21–27 ноября

1 756        3       

1 756    3   

Текст: Лизавета МатвееваФото: Пётр Белый

Персональный проект Петра Белого — это художественное исследование окружающего произведение выставочного пространства со всеми его «трещинками». Проект Петра Белого рождался буквально в борьбе со средой. Далекие от идеального white-cube’а залы галереи «Борей» полны нервирующих глаз элементов: гвоздей, шурупов, дыр и щелей, которые делают практически невозможным сосуществование рядом с ними искусства и его размеренное восприятие. Художник, работающий в жанре site-specific инсталляций, в этом противостоянии нашел тонкий поэтических ход — вместо попытки сокрыть раздражителей, он сделал все возможное, чтобы их подчеркнуть и предоставить им слово. Как результат, в каждой из четырех комнат«Борея» расположилось по одной инсталляции – четыре минималистичных куба, отсылающих, по словам автора, и к Солу Левиту, и к супрематизму, и к иконописи, и к оп-арту. Кубы сопровождаются изречениями Казимира Малевича о кубе как о «геометрическом представлении» и как о «результате всех устремлений человека». Стерильные объекты, обрамленные и обрамляющие одновременно, учат смотреть и видеть суть, не взирая на навязчивые сложности.

1 756    3   

Текст: Борис КлюшниковФото: Ольга Покатилова

В проекте «Сколково. The game» Сара Кульманн продолжает исследовать возможности виртуальных квестов. Компьютерная игра для культуры поздних 90-х становится не просто индивидуализированным досугом. Возникшая в то время сеть компьютерных клубов совмещает между собой несколько персональных компьютеров, превращая процесс игры в парадоксальную пересборку коллективного виртуального тела. Я помню, как в начале 2000-х практически единственным способом социализации для нас стали походы в мрачные подвалы, где мы, подключенные каждый к своему устройству, играли в сетевые игры, заменявшие нам футбол, кружки продлёнки, а иногда и школьный процесс. Мы предпочитали тренировать когнитивные нейро-реакции, обострять наше внимание и заниматься пиксел-хантингом , микроконтролем движения глаз и рук, вцепившихся в мышку. Публичное поле было в прямом смысле заброшено, мы спускались под землю, чтобы искать новых друзей и общаться на руинах телесной депривации и предельной изоляции. В этом парадокс компьютерных игр как феномена: их виртуальная структура питается нашим телесным разобщением, но собирает вместе наши разрозненные психические способности, представляя собой социализацию без связи, романтическое единство одиноких тел. В этом мире почти исключена революция: когда ты стоишь плечом к плечу с товарищем — возможен только раш за зергов.

Не случайно Сара Кульманн выставляет в некогда публичном пространстве галереи бессюжетный квест, игру без цели и прохождения, подчеркивая её призрачный характер. Для этого лучше всего подходит выбранный режим spectator, дающий ощущение бестелесного взгляда на локацию. Блуждающий герой идет по «шоссе вникуда, к городской легенде», к масштабному проекту Сколково, — по перегонам от жилых кварталов Сколковского района к стройке техно-хаба. Этот квест выявляет характеристику contemporary как совокупность различных «утраченных будущих», всех невозможных проектов, в обещании которых мы зависли. Философ и культурный критик Марк Фишер называет это состояние временем постоянной отсрочки, постоянных строительных лесов, где нам остается только блуждать по чертежам несбыточного будущего. Игра максимально свободна: вы можете отклониться с магистрали и пойти на поиски вложенных секретов, загадок и пасхальных яиц, без всякой возможности собрать их в единый план повествования. Черно-белая рисовка и рубленные многослойные текстуры подкрепляют ощущение непроявленности и неактуализированности ландшафта.

При этом сам факт презентации игры «Сколково» обладает социальной интерпретацией. Именно так, в режиме невовлечённого spectator, сегодняшний человек ощущает любые урбанистические и «инновационные» решения сверху, на него сыпятся памятники без мотивации и значения, его среда всё время пересоздается как в каком-нибудь Simcity, а он по ней может лишь бродить и кормиться планировочной атмосферой — пустым величием или цифровыми макетами обещанных музеев, виртуальной псевдопостиндустриальной «инновацией». Он обречён на точку бессвязности и не-коммуникации, на освобожденное отчуждение внутри квеста без направления и цели. И если Stanley Parable в свое время стал замечательным выражением офисного отчуждения на уровне отдельного индивида, то проект «Сколково. The Game» говорит нам о потерянном политическом макроменеджменте на уровне всей страны, которая проектирует, оцифровывает, но получает как всегда всю ту же кромольную национальную идею о недоделанном и полуработающем.

1 756    3   

Текст: Роман ОсминкинФото: Гера Парфиненко

Художники из региональных арт-групп «Наденька» (Омск) и «Всероссийское Общество Святых» (Ижевск) работают в «эстетике нерыночного предмета», которая, будучи некритически перенесенной из раннесоветских авангардных опытов по растворению искусства в жизни, сегодня сама стала респектабельной ветвью объектно-ориентированного искусства. Ручные скатерти с супрематическими узорами, платья с принтами Иисуса, более похожего на Че Гевару, носки ручной работы с надписями «топчи фашизм» и «топчи сексизм» вполне могут быть размножены и растворены во внеконтекстуальном пространстве неолиберального безвременья, как это не без успеха уже проделал Гриша Брускин с фарфоровыми статуэтками советских рабочих и колхозниц – любимый художник главного апологета объекта и его непознаваемости Грэма Хармана. Но главный аргумент этих неглянцевых, неидеальных, но «многотрудных» вещей состоит, как это ни парадоксально, не в их непознаваемости, а скорее в том самом обещании, которое по Рансьеру хранит любое произведение искусства, благодаря своей не-утилитарности. Требование быть экспонированными, применительно к носкам, платьям и скатертям становится тем самым обещанием скорого (скорого ли?) освобождения и той самой близости любой DIY-вещи, которая может быть в любой момент снята со стены галереи и использована по назначению. Казалось бы, мы, вслед за Катей Деготь, могли сказать об этих вещах, что они, как и их советские предшественницы «противятся эстетике “товарного вида” и переходят прямиком к сути дела: теплые штаны греют, макароны питают, зенитные установки стреляют. Немодный, ни во что не упакованный, бесформенный с точки зрения товарной эстетики, предмет воплощает ненарушенную сущность…». Но проблема в том, что сама эта «ненарушенная сущность» давно и успешно коммодифицирована в hand made и DIY-производстве. Поэтому главное здесь – не поспешить, так как революционное искусство, агентами которого являются неотчужденный труд и эмансипированный творческий потенциал, поднятые на знамя группами «Наденька» и «Всероссийское общество святых», – за пределами ДК Розы останутся неразличенными экзотизмами и всплывут седьмой водой на киселе фетишизации. Поэтому вещи хоть и товарищи, всё-таки пусть пока повесят на стене в качестве очередного освободительного обещания. Обещание лучше хотя бы по той простой причине, что обещанное им всё ещё имеет свойство маячить где-то впереди нашего реакционного времени.

1 756    3   

Текст: Юрий ЮркинФото: Влад Чиженков

В основе методологического фундамента выставки «Оркестры» лежит положение Теодора Адорно, выраженное в достаточно спорном труде «Социология музыки» (1962 г.) «музыка — это субинститут реальных процессов». Та же музыка для группы u/n multitude (и более конкретно – оркестровая структура) и её разные типы влияния на слушателя являются средством постижения современной политической реальности. Музыка здесь – перепрограммированный медиум, который наделяется иным типом рефлексии и собственно сам музыкальный текст находится вне рамок привычной трактовки.

Для работ u/n multitude характерен прием столкновения нескольких (порой находящихся в открытом конфликте) социальных реальностей с полем современного искусства среди которых: псевдоремесленное производство («Московские товары», музей Москвы, 2016), система организации Союза художников («И все таки я верю», ЦДХ, 2016), «досуговой» программы и параллельной жизни ВДНХ («Дворец культуры», 6-я Московская биеннале, 2015), недовольных жители дома на улице Ирины Левченко («Концерт», Граунд Ходынка, 2015) и т. д. Другая активная часть их художественной практики – это доведенное до гротескного состояния карнавальное шествие, которое внедряется в ничего не подозревающую повседневность («Трамвай Желание» и «Шествие», 2015).

Собранные на выставке «Оркестры» работы группы за весь период ее существования уникальны тем, что они переносят акцент с создания произведения на конструирование переживаемых ситуаций, без разграничения между действующими лицами и зрителями. Но для этого зрителю нужно приложить значительные усилия – снять воображаемую пелену с глаз.

1 756    3   

Этой осенью в Мытищах можно было даже выиграть грант и отправиться в резиденцию на Кубу — по этому поводу, конечно же, хочется пошутить про центр и периферию. К участию в Brewhouse Art Prize приглашались молодые художники, отбирали заявки — почти все — молодые кураторы (Мария Калинина, Анна Журба, Иван Исаев, Лизавета Матвеева, Снежана Кръстева и Станислав Шурипа). Художники боролись за бюджет и площадку для создания работы — таковых подразумевалось четыре. Они и выставлены сейчас в Варочном цехе: работы Анастасии Вепревой, Ангелины Меренковой, Елены Артёменко и дуэта Лиза Артамонова и Илина Червонная. В середине декабря будет объявлена победительница, которая отправится в резиденцию Artista X Artista на Кубу.

Что можно сказать о подобных выставках — выставках номинантов премий? Можно сравнить их с другими по кураторской работе и попробовать посмотреть как на срез поколения. Понятно, что куратору пришлось работать с тем материалом, выбранным жюри, что происходит на всех подобных выставках. Интересно то, что выставка при этом совершенно не разваливается по тону высказываний — здесь война машин, помноженная на тело и его конечность, пустота и смерть как предмет культа. Все плохо уже сейчас, и будет ещё хуже — известный троп молодого искусства.

Экспозиция получилась на редкость умеренной и разреженной, по проекту на зал — противовес частым выставкам премий, молодых художников или выпускников, которых набивают, как селедок в бочку. Хотя не сказать, чтобы работы не смешивались друг с другом, но вышло им это только на пользу. Скрежещущий звук работы Елены Артёменко, расположенной на самом верхнем этаже, слышен даже на первом и стал саундтрэком всей выставки. В зале Артёменко — очень эффектный, даже чересчур прямолинейный образ: инсталляция из грубого металла, одна часть которой — «Карусель» — скрипучий агрегат, на котором крутятся слепки-шкуры человеческих спин, вторая — «Уличный орган» — «шарманка» с сапогами, которые маршируют, если покрутить колесо. Этот «скрип» здорово преломляется на нижнем этаже, в зале с видеоработой Анастасии Вепревой «Судьи». Это сделанная простыми средствами и очень доходчивая антиутопия мира машин, которые последовательны и строги в своей оценке не просто поступков, а мыслей и высказываний людей: любые противоречия считываются как предательство, а их носитель — ликвидируется. Получается комментарий к известной мысли о том, что искусственный интеллект, проанализировав ситуацию в мире, довольно быстро придет к выводу, что главная причина всех его проблем — человек.

Работы двух других участниц уступают по ясности высказывания и качеству исполнения. «Среднеазиатские мазары» Ангелины Меренковой — попытка исследования архитектуры надмогильных сооружений в Средней Азии и ее изменения в период принудительной оседлости 1930-х при СССР. Попытка, потому что результат — предъявление интереснейшего материала, но которому все-таки не хватает системности, его представление кажется местами случайным, а демонстрация листа со сметой поездки художницы вовсе вводит в ступор — будто ироничный комментарий к жанру исследования вообще. «Белый свет» Артамоновой и Червонной — инсталляция, которая впечатляет масштабом и визуальной ритмичностью, но при этом создает такое же ощущение случайности и неоправданной тяжеловесности представленных элементов. Они собираются в поэтический образ примерно так же, как отражение городских огней в стеклах — прекрасен этот образ только если мимолетен и эфемерен, но застыв рискует вот-вот обернуться пошлостью.

P.S. Обращаем внимание на то, что работа Ангелины Меренковой представляет собой не отчет-исследование о совершенной поездке, а только его план — художница отправится по заявленному маршруту летом 2017 года.