Красноярская биеннале: опыт чувствования

507        0       

EVOL «Разрыв», 2015

В Красноярске открылась одиннадцатая музейная биеннале «Практики соприкасания», куратором которой стал искусствовед и заместитель директора красноярского музейного центра Сергей Ковалевский. Олеся Позднякова рассказывает о выставке, в рамках которой суггестивность подменила критическую дистанцию. 

Первое, что встречает теперь на входе в красноярский музей «Площадь мира», – миниатюрные многоэтажки немецкого художника EVOL, концентрирующие в себе весь наш провинциальный микрокосм – через них идет красный разрыв, продолжающийся дальше и изливающийся по сторонам. Красный везде: на полу, на стене, кровь на рисунках (Андрей Кузькин), образы пиявок (Алексей Дьяков) и сами пиявки (Мила Долман и Мария Куликовская), красный в названии города; красный карабкается вверх и уходит на третий этаж, где до сих пор сохраняется законсервированная экспозиция, посвященная тем временам, когда музей представлял собой филиал музея Ленина. С того же времени на центральной платформе сохранилась скульптурная группа: молодой Ленин ведет революционеров, теперь они упираются лицами в новообразованную стену, а Ленин, не иначе как на фреске «Сотворение Адама», тянется рукой к посетителям, проделывая в стене дыру – к этим пальцам можно прикоснуться. Это, пожалуй, основная из всех попыток и практик соприкасания в рамках заданной темы: музей как место, способное вернуть возможность прикосновения.

«Практики соприкасания» – одиннадцатая по счету красноярская биеннале, в этом году отмечающая 20-летний юбилей. Первые биеннале обращались к понятиям «времени» и «пространства», нынешняя биеннале – своего рода новый уровень, широкий взгляд на проблему совместного сосуществования (близкую тематике Московской биеннале), в глобальном же смысле – практика соприкасания музея со всеми. Интересно, что этот подход был воспринят буквально – половину музея вскрыли: «в подполье» можно прокатиться на двух тележках и, нацепив фонарик на лоб, изучить его нутро; в залах образовались лакуны, которые будто специально придерживали до этого дня, у стен появились дополнительные подпорки (удлиненные ножки стульев Натальи Зинцовой).

Недавно разрушили пешеходный мост, который вел к музею, оставив его будто на острове, без удобных подходов, у стрелки Енисея. Это показал в своем музыкальном представлении «Отделение связи» на открытии биеннале композитор Владимир Раннев: два хора, стоя по разные стороны реки, кричали друг другу, перкуссионисты били молотом в подзвученный воздуховодный фонтан. Раньше уличные проекты выходили в город, а теперь изменяют фасад музея, находящегося сейчас в ремонте. Плеши, образованные снятием облицовки, гармонируют с огромной фреской на центральной стене: художник BiP создал рисунок, вдохновленный однажды увиденным человеком, бегущим по кладбищу – тот словно опаздывал на похороны, бежал, оставляя после себя лишь мерцающий образ. Так, разъедая белый фон стены, убегает и нарисованный человек, разбрасывая по пути лепестки цветов, которые, отлетая, становятся огромными и уподобляются отвалившейся штукатурке, готовой обрушиться на голову. Конечно, кураторы немного романтизируют образ здания, придавая ему такое значение, но его, правда, чувствуешь: работы художников, дополняют фасад в лесах и проступающую сквозь них архитектуру Арэга Демирханова, что, кажется, музей только сейчас выглядит по-настоящему цельным. С северной стороны музея бьется ватное сердце Слонова – раздуваемые ветром ватники; на другой стене – работа арт-группы «Злые» на тему смерти: две даты, наполовину закрытые цветами (рождение – цветы, смерть – цветы), между ними дефис, зеркально отражающий лица и сосредотачивающий в себе то самое соприкасание – с вечностью.

На открытии Мила Долман и Мария Куликовская, художницы из столиц двух воюющих государств, Москвы и Киева, показали перформанс: сидя на «черном квадрате», они с противоположных концов вышивали слово «терпение — ?», в то время как у них на спине сосали кровь пиявки. Когда они отваливались, художницы бросали их на ткань, размазывая кровь по белому транспаранту. Диалог с другой стороной невозможен без этого вопрошающего мотива: Куликовская вышивала знак вопроса светящимися в темноте нитками, Долман – слово «терпение» на запачканной кровью ткани.

За спиной художниц – работа красноярского художника Александра Сурикова, который совместил в одном изображении флаги воюющих государств. Конфликт здесь смягчается, превращаясь в диалог: стороны перерастают друг в друга, границы не ощущаются – все, что принадлежало когда-то одному, принадлежит и другому; это решается в цвете, фактуре и линиях.

Структура биеннале усложнилась «кабинетами» внутри выставочных пространств. Один из таких – сгоревшая комната Ольги Кройтор, поддержанная соседним кабинетом из ваты Василия Слонова. В тотально черной, но мягкой, одновременно недружелюбной и манящей комнате Кройтор можно потеряться: там нет ощущения верха и низа, нет звуков, только едва исходящее тепло – от белой комнаты Слонова, где в даже висящий посередине колокол – метафора безответного церковного набата – сделан из ваты.

После – снова темная комната с самым титулованным участником биеннале, панорамной видеопроекцией «Галька/Гаити 18°48’05′‘N 72°23’01′‘W» (проект одновременно участвует в 56-ой Венецианской биеннале, представляя национальный павильон Польши) нью-йоркских художников К.Т. Джаспер и Йоанны Малиновской. Это видеоистория – постановка оперы в маленькой деревне на Гаити, куда когда-то были посланы военные отряды поляков – чтобы подавить восстание местного населения в далекой колонии, но вместо этого они присоединились к бунтующим, помогли им добиться независимости и ассимилировались. Приезжая в деревню сейчас художники вновь взывают к чувству национальной идентификации, что оказывается близко и одной из участниц дуэта – нью-йоркской художнице с польскими корнями Йоанне Малиновской.

Поразительно, как актуально эта тема звучит здесь, в Сибири. Тема сибирского сепаратизма несколько схлынула, и все глобальные проекты в искусстве решаются с помощью приглашенных людей, даже Канский фестиваль в соседнем городе делается руками приезжих. Это схоже с постановкой оперы на Гаити – и Красноярск здесь выступает в похожей роли – деревни, где отсутствует свет и другие блага цивилизации, но где есть настороженность ко всему новому, включая приезжих, и некоторая обособленность, несмотря на внешние и внутренние сходства. Оперу показывают на дороге, документализм просвечивает через проезжающие мопеды, козу и людей, не совсем понимающих, что происходит. Искусство способно работать в любой ситуации, отвечать на вопросы тех, кому оно не предназначено – это ли не главное соприкасание.

Некоторые художники населили музей разными персонажами. 120 маленьких девушек Шишкина-Хокусая кричат со всех углов, а бывшие когда-то героями диорамы «Старая Россия» люди из папье-маше вышли из телег, спрыгнули с бочек и теперь могут быть обнаружены в самых разных местах – кто-то присел с газетой, кто-то лезет вверх по стене, кто-то прячется. А кто-то вдруг продолжает экспозицию Ольги и Александра Флоренских, привезенную из музея PERMM: скелет человека, составленный из ржавых предметов, диалогизирует с застывшим человеком старой России.

Музей вывернут наизнанку: гипсовые головы, в бытность музея Ленина парадно стоящие на постаментах, оказываются отвернутыми в узкий коридор (куратор биеннале Сергей Ковалевский так соединяет музей в единый миф), стоящими на других скелетах – ячейках, наполненных забытыми символами: здесь и луч света, исходящий из Добролюбова, и кукла-ребенок, с которым когда-то сравнивали Белинского, и гвозди внутри ячеек – о которые зритель должен уколоться, чтобы почувствовать себя персонажем Чернышевского.

Еще один охваченный биеннале пласт взаимодействий – искусства с самим искусством, как в случае с работой «Ментальные дрова» Алексея Мартинса (от флагманской выставки остались одни звери, но не дрова). Коммуникация всех этих бойсовских зайцев, сложенных из грубых деревяшек, обращена к другим «животным» – серии портретов петухов (Александр Морозов, Александр Артемов, «Человеческий фактор»), а олени из того же штакетника сопротивляются друг другу. Все это выглядит немного первобытно, механическим подходом к столкновению – касания (возможно, лишние) на уровне материала, а не на уровне идей. Зритель становится сторонним наблюдателем и в галерее, где выставлены «Случайные совпадения» «Синих носов»: в каждой раме заключены две рифмующиеся работы. В этом же, несколько образовательном и механическом ключе, работает выставка Александра Повзнера «Отчет о проделанной работе»: за названием скрыта попытка увековечить обыденность, приоткрыть дверь в мастерскую и зафиксировать процесс работы художника – несмотря на общую завороженность экспозицией, не каждый сможет понять, зачем это тут, и унести гранитный пакет из выстроенного белого коридора с собой.

Все наслаивается друг на друга, укрупняется, раздваивается, расстраивается. Внутри музея появляется множество домов: это не только многоэтажки EVOL, но и большой дом красноярского художника Виктора Сачивко, на который зритель смотрит из под обоев, даже из-под наклеенных под обои газет – на огромный люминесцентный барабан желаний; или комнаты, где кричишь, а в ответ – тишина, или занимающий целый этаж дом Леонида Тишкова, продуцирующего бесконечные вязанки, коврики и даже луну. Память, соприкоснувшаяся с мирозданием, предстает в виде медных ковриков, фотопортретов детей, которые поехали в экспедицию искать погибших в Великой Отечественной войне; человеческое сообщество опрокинуто само в себя серией портретов петухов, люди нарисованные встречаются с гранитными.

Красное (политическое ли, прошлое уютное или праздное, бессмысленное или развлекательное), разлитое по всему музею, становится объединяющим мотивом – музей стал одной большой поверхностью, пульсирующей, завораживающей, болеющей. Вся биеннале и любые практики соприкасания – о том, что «мы не зря тут все», но объединение происходит только в пространстве и благодаря его суггестивности: то самое «мы», о котором везде идет речь, все-таки про «я» и другого. В «кабинетах» происходит закручивание впечатлений в эмоциональную воронку, откуда не всегда есть выход на критическое осмысление, зрителю предлагается буквальное погружение в большой аттракцион – путешествие по музею, откуда можно унести с собой опыт чувствования. Здесь не предлагается новых (совместных) решений, биеннале в итоге – смотр работ, без активной позиции, как политической (учимся терпению вместо того, чтобы действовать), так и личностной (прошлое как данность, человек исчезает в складках комнаты). Все проходит намеками, очень спокойно, не повышая градус – словно бы это выставка достижений. Биеннале выворачивает, но не дает ответов – возможно, именно общность этого выворачивания, барахтанье в одинаковом остатке и есть то самое соприкасание: заряженные общим временем и пространством – мы – смотрим в будущее.

Фотографии: Владимир Дмитриенко, Francis-journal.com и Олеся Позднякова