26 марта – 1 апреля

1 001        1       

1 001    1   

Текст: Анастасия Вепрева Фото: Анастасия Макаренко 

В темном узком коммунальном коридоре — новая графическая серия Ольги Житлиной. Измученный, исхудавший персонаж, почти утративший все женские гендерные признаки живет на стандартных офисных листах, новых или уже использованных черновиках, едва различимый из-за небрежной прорисовки. Его (её) мы видим изнутри вывернутой бедной коробки, которая насильственно раскрывает перед нами его (её) внутренности. Его (её) страдания тем страшней, что они замаскированы под незначительность, никчемность, неумение — их легко просмотреть взглядом, пройти мимо, проигнорировать. Они не кричат о себе, это не романтический герой, а маленький человек, съедаемый собственным горем, собственным внутренним огнем, тлеющим пожаром.

Сама экспозиция построена так, что в тесном коридоре ты вынужден сближаться с графическим персонажем, буквально телесно, и невозможно смотреть на него (на неё) издалека. Но в то же время, коридор коммунальной квартиры — это то, что постепенно вытесняется из сознания как элемент обыденности. Это технический путь из комнаты в кухню, многократно пробегаемый за день. Его обычно не разглядывают, и в этом заключается горькая ирония — даже самое невыносимое страдание может быть вытеснено, проигнорировано, сведено к норме.

Однако в конце коридора виднеется заключительный рисунок, он висит выше прочих и дает горизонт желания. В нём персонаж(ка) стремится, словно из-под земли, ворваться в мир мужчины, сидящего на диване с детьми, и вырвать из рук его меч. Этот рисунок во многом задает и политический контекст — теперь это уже не просто экзистенциальные страдания, но и определенная оптика, в которой именно женский персонаж оказывается уязвлен в патриархальной системе и вынужден (вынуждена) истязать себя, блокируя все сильные эмоции внутри собственного тела.

Открытие проходит в стандартном формате квартирной выставки — вместе собираются друзья, старые знакомые, и все сидят, выпивают и общаются в залитой лучами солнца комнате. Но чтобы попасть в эту светлую комнату, нужно пройти через коридор страдания. Это ещё больше сближает зрителей и позволяет приоткрыть на время те чувства, которые так старательно прячутся в обычной жизни. Любую травму обязательно нужно прорабатывать, и, на мой взгляд, небольшая выставка в квартирной галерее может быть одним из хороших способов сделать это.

1 001    1   

Видео: Алина Филиппова

Если верить Хито Штейерль и ее тексту «Искусство как род занятий», то придется признать: искусство оккупирует жизнь участника художественного процесса. Современный принцип производства смыслов в искусстве структурирует жизнь тех, кто связан с этой сферой, в том числе и неформальные коллективные взаимодействия — от дружеских отношений до съема квартиры. Решения о квартирных выставках принимаются спонтанно и часто сначала существуют в форме шутки. То, что шутки в итоге превращаются в художественные высказывания, лишний раз доказывает, что любое действие в сфере искусства, от повседневного до экстремального, нацелено на производство смысла и/или визуального. Не знаю, насколько серьезна была инициатива жителей квартиры в Серебряном переулке (это между Арбатом и Новым Арбатом) устроить у себя дома выставку и какой путь она прошла от идеи до воплощения, но довольно очевидно, что она была вполне естественным результатом коллективного взаимодействия людей в пространстве, у которого есть общая комната, где возможно интенсивное общение между соседями.

Участники выставки (Алина Филиппова, Ксения Монголова, Катя Карандаш, Александр Скобеев, Иван Кулешов) оттолкнулись от спекулятивного аспекта темы коллективности и заявили в качестве темы проекта «коллективное бессознательное», которое становится не только проблемной точкой художественных жестов, но и рефлексией о производстве самой выставки, которая как бы самозародилась в квартире, выплеснулась из общего бессознательного соседей-друзей так, как может образно выражать себя бессознательное в принципе: в виде сна или галлюцинации. Нам часто снятся наши собственные дома, образы которых мутируют в ходе сновидения, они остаются знакомыми, но немного другими, и именно такое впечатление создает ситуация на Artbut. Это, конечно, связано не только с самим фактом временного изменения функции домашнего пространства и того, что оно открывает себя публике. Но и с характером самих работ, все из которых выдержаны в мрачном настроении и обращаются к пограничным состояниям коллективной психики, переходящим в психозы разного характера и оккультные обсессии. Это экстремальные состояния для «бытового» сознания, но на деле именно они и определяют характер повседневного психического действия.

Алина Филиппова в своем видео навязчиво снимает осмысленные и бессмысленные, пугающие и смешные надписи на стенах заброшенных домов, тщетно пытаясь вскрыть целеполагательные процессы их авторов. Эти надписи — опространствленные шизофренические «голоса в голове», как представленное в тексте к работе письмо неизвестной женщины с особенностями психики Медицинскому Путину, найденное подругой художницы. В другой работе Филипповой на двухслойном столе (упрощенная метафора устройства психики связана именно с двух- или многослойностью) разложены тексты с наблюдениями за повседневным (сверху) и кляксы, использующиеся для теста Роршаха, (снизу). Обычное действие тут тоже в своей основе структурируется несчитываемыми, но поэтически интерпретируемыми недообразами. Ксения Монголова построила стены из черных мусорных пакетов вокруг черного рояля, а из музыкального инструмента сделала стол, на котором то ли должен произойти мистический ритуал, связанный с чтением карт таро, то ли остались следы после него. На рояле и вокруг него — выведенные в трехмерность образы из карт таро: чаши, мечи, пентакли. Оккультное — такой же продукт бессознательности, который необходимо принять коллективно, чтобы удостовериться в его действии. Монголова в своей работе и мистическим текстом к ней (который притворяется экспликацией, написанной на русском артспике, но на деле эзотеричен) совершает сдвиг из чисто знаковой системы таро в телесное и так раскрывает заложенную в оккультном знании эротику.

Из контекста резко выделяется (но не выпадает) работа Александра Скобеева, которая встречает посетителя на входе. Это три лампы цветов российского флага, которые из-за притягательного свечения стремительно переводят патриотическую символику в декоративное состояние. Дело было 18 марта, и до закрытия избирательных участков оставался всего час.

Куратор Семён Михайловский

1 001    1   

Текст: Сергей Гуськов Фото: Сергей Гуськов, «Такеда»

Выставка «Преодоление», которую показывают в известном выставочном зале позади Госдумы, впервые — полтора месяца назад — открылась в петербуржском «Манеже». Оттуда в Москву она приехала не в полном виде (здесь на все работы не хватило пространства), но реконструировать первоначальный вид ее довольно легко, благо, что на открытии раздавались каталоги, в которых были указаны не доехавшие до столицы артефакты. Правда, по большому счету, заниматься подобной выставочной археологией в данном случае излишне: то, что действительно нужно знать об этой выставке, и так понятно.

Что важно понимать? Японская фармацевтическая компания «Такеда», поскольку у нее есть и производство, и потребители в России, решила заняться меценатством. Оператором фирмы в культурной сфере довольно быстро стал Семен Михайловский, который уже и за Венецианскую биеннале отвечает (и современного искусства, и архитектурную), и руководит Санкт-Петербургским государственным академическим институтом живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. В общем, человек и так хорошо устроился, доволен жизнью. А тут еще «Такеда» — можно показать своих студентов, себя показать, бюджеты опять же, ну понятно в общем. В 2016 и 2017 годах Михайловский как глава жюри и со-организатор дважды провел для «Такеды» конкурс ART/HELP (1, 2) — и видимо будет с удовольствием продолжать это делать в будущем. Теперь он выступает как куратор проекта «Преодоление». Единственным мероприятием японской фирмы в сфере визуального искусства, к которому не приложился Семен Ильич, была прошлогодняя выставка «Такеда. Боль и воля» под кураторством Михаила Сидлина в пространстве фонда «Стелла». Получается, Михайловский использует эту программу для увеличения личного аппаратного веса и, в добавок к тому, рекламы своего вуза, подкрепляя это некими параллелями с ситуацией в художественном образовании Японии.

Про что выставка? Приехавшее из Петербурга в Москву «Преодоление», по задумке куратора, позволяет увидеть, чем занимаются сегодняшние участники художественных вузов в Японии и России. Казалось бы, скучнейший официозный заход, но сами не осознавая действительных результатов своих действий, организаторы во всей красе показали то, что обещали. Участвующие совместно с Институтом им. Репина токийские университеты Масасино и Тама конечно скорее сопоставимы с нашими суриковками-строгановками, чем с ведущими учебными заведениями в сфере современного искусства типа «Голдсмитс», чем даже с какой-нибудь Венской академии художеств. Но тем и сильнее диссонанс, который испытываешь, сравнивая работы японских художников и их российских коллег — ведь они, казалось бы, располагаются примерно в одном поле.

Что они показывают? Японцы в большинстве рассказывают о своей жизни, о реальных проблемах, с которыми они более или менее сталкиваются и которые обсуждают. Мэнгтин Ю и Миса Отера, каждая по-своему, создали произведения о душевном покое или беспокойстве, о необъяснимом веселье во сне (в случае первой художницы) и панических атаках (вторая физически ощущает дискомфорт). Харука Харамото представляет два связанных проекта на гендерную тематику: вот бабушкино свадебное платье — буквально детское, а вот ее собственные, напоминающие образцы обоев фотопостеры, заявление к которым вполне однозначно: «Я мечтаю положить конец всем несчастьям, преследующим меня как девушку и как женщину». Юмика Тамацу изображает юношу, валяющегося на кровати в выходной, который устало прокручивает ленту новостей (объяснения по-моему излишни). В фотопроекте Сары Джиусто Ясунаги тоже речь идет о пробуждении — люди пойманы в тот момент, когда они не успели надеть социальные маски и определить уровень допуска к своей личной информации.

Работы российских художников, напротив, к их реальной жизни не имеют практически никакого отношения. Например, религия в нескольких произведениях (Марина Стахиева, Павел Калтыгин) — ну-ну, расскажите, как вы этим живете. У чувствующего конъюнктуру, которая близка не ему, а начальству, Владислава Золотоверхого изображен снос памятника Ленину (легко предположить где). Некоторые работы это просто такая академическая «абстракция», собранная из реальных элементов — высший уровень делания непонятно чего непонятно зачем. У Александра Бурлы, Татьяны Кунчукиной, Льва Паулса и Петра Субботина, например, четыре гипсовые головы пловцов, про которые сообщается, что «глаза модели скрывают плавательные очки, но зритель может угадать, что за ними скрывается уверенный взгляд человека, который не боится жизненных трудностей». При этом жизненные трудности здесь — это нечто из разряда метафизической категории, тогда как у россиян есть вполне конкретные проблемы, с которыми они сталкиваются каждый день (где денег взять; как решить проблемы с жильем, работой; как избежать опасностей, которые нас всех подстерегают примерно везде — от улицы до торгового центра). Художникам не с руки об этом говорить, да и куратор отбирает именно такие работы — про все хорошее, против всего плохого.

Единственная попытка разговора о чем-то остросоциальном — картина «21:00» Александра Тыщенко. Там показаны бедные, забытые старички, сидящие перед телевизором — последним оставшимся им развлечением и окном в мир. Написана, скажем так, под русских классиков XIX века — с одной лишь поправкой: сейчас такое произведение заставляет потреблять чужое несчастье, а не что-то исправить. Во времена передвижников и Репина значение живописного медиума было иным, но времена-то изменились.

Между тем, именно живопись — наряду с графикой и скульптурой — преобладают в российской части выставки. Конечно, в японской тоже засилье традиционных медиумов (хотя все же есть одно видео и несколько анимационных фильмов) — все-таки выбранные куратором японские вузы аналогичны нашим традиционным госинститутам. Но при этом японские художники пытаются минимизировать традиционный подход к медиуму. Картины больше походят на съемку, а в идеале на пост в ленте социальных сетей, на обработанную в какой-то программе картинку, наложенный фильтр и т.д. Не то что бы во всех случаях это получается идеально, но видна попытка осмыслить свою деятельность, а не превращать устаревшие условности жанра в неизменный канон.

Циркулирующий в художественной среде апокриф гласит, что когда у Салавата Щербакова спросили, почему он делает такие ужасные работы в рамках госзаказа, может ведь и лучше, тот ответил, что время такое и власть такая: надо делать плохо. Huge if true. В этом высказывании много про нашу эпоху. Должно быть сделано плохо, не только потому что начальство на разных уровнях состоит из людей с низким культурным уровнем, но также потому что и оппозиционное сообщество в принципе — даже не то что бы в качестве тайной guilty pleasure, а вполне регулярно — желает видеть такое же примитивное искусство (просто с другими политическими подтекстами). Это общий запрос. Именно поэтому у властей есть Щербаков, а у фб-интеллигенции — Павленский. А для студентов Михайловского это уже канон.