Кирилл Маевский: «Изменить ситуацию можно, переориентировавшись на собственный контекст»

836        0       

Aroundart.ru продолжает разговор о ситуации вокруг современного искусства в городах, помимо Москвы и Санкт-Петербурга. Лена Клабукова поговорила с издателем и основателем казанского центра современной культуры «Смена» Кириллом Маевским о том, как развивать местную культурную среду и стимулировать серьезный разговор о ней.

Лена Клабукова: Кирилл, расскажи, какие институции, помимо «Смены», заметны в Казани в плане современного искусства и культуры? Что можешь сказать о резиденции «Штаб»? Знаю, что при ней вполне самостоятельно живет театрально-синефильский «Угол».

Кирилл Маевский: «Штаб» – это место с господдержкой и содержательно представляет из себя офисы и коворкинг для тех, кто занимается так называемыми креативными индустриями. В этой тематической рамке работает и их лекторий, который, скорее, следует за внешними предложениями организовать то или иное мероприятие. То есть если в «Смене» большинство мероприятий мы инициируем сами, то там, как мне кажется, наоборот: «Штаб» выступает площадкой для проведения чьих-то внешних мероприятий. То, что они делают в рамках выставочной деятельности, сложно оценить, потому что, на мой взгляд, пока ничего внятного не произошло. И лекции, и выставки – это скорее фон для стартаперов-резидентов.

ЛК: «Угол», кажется, более сфокусирован?

КМ: Формально «Угол» – резидент «Штаба», но в действительности это совершенно самостоятельная единица. Они занимаются различными формами современного театра, проводят театральные лаборатории очень хорошего уровня, часто международные и в последнее время симпатично стали окучивать казанский театральный и кинематографический краеведческий контекст, скажем, сделали таперскую озвучку фильма «Булат батыр» (тат. железный богатырь – прим. автора) 1927 года.

ЛК: Кто еще активен в смысле современной культуры и искусства?
КМ: Сейчас по Казани маршируют урбанисты во главе с Наталией Фишман и дизайнеры, которые стараются «осовременить» татарскую культуру. И первое, и второе – хорошее дело, но пока это выглядит немного прямолинейно.

ЛК: А галерея «Хазинэ» в Кремле?
КМ: «Хазинэ» – это филиал ГМИИ им. Пушкина, Государственного музея изобразительных искусств. Там висят Фешин и Урманче в постоянной экспозиции. Периодически они делают хорошие выставки, связанные с казанским авангардом, который был очень насыщенным – остались отличная графика, книжные обложки, плакаты. Например, Фаик Тагиров, отучившийся во ВХУТЕМАСе, делал обложки для Аделя Кутуя, который, в свою очередь, был последователем Маяковского и организовывал здесь СУЛФ – «Сул Фронт», что в переводе с татарского значит Левый Фронт, ЛЕФ. Он делал прекрасные плакаты – конструктивистские с куфическим арабским шрифтом (татарский язык до 1927 года писался арабицей, потом короткий период латиницей и с 1939 года – кириллицей. – прим. автора). Или графическое объединение «Всадник» – авангардисты, которые своими графическими альманахами популяризировали графику как таковую. Но ориентации на современное искусство у галереи «Хазинэ» нет. Современным искусством некоторое время назад при казанском Эрмитаже занималась Гузель Файзрахманова. С 2007 года она делала проект «Эрмитаж 20/21». Там были сложные взаимоотношения с бюрократическими структурами, которые что-то разрешали, что-то запрещали, неясно, как в таких условиях выстраивать внятную линию.

ЛК: По-моему, ты излишне критичен. До 2010 года в России внятных некоммерческих институций, занимающихся современным искусством, было немного. Более того, сейчас даже ведущие мировые институции теряют четкую линию под действием неолиберальных факторов. А когда мы говорим о региональных подвижках, нужно учитывать отсутствие какого-либо поля для внятности – я думаю, к первопроходцам надо относиться мягко – «хоть что-то».

КМ: Понимаю, но в каких-то регионах «хоть что-то» сыграло более заметную роль.

ЛК: Может, твоя критика не в том, что галерея «20/21» не сыграла никакой роли, а в том, что она не выросла во что-то большее?

КМ: Во многом да. И связано это с тем, что Гузель всем этим занималась одна, без сторонней помощи, что отразилось, например, на пиаре событий, которые она организовывала. Был круг – студенты архитектурного факультета КГАСУ, где Гузель преподает, которые посещали эти лекции, до остальных информация о них почти не доходит. Тут мы переходим в пространство эффективного менеджмента, хотя и не любим о нём говорить, но где-то, возможно, он был действительно эффективнее. И позволил вовлечь в процесс современных или не очень современных художников и тех, кто хотел бы ими стать.

ЛК: Как минимум, она ввела понятие «современного искусства» на территорию казанского Кремля – что довольно смело. По второму пункту: избегания разговоров об эффективном менеджменте в современном искусстве – это, конечно, лукавство, потому как это один из важных, а временами и почти определяющих направление развития факторов. И по поводу архитектурного фактора: как я наблюдала в разных странах, при ускоренном переходе в глобальное неолиберальное экономическое и культурное поле в первую очередь развивается некритическая и максимально ликвидная культурная деятельность, как бы первоначальное накопление непосредственно понятных практик, а уже на появившейся платформе начинают расти практики с левым уклоном и критическое искусство. Я видела, что в 2010-х в Казани в культурном «авангарде» были дизайнеры и клубные музыканты. И активные деятели снова и снова появляются именно из архитектурного института с единственной в городе кафедрой дизайна. Эта социология как-то меняется?

КМ: Они и сейчас активны. Собственно, именно они и маршируют с урбанистическими флагами. А в отношении мероприятий «Смены» мы видим повышенный интерес гуманитарной академтусовки. Это преподаватели и студенты философии, социологии, филологии, истории. Плюс есть гигантская активная аудитория, которую сложно как-то профессионально идентифицировать.

ЛК: Можем мы сказать, что университетский, теоретический дискурс и его носители стали заметнее проявляться в формировании современной повестки в городе?

МК: Я думаю, да. Они пока больше находятся в состоянии потребления и самоориентировки, но определенная активизация есть.

Выставка екатеринбургского художника Владимира Слезнёва «Метрополис» в казанском Эрмитаже, 2013 // Фото: inkazan.ru

ЛК: Расскажи про «Смену».

КМ: «Смена» открылась ярмаркой интеллектуальной литературы в декабре 2013. Это был такой совсем маленький non/fiction. Сейчас существует в пяти ипостасях: галерея, вернее, три галерейных пространства, книжный магазин, издательство, газета «Рупор Смены» и постоянные мероприятия – лекции, кинопоказы, семинары, концерты, резиденции и фестивали.

Вообще изначально планировалось делать акцент на галерее, но любой, кто решит заниматься деятельностью, связанной с современным искусством в Казани, столкнётся с тем, что у людей просто отсутствует какая-то практика и понимание, как с ним взаимодействовать. У нас не было этой традиции, не было активистов, которые бы популяризировали современное искусство в 80–90-е. Скажем, в Нижнем Новгороде, в Екатеринбурге они были. В Нижнем была Анна Марковна Гор, которая на личной энергии выстроила «Арсенал» – ставший филиалом ГЦСИ. В Казани современное искусство просто отсутствует в поле интересов, к нему даже негативного отношения нет.

ЛК: Получается, что фундаментально интересы «Смены» – это культурология в расширенном понимании и современное искусство. Все это практики, довольно сильно завязанные на активном левом дискурсе. Как с ним в Казани?

КМ: Очень плохо. Как, впрочем, и везде. Пока что в Казани критической левацкой мысли, к сожалению, практически нет. Но и четко обозначенной и осмысленной правой позиции тоже. В этом смысле Татарстан довольно аполитичный регион.

ЛК: Знаменито про 98-процентную поддержку партии.

КМ: Да, несмотря на мощный подъем национального самосознания в 90-е.

Книжный фестиваль в «Смене»

ЛК: Я в легком преломлении слышу это периодически от Артёма Силкина (директор музея острова-града Свияжск, один из руководителей студии «Угол», один из создателей фонда поддержки современного искусства «Живой город» – прим. автора). Он говорит, что очень заинтересован во взаимодействии с современными художниками из Москвы, но ничего политического или слишком сложного для восприятия «лучше не надо» – во-первых, не поймут. Тут, как я понимаю, два основных смысла: с одной стороны, нет подготовки для восприятия многих практик, они могут отвернуть потенциального зрителя. С другой, так называемая аполитичность, центризм – результат длительного подавления политических активностей, в том числе обусловленный, конечно, бурлением на опасном уровне в начале 90-х. Хотя, надо сказать, постепенный рост национального самосознания и активизация мусульманской культуры налицо. Интересно понять, какие у вас принципы планирования выставочно-лекционной программы в таком контексте.

КМ: Одна из основных задач сейчас – показать широкое разнообразие подходов, тем и ракурсов в современном искусстве. Внутри этого – отбор проектов, которые лично нам симпатичны. Одно время мы игрались с идеей отказаться от Москвы как от основного поставщика современного искусства. Организовывали выставки Кирилла Гаршина, Сергея Сапожникова, Гамлета Зеньковского. Но все немосковское современное искусство проходит и приходит в другие регионы через Москву, и прятаться от этого бессмысленно. Тем не менее, мы активно сотрудничаем и с нижегородским «Арсеналом», и с воронежским ВЦСИ, и самарской «Викторией», и с пермским Музеем наива.

У нас нет задачи перманентно демонстрировать свою левую позицию и интерес к ней. Если Александр Михайловский и Александр Иванов предложат нам сделать презентацию дневников Юнгера – мы с радостью ее организуем, вслед за лекцией Алексея Цветкова во время выставки Жиляева.

Выставка Сергея Сапожникова Untitled в «Смене», 2015 // Фото: ЦСК «Смена»

ЛК: «Смена», получается, транслирует понемногу обо всем – такое своего рода культурное миссионерство, новая волна окультуривания. Нельзя, конечно, не думать о колониальной метафорике. Москва с определенным отставанием внедряет метропольные «западные» идеи в искусстве и культуре, потом – после дополнительной задержки – с они переносятся в регионы. Здесь пока, как мне видится как скорее внешнему наблюдателю, пик популярности практик обуржуазивания городского пространства, его перевода из постсоветского в ориентированное на модного городского потребителя. А есть какие-то прецеденты, которые не являются локализациями очередного московского бума и при этом это не ар-брют?

КМ: Вопрос требует, на мой взгляд, хулиганского ответа. Чем Нижний Новгород отличается от Новосибирска, Екатеринбурга и чем Казань отличается от Нижнего Новгорода? Есть конструктивистская школа екатеринбургская, новосибирская, в Екатеринбурге был довольно мощный рок-клуб и была мощнейшая волна сибирского панка. В Казани ничего такого не было.

ЛК: Ну, мы только что говорили о казанском авангарде, на ум ещё приходит медиахудожник Булат Галеев .

КМ: Да, это исключения. Я думаю, все дело в часовых поясах. Мы находимся в одном с Москвой информационном и новостном поле, а Новосибирск – нет. Плюс, чтобы в Казани организовать выставку, проще всего её привезти из Москвы, это стоит копейки. А в Новосибирске 4 часа разницы с Москвой, он в 4 раза дальше, чем Казань. Везти туда что-то некоммерческое почти нереально. У них развивается внутреннее культурное производство, они начинают смотреть внутрь себя, как-то себя интерпретировать. Казани надо тоже вернуться в себя, она слишком ориентирована на Москву. Я думаю, изменить ситуацию можно, переориентировавшись на собственный контекст, – например, порыться в краеведении и попытаться из найденного соорудить новую систему координат. К краеведению можно подходить с разных сторон: со стороны классической – междисциплинарной этнографической, исторической, географической; можно с культурфилософской – исходя из принципа, что все то, что сегодня является актуальным событием, завтра станет краеведением. Скажем, сюда приезжал Маяковский, на него сходил Адель Кутуй, и через 50 лет мы изучаем Кутуя на уроках татарского языка. А можно заниматься художественной интерпретацией. Скажем, из Хлебникова, который учился в Казанском университете и увлекся здесь орнитологией, можно сделать все, что угодно. Направлений, конечно, может быть больше. Но именно эти мы хотим развить в нашем фестивалем – искусства и краеведения «Искра», который будет проходить с мая по август этого года. Фестиваль состоит из серии семинаров, круглых столов, посвященных новому краеведению, двух резиденций: художественной и плакатного дизайна и дня уличного искусства, в рамках которого на улицах города мы пытаемся сделать своеобразную временную экспозицию краеведческого музея. Основная идея – попробовать говорить об истории Казани и культурных сюжетах средствами современного искусства. Надеюсь, вся эта затея в дальнейшем мутирует во что-то большее – казанскую краеведческую биеннале современного искусства или институт экспериментального краеведения.

Открытие выставки «Кинотеатр повторного фильма», 2015 // Фото: ЦСК «Смена»

ЛК: Я разжилась книжкой про своего рода теорию заговора против татар, в которой с избыточной – хотя в чём-то понятной – озлобленностью рассуждают о том, что со времен Ивана Грозного разностороннее влияние татарской культуры на другие на территории России, а также возможное длительное дружественное сосуществование народов старательно вычищалось из официальной истории. Там довольно разнообразная доказательная база, но из-за невероятной эмоциональности авторов книга попадает на полку к Фоменко, хотя в постколониальном/деколониальном плане тема интересна, только требует очень деликатного подхода, в том числе, может, и спекулятивных проектов, но не тенденциозных изданий.

КМ: Про другие какие-то локальные активности в схожем направлении – есть «Джадид-фест». Он меньше связан с джадидизмом, чем можно подумать по названию, но у них проходят лекции, скажем, про Аделя Кутуя и феминизм, про Хади Такташа и так далее.

ЛК: «Джадид-фест» выглядит как смущающе прямолинейное внедрение татарских культурных элементов в модный дискурс. Маркет свитшотов с тюркско-татарскими принтами, с какими-то капкейками, лекциями о казанских суфражистках на татарском и диджеем с татарским репертуаром. С одной стороны, за счёт вливания модности Татарстан начинает позитивнее восприниматься, в первую очередь, изнутри, укрепляется локальное самосознание. С другой стороны, всё это производится в основном через консьюмеристские практики. Но важнее вопрос национальности, который в современном мире вообще-то является огромной проблемой, к которой сложно даже подойти, если думать о беженцах в Европе, об ИГИЛ, о культурном обособлении, об отношении к другим. Это одна из самых актуальных и больных тем для всей цивилизации, и Джадид-фест» в свете этого выглядит довольно поверхностно.

КМ: Меня в Джадид-фесте» интересует их попытка осмыслить в современных терминах татарских писателей, о которых большинство сейчас почти ничего не знает. Но мне не нравится форма. Любая попытка татарскому быть татарским, играть в татарское, продавать себя как татарское мне не очень симпатична.

ЛК: Из анекдотического: недавно узнала, что Мирсаид Султан-Галиев, именем которого названа площадь перед Национальным культурным центром, – башкирско-татарский родственник куратора Бори Клюшникова. Оказалось, он развивал идеи мусульманского социализма. Такого рода истории, неоднозначные и индивидуальные, кажутся более легитимными.

КМ: Это, кстати, немного рифмуется с одной из наших идей – затащить в казанский контекст максимальное количество людей, не имеющих к городу никакого отношения, но чтобы они, в некотором смысле, работали на Казань. Скажем, мы недавно издали казанскую главу из большой биографии Ленина, которую пишет Лев Данилкин, ее проиллюстрировал Арсений Жиляев, послесловия написали Борис Куприянов и Алексей Цветков. Данилкин хорошо совмещает две карты: архива и современности, занимается своеобразной ревизией современного окололенинского наследия, добавляя туда элементы психогеографии. Еще издали «Мифологию казанских татар» Каюма Насыри и Якова Коблова, проиллюстрировал Антон Черняк, известный в миру как вокалист группы «Кровосток». Книгу «Шариат для тебя» известного исламоведа Рената Беккина иллюстрировала Ирина Корина. Эти совмещения, наложения разных карт, разных взглядов могут быть как ментальными, так и непосредственно физическими.

ЛК: Расскажи, какие у вас взаимоотношения с властями? Вы же в пяти минутах от Кремля. Гранты предполагают какую-то ответственность? Вы оттуда выглядите скорее маргинальным начинанием или за вами посматривают?

КМ: Отношения пока очень формальные – республиканская и городская власти несколько раз финансово поддержали наши проекты, а мы по результатам мероприятий отчитывались по смете и выполненным работам. В целом отношения мне пока не ясны. Нам очень чётко дали понять, что мы зря показали фильм «Майдан» Сергея Лозницы и в тот же момент выдали грант на проведение Летнего книжного фестиваля. Я думаю, «Смена» не выглядит маргинальной, власть понимает важность того, что мы делаем с точки зрения, как минимум, брендинга города – как активной культурной институции.

ЛК: А как вы вообще финансируетесь?

КМ: У нас нет ни частного, ни государственного финансирования. 7 человек сотрудников, которые делают здесь всё, вынуждены зарабатывать на жизнь где-то на стороне. Я, например, работаю в издательствах Ad Marginem и «Ил-music». Нам часто помогают различные российские фонды, но этих денег хватает только на адресные мероприятия и не очень хватает, чтобы заплатить аренду. Это даже не аренда, это немного увеличенная коммунальная плата, но и её мы тянем с трудом.

ЛК: Поскольку вы работаете, особенно в части современного искусства, в чистом поле, то засеиваете всего понемногу и со стороны это выглядит поверхностно. Но другого пути, видимо, нет.

КМ: Есть другой путь, радикальный и довольно жестокий. Мы его видели в Перми. Это слом всего привычного. Мы вот привезли вам 100 человек, которые культуру будут не сеять, а сразу делать. Отторжение – это естественная реакция в такой ситуации.

ЛК: Блицкриг. А есть в «Смене» какие-то длительные образовательные программы, не так, что известные из Москвы по очереди дают одну лекцию – и до встреч в эфире?

КМ: Это не «по очереди». Мы делаем циклы лекций и кинопоказов. В цикле «Субъектив» мы дважды в месяц показываем современное отечественное документальное кино, стараясь привозить режиссеров или хотя бы организовывать скайп-конференции. В этом году мы начали два цикла лекций. Первый – «Современное искусство в России: истоки, герои, контекст», в рамках которого хронологически двигаемся от неофициального искусства 60-х к искусству десятых. О 60-х читала Лиза Плавинская, о видеоарте – Антонио Джеуза, о московском концептуализме – Саша Обухова. Второй лекторий – «Теории современности» вырос из предыдущего цикла о поп-культуре LEPS. «Теории» – это критика интернета, массовой культуры, моды, урбанизма. Уже выступили Александр Филиппов, Виталий Куренной, Виктор Вахштайн, Кирилл Мартынов. Этот проект мы сделаем совместно с новым интернет-изданием Inde.io (инде – сейчас; популярное междометие (~ну уж) на татарском – прим. автора). Правда, они открылись совсем недавно и пока не очень понятно, насколько четко понимают свою функцию. Мы частенько сталкиваемся с отсутствием в Казани средств массовой информации, которые бы хорошо доносили до людей, чем мы занимаемся.

Выступление Лизы Плавинской в «Смене», 2015 // Фото: ЦСК «Смена»

ЛК: Я гуглила: помимо «Инде», которая пишет обо всех событиях, о «Смене» пишут только в контексте книжных фестивалей – того, что всем понятно. В «Инде» я видела очень толковые тексты, но в целом ощущается доминирование лайфстайла, может, это тоже часть стратегии «догнать и перегнать», чтобы всем сразу стало ясно, что искусство и культурология – это дико модно.

КМ: Есть несколько казанских СМИ, которые довольно активно пишут о нас. Но вопрос не в количестве, а в качестве. Здесь немного не хватает журналистского профессионализма. Но эта ситуация везде. Если посмотреть на Москву, нам хватит пяти пальцев, чтобы пересчитать издания, которые пишут о современном искусстве. В прошлом августе мы решили, что к каким-то крупным событиям будем издавать собственную газету «Рупор Смены». Издали два номера, а потом как-то перестало хватать денег, с этого лета, вроде, реанимируем.

ЛК: Я не уверена, что профессионализма не хватает именно журналистского. Чтобы разъяснять, чем вы занимаетесь – или чем занимаются художники и теоретики в Москве, – нужно всё это понимать, собственно, быть гуманитарием, критиком, искусствоведом, архитектором с определённым уровнем образования. Причём образованность нужна и тем, кто пишет, и читателям, нужна среда, которая требует для себя достаточной глубины анализа. В таком контексте роль «Смены» в том числе в создании запроса на тех, кто о «Смене» может написать.

КМ: Да, нужна база, которая требует уже имеющейся базы, чтобы понимать, зачем вообще всё это нужно.