэтому я как художник здесь максимально таков, какой я есть, и плюс к этому могу показать более запутанные ходы, потому что меня знают. Конечно, я понимаю, что в этом много личных историй, и зритель может эти тонкости не считать, но это не страшно. Это экспериментальная площадка, здесь можно опытным путем смотреть, как считывается та или иная метафора. В частности, образ художника, который создается в этих проектах. Я пишу, что сейчас не время для одного в поле, но я им становлюсь – и куратором, и критиком, и художником. Это неправильно, ситуация симптоматична, и я в том числе выставляю себя как симптом.

В идеальных условиях я бы хотел быть просто художником, но сейчас ситуация такова, что я не имею права этого делать, нужно делать другое. Поэтому здесь вывалено так много – я отдаю себе отчет в том, что складывается образ молодого наивного художника, который хочет объять необъятное. Почему он возникает? Его рождает время. Если на этот уровень зритель выйдет, ему откроются какие-то вещи о том, что сейчас происходит в художественной ситуации и в России вообще.

ОД: Ты включил в выставку много работ других художников, выставки которых на этой площадке ты курировал. Почему ты их не указал? С порога не сразу поймешь, что это чужие работы.

ДФ: Во многом я надеялся на то, что специфика места сработает – люди знают, куда они приходят, что здесь происходит, все выставки, фрагменты которых я включил, происходили здесь – я посчитал, что могу попробовать выставить без описания, плюс к тому, я всем пришедшим старался лично все рассказывать. Все художники были в курсе, кроме Кати с Ганной (их предупредить я просто не успел), со всеми мы много работали, нас многое связывает. Например, с Наташей Тимофеевой у нас уже традиция обоюдного цитирования. Многие художники даже говорили, что я могу выставить эти «осколки» так, как хочу, ведь это не произведения целиком.

Сломленные герои, 5-й Завод металлических конструкций в городе Истра, июнь 2015 // Фото: Ольга Данилкина

ОД: Галерея «Электрозавод» работает как коллективная самоорганизованная инициатива. На твой взгляд, на чем держится эта самоорганизация, что вас объединяет?

ДФ: Изначально Леня Ларионов вернулся из США, проучился в «Свободных мастерских» и его просто не устраивало то, что происходит – всюду были однотипные прокатанные дороги, и он искал место, где можно было бы свободно что-то делать и смотреть, что получится. И выступил с инициативой такое место создать. Я в этом ему очень благодарен, потому что он дал возможность высказаться всем, кто хотел. И это сработало — появилась куча людей с разными взглядами, кто-то мог работать в коллективе, кто-то это переносил с трудом и вскоре откололся, кто-то использовал площадку как старт, чтобы попасть в сообщество. В результате остались четверо – люди, которые уже сработались и понимают, что важно делать такую площадку. У нас по-прежнему разные взгляды на искусство, мы выставляем разных авторов и не хотим становиться заложниками какой-либо концепции – кого выставлять и как.

Бывают самоорганизации на основе общих идей, но, на мой взгляд, они чреваты расколами внутри группы на каждом шагу. Мы от этого защищены, у нас нет идеологии никакой, у нас разные линии. Я такой с надрывом, у Лени все более аналитично и продумано, Олег – такой злой, с жесткой критикой и юмором, Наташа абсолютно эфемерная. По крайней мере, я так это чувствую. Я уверен, что с позиции истории все художники будут восприниматься как знаки своего времени, идеологические разницы сотрутся, время всех уравняет, могут образоваться такие сочетания людей, которые нам кажутся сейчас невозможными. Поэтому меня расстраивает, что одни группы от других иногда очень сильно отстраняются, ведь это все не нужно, это человеческие страсти, которые не имеют к искусству никакого отношения.

ОД: Получается, что при отсутствии идеологической близости вас сейчас держит вместе желание иметь площадку для свободного высказывания?

ДФ: Да, именно так. Искусство можно воспринимать и как главное, и как частное в целом. Вот для нас это частное в целом, и это целое – это ситуация, которую мы все понимаем. У нас есть четкое понимание того, зачем эта площадка существует относительно этой ситуации, – и это главное. Когда мы поймем, что этого больше не нужно, то мы разбежимся. Искусство у нас разное, да, но мы постоянно что-то обсуждаем, процесс бурлит – и это важно, главным образом наша галерея – это площадка для обмена мнениями.

ОД: Но при этом, например, Наташа Тимофеева делает выставку в галерее «Триумф» – это для вас допустимо?

ДФ: В моей линии я этого не вижу, но если Наташа знает, что делает, она должна это делать, а не слушать меня или кого-то еще. Хотя по этому вопросу у нас тоже разные мнения, но я считаю, что если кто-то из нас хочет – может где угодно выставляться, если считает нужным. Меня расстраивает скорее то, что при этом художники не всегда учитывают ситуацию. Я пытался это сделать как раз на выставке «Там, где нас нет» в МСИ «Гараж», как-то ответить на вызов.

Работы на выставке untitled на пустыре в районе ст.м. Юго-Западная, Москва, июль 2015 // Фото: Марина Рагозина

ОД: Сначала ведь была арт-площадка «Периметр», которая потом стала галереей «Электрозавод»?

ДФ: Я не выступал инициатором смены названия, но слово «арт-площадка» меня смущало, это как «песочница». В какой-то момент укоренился состав группы, мы все сработались и стало ясно, что уже сидим тут полтора года и что, наверное, можно взять слово «Электрозавод» в название как некую аккумуляцию, что мы можем взять на себя смелость представлять это место. Слово «галерея» сначала смущало своей коммерческой однозначностью, но потом подумали, почему нет, надо ломать шаблон, скорее даже именно русский, что слово галерея – это обязательно коммерческое предприятие.

ОД: Отсутствие идеологии вызывает закономерный вопрос: как вы отбираете художников, которых выставляете? На основании чего вы можете отказать?

ДФ: У нас много заявок и часто мы вынуждены отказываться по чисто физическим причинам. Нужно понимать, что чью бы выставку мы не делали, на монтаже присутствуют все, все помогают, а это отнимает много времени. При составлении выставочного плана мы плотно общаемся с художниками и стараемся понять, кому это действительно нужно, кому нужна именно наша площадка, общение, диалог, а кому все равно, где выставиться, – это важно. У всех нас есть свои пристрастия и в том числе от них мы и отталкиваемся при выборе, но плюс в том, что пристрастия эти разные.

ОД: Вернемся к тому, что делаешь ты сам. «Эхо чего-то прекрасного» я рассматривала как своего рода манифест или уже точно важная точка на твоем пути. Мое общее ощущение от самой выставки и твоих рассуждений в тексте к ней, что Дима что-то загрустил. Ты по сути вывалил все, что внутри. Формально это – произведение, но на самом деле это огромная куча вопросов, которые ты переживаешь сам и предлагаешь их зрителю. То же самое я почувствовала и в Истре, где градус эмоционального вопрошания в какой-то момент заставил думать об излишней манипуляции местом. Если рассматривать их как выставки, то во всем сквозит недоработанность и незавершенность, за что можно нещадно критиковать, а если – как ситуацию в потоке других ситуаций локального контекста, да и времени вообще, то получается любопытный диалог, но в этом диалоге невозможно быть объективным, ведь ситуация эта касается всех.

ДФ: Я отнюдь не загрустил, сейчас как раз наоборот: я чувствую внутренне, что нечто важное я нашел за последние несколько лет. Этот отказ, к которому я наконец пришел, раньше был болезненным на почве статуса молодого художника, я имею ввиду прощание с иллюзией построить карьеру в России. Думаю, многих молодых авторов тянут к себе возможности получить премию, стать художниками галереи и они пытаются понравиться. Сейчас же я понял твердо, что никому ничего не должен – не в том смысле, что мне плевать на зрителя, а я просто не хочу никому угодить. Я могу ставить вопросы, которые при других обстоятельствах бы не мог поставить, говорить то, что не принято говорить. Впереди еще море работы, куча понятий, которые надо пересмотреть. Это один из первых шагов. Необходимо открывать новые территории для искусства, сегодня это как никогда важно. Я верю, что можно найти метод, где, с одной стороны, художник будет производить что-то, а с другой, что эти произведения не будут герметичны.

Я стремлюсь к этому в кураторской работе: это диалог с художниками, попытка заставить их посмотреть на самих себя, увидеть «художника в исторической перспективе», как я это называю. Я надеюсь, что авторы сейчас будут более вдумчивыми и избирательными относительно того, где они и что делают, что искусство будет более ответственным. Сейчас очень много искусства летит в топку, оно все горит, паровоз едет, а куда едет — не понятно. Искусство рискует быть очень ловко использованным государством в своих целях, и тут должна быть ответственность. Мы все это понимаем, но в какой-то момент мы можем до такой степени маргинализироваться, что все наши песни о новых смыслах уже никто слушать не будет.