Игорь Маркин: «Я постоянно ошибаюсь»

745        0       

Aroundart.ru продолжает рассказывать о коллекционерах российского современного искусства. Для сегодняшнего выпуска основатель частного музея Art4.ru Игорь Маркин рассказал о своем собрании, умении отличать хорошее искусство от плохого и нежелании показывать коллекцию большому кругу зрителей.

Фотографии: Анастасия Якименко 

Анна Краснослободцева: В 2007 году на основе собственной коллекции вы открыли первый частный музей современного искусства в России. Прошло достаточно много времени, как сейчас обстоят дела с этим проектом?

Игорь Маркин: Музей существует, но временные выставки я теперь не делаю – это большие лишние затраты. Вначале это был музей в классическом понимании: белые стены, большой поток посетителей. Музей был супероткрытым, в пятницу работал даже по ночам. Постепенно я стал отходить от традиционного формата: объединил музейное пространство с домашним, так что в одной комнате могли быть детская или стол для пинг-понга и там же проходила выставка. Сейчас я опять все переделываю: в пространстве музея появились домашние цвета и теперь сюда можно попасть только по предварительной записи. Возможно, музей ждет еще одна реинкарнация, и тогда я открою его уже в своем загородном доме.

АК: Фактически это уже формат квартирника. Значит, что до вас дойдет совсем мало людей. Какая сейчас посещаемость у музея?

ИМ: Где-то два раза месяц приходят группы людей. Когда музей превращается в квартирник, лишние люди мешают. Мне вообще не нравится суета, я в первую очередь коллекционер. Я показываю работы для тех, кто этим действительно интересуется, и для друзей, знакомых.

АК: Музейная деятельность – это не только организация выставок и постоянная экспозиция. Это еще и работа с архивами, которой вы также планировали заниматься. Например, несколько лет назад вы приобрели архив Михаила Гробмана. Что с ним теперь?

ИМ: Работа с архивами развития не получила. Когда я открывал музей, мне ошибочно казалось, что я иду по проторенной дорожке, и помимо архива Гробмана, я за огромные деньги купил фотоархив. Но потом выяснилось, что для исследования подобные архивы не особенно нужны – их масштаб оказался недостаточным. Архив Гробмана оказался практически пустым. Гробман – очень своеобразный человек, он собирал всякий мусор. Скажем, встречалось ему в стихотворении какого-то неизвестного поэта словосочетание «Шишкин лес», он тщательно его вырезал, подписывал и клал в архив на букву «Ш». Мы думали даже сделать выставку «Безумный архив» – про человека, который ничего не выбрасывает. Она бы пересекалась с инсталляцией Ильи Кабакова, но все-таки была бы скучной, об этом только говорить забавно. Так что этот архив лег мертвым грузом и не используется, хотя иногда что-то я из него отдаю для разных выставок. Например, на выставке Мастерковой в ММСИ была пара уникальных бумажек из этого архива.

АК: От покупки архивов вы отказались полностью?

ИМ: Да, с архивами я завязал. Я думаю, что по поводу архивов ситуация в корне изменилась. Когда Гробман собирал архив, его интересовало буквально все. Сейчас же есть переизбыток информации, и ценно умение ее фильтровать. По-хорошему, такие «мусорные» архивы надо перелопачивать и выбрасывать.

АК: А что за второй архив, фотографический, он используется?

ИМ: Это архив фотографа «Известий» Вольфовича, там порядка 1000 слайдов, в том числе и большого формата. Все это было снято в 1970-е годы. Там есть довольно ценные вещи.

АК: Расскажите, а как вы начинали коллекционировать?

ИМ: Первые пять лет ушли на то, чтобы научиться отличать хорошее от плохого, сейчас я практически умею это делать.

АК: И как?

ИМ: Объяснить это невозможно. Нужно пять лет подряд день и ночь смотреть на произведения искусства, нужно разговаривать об этом с людьми, нужно об этом постоянно думать. Это трудно. Современное искусство должно обладать двумя качествами. Во-первых, новизной. Для этого нужно знать, что сделано в предыдущий период. Во-вторых, оно должно быть прекрасным, а это самое сложное для понимания. Кто-то видит, кто-то никогда не увидит. Но почему-то именно в современном искусстве даже стильные умные люди часто садятся в лужу. Подбирают себе красивые интерьеры, все тонко оформляют, но стены обвешивают каким-то барахлом. Кстати, у коллекционеров есть такой пункт: они привязываются к какому-то одному направлению, а остальное им сразу кажется мусором.

АК: У вас не так?

ИМ: Ну, в каком-то смысле так. Вот Эдуард Гороховский был долгое время моим любимым художником. У меня 20 его работ, но потом он растворился в коллекции. И зависимость от конкретного художника пропала. Теперь есть зависимость от новенького: обязательно нужно что-то свежее и интересное.

АК: Раньше вы говорили, что, подбирая коллекцию, ориентируетесь как раз на знаковые имена в искусстве.

ИМ: Сейчас это уже не так. Раньше я пытался собирать музейную коллекцию. Это был такой менеджерский подход: вычислить, что лучше, и купить.

АК: А сейчас вы рискуете? Какие у вас есть открытия?

ИМ: Я не скажу про совсем молодых. Скажем, Горшков-младший делает хорошие объекты из железа. Назвал бы еще Анну Желудь, но она все-таки уже признана.

АК: Часто у вас бывает чувство неуверенности, когда вы выбираете произведения в коллекцию?

ИМ: Я постоянно ошибаюсь. Первое впечатление часто ложное. Вначале я очаровываюсь, потом работа несколько дней повисит и наступает разочарование. Тогда ее можно подарить или положить в кладовку.

АК: А сколько у вас сейчас единиц в коллекции? С какой регулярностью вы ее пополняете?

ИМ: Примерно 1200 единиц. В последнее время приобретаю очень редко, раз в месяц – из-за кризиса. Хотя, как ни странно, именно в последнее время я разжился шестью работами Дмитрия Краснопевцева. Это один из моих любимых художников. У меня уже около 20 его работ.

АК: Считаете ли вы, что современное русское искусство локально? Или по сравнению с предшествующими периодами оно стало, напротив, ближе к миру?

ИМ: В советское время оно было герметичным. Появлялись такие феномены как Дмитрий Краснопевцев, Владимир Вейсберг, Александр Харитонов. Это были отдельные небольшие замкнутые миры, которые только здесь и были нужны. Затем с аукциона Sotheby’s 1988 года наши художники стали прорываться в мировое пространство. До 2008 года ситуация развивалась. Был пик, многие русские галереи ездили на мировые выставки. А потом начался спад. Это связано не только с кризисом, но и с тем, что новых талантов не появилось. Раньше локомотивом был Кабаков, но его время уже прошло. Русские стали немодными и неинтересными. Сейчас мы скатились в 1990-е. В конце того десятилетия тоже был похожий провал.

АК: А что дальше?

ИМ: Непонятно. Если будет «железный занавес», будет еще хуже, а если мы этого избежим, так молодые поедут работать на Запад, будут вынуждены пробиваться в другие страны и развиваться.

АК: Вы хотели бы приобрести для своей коллекции у зарубежных художников?

ИМ: Да, конечно, на Западе искусства больше, и оно лучше, но это очень дорого.

АК: Почему на Западе искусство лучше?

ИМ: Хороший западный художник лучше хорошего русского художника. Может западные художники в более правильной среде общаются. Важно, какое образование они получали. У них в старших классах школы, например, можно вместо математики изучать дизайн, искусство и кулинарию. Почему Моцарт написал в восемь лет симфонию? Потому что он только музыкой и занимался. А у нас, если у художника есть талант, то он тащит за собой еще целую бригаду художников. В художественной школе вместе с Кабаковым учился Олег Васильев, в мастерских на Сретенском бульваре обитал Булатов и другие замечательные художники. Это пример кластера, которые для художников очень полезны. Сейчас этого нет. А внутренний рынок всегда тянет своих: где деньги, там и художники.

АК: Произведения изобразительного искусства по-прежнему преобладают в коллекциях современного искусства. У вас такая же ситуация?

ИМ: Соотношение особо не меняется. Видеоарт я не люблю, но у меня есть три работы – в музее всего должно быть по чуть-чуть. Но когда целая выставка посвящена видеоарту – это отвратительно. А графики, кстати, у меня даже больше, чем живописи. Хотя в живописи появляются новые технологии, возникают такие полуобъкеты-полукартины.

АК: А если говорить о самом изобразительном искусстве, как оно, по-вашему, развивается сейчас?

ИМ: Есть разные цепочки развития. В глобальном смысле, наверное, ничего не меняется. Сейчас время микрошажков, без резких поворотов. Раньше возникали великие стили: поп-арт, минимализм. Сейчас такого нет. Может, это и есть примета времени, что все буквально рассыпается на мелкие кусочки, а может – у меня было недостаточно времени для наблюдения. Серьезно за такими процессами я смотрю только восемь лет, а такие выводы можно было бы сделать лет за тридцать.

АК: Живопись прошлого вам интересна?

ИМ: Начинал я вообще с Саврасова, потом продал его и стал коллекционировать современное искусство. Сейчас я, конечно, могу задержаться в каком-нибудь музее у Саврасова или у Левитана подольше, Эль Греко мне нравится. Старое искусство я не стал коллекционировать, потому что на рынке несовременного искусства все очень вяло, вязко, там мало ценных работ, а когда собираешь современное искусство, чувствуешь динамику.

АК: Вы думали о том, что ваша коллекция может стать государственной?

ИМ: Я бы этого не хотел. У меня нет задачи показать искусство большому количеству людей. Кто хочет, тот увидит. И всегда есть, кому передать эстафету. Вначале я занимался популяризацией искусства, теперь этим занимается «Гараж». В Лондоне, например, большие выставки русского искусства делает Игорь Цуканов. В мире полно частных музеев. В России в XX веке их было около 20-ти, но все закрылись. Целая страна пришла в упадок. В таком случае выезжают только государственные учреждения. Но как? У Сергея Щукина все отняли, и он работал смотрителем при своей же коллекции.