Палимпсесты. Максим Шер

1 072

Ольга Дерюгина о наслоениях времён, отношении к земле и особенностях постсоветского индустриального пейзажа в фотокниге Максима Шера «Палимпсесты»

22.05.18 ТЕКСТ: Ольга Дерюгина

В книге Максима Шера «Палимпсесты» время предстает сразу в нескольких качествах / измерениях — как образ утопического будущего, чей дух грезится за архитектурой советского периода (однако, разумеется, не воплощается в полной мере), как материальные напластования нескольких хронотопов, выраженные в сочетании панельных домов и разнообразных пристроек, ларьков, гаражей и вывесок из 2000-х и 2010-х и, наконец, как период, затраченный на реализицию самого проекта — семь лет, в течение которых, как мы догадываемся, среда менялась, и те самые палимпсесты, составленные из краткосрочных структур, наверняка успели неоднократно переформироваться. То есть время предстает перед нами в виде образа (или определенной модели), материальных следов и атрибута художественного проекта. Однако здесь совершенно отсутствует переживание времени как коррелята восприятия субъекта.

Снимки лишены персонализированной точки зрения. Виды не вызывают никакой непосредственной эмоциональной реакции, но также в равной мере сложны для однозначной концептуальной интерпретации — это визуальное изобилие, смыслы (или тэги) которого, очевидно, не под силу было бы «раскусить» нейронным сетям — совершенно неясно, что в таких пейзажах является смыслообразующим, что — главным, а что — второстепенным. Кажется, здесь-то и разворачивается трагедия или ирония — это зависит от персональной позиции наблюдателя — «Палимпсестов», основанная на разрыве между персональным и усредненным, демонстрирующая безличный личный взгляд. В попытке создать комментарий к снимкам — как, по большому счету, и к любой другой фотографической серии — крайне сложно избежать генерализаций, и вместе с тем, что бы ни было сформулировано и выявлено, сложно отделаться от впечатления, что сказано недостаточно и обобщения никак не помогают проявить сущность запечатленного.

Ни в этих видах, ни в отображенной на фотографиях урбанистической ситуации нет ничего уникального. Выделяется только само желание новостроя выделяться. При этом, однозначно бросается в глаза безразличие к эстетическому — ведь все эти портики, колонны, крупные неоновые вывески нужны не для того, чтобы продемонстрировать вкус владельца или следование некой моде, а для того, чтобы заявить и утвердить значимость здания (то есть его функциональность). Не исключено, что такое безразличие выражает определенное отношение к миру, которое Михаил Куртов обозначает через такие понятия, как «Большая Поломка» и «Малые Починки» — формулируя мысль о том, что «европейский рационализм, как он формировался исторически, основан на исключении возможности некой Большой, «потусторонней» Поломки — на иррациональном страхе Большой Поломки», в то время как русские, «обнаружив или учинив Малую Поломку, каждый раз как бы удовлетворенно восклицают: вот, вот, мы же говорили, сломано наверху — сломано и внизу!» — а потому, в принципе, залатывать такие мелкие дыры вроде бы и не имеет особого смысла. Таким образом, во всех этих врЕменных постройках, на мой взгляд, проявляется скорее сверхрациональность, чем иррациональность — стоит ли думать над уникальным и привлекательным дизайном, если ты не уверен в завтрашнем дне? Агентность времени оказывается тут на первом плане — тактический расчет инженера должен быть связан с умением создать малыми средствами нечто, что не жаль соорудить на один сезон, но что потенциально может быть расширено, усовершенствовано и способно прослужить несколько лет.

С другой стороны, здесь же можно усмотреть и проблематичность отношения к земле, к территории, к собственности, к разделению между общественным и частным.

Вместе с наращиванием мощностей и ускорением развития технологий усугубляется разрыв между символическим и материальным капиталом, между меновой и потребительной стоимостью. Социолог Паскаль Гилен в своём тексте «Terra – Terror – Territory» указывает на то, что чем больше меновая стоимость земли начинает превалировать, тем более отстраненно мы к ней (к земле) относимся, тем менее можем почувствовать свою принадлежность к месту, свою зависимость от материальных ресурсов, и наконец, осознать себя частью локальной коммуны. Одним из следствий повсеместного абстрагирования капитала является, в том числе, похожесть урбанистических пейзажей разных стран, где типовое жилье перемешивается с разноголосицей полулегальных построек, пристроек, торговых лавок и точек общепита всех мастей, сражающихся между собой в попытке выжать максимум прибыли с дорогостоящего куска городской земли.

В дискуссии, организованной платформой Open! и проходившей в 2008 году в Бельгии, в ходе которой три бельгийских профессора делились своими мнениями на тему урбанистики и социальной инженерии, Михил Деханэ (Michiel Dehaene) замечает, что тотальный менеджмент, сопутствующий капиталистическому строю, — это социальная инженерия без идеи социальной инженерии: «Никогда прежде не было таких обширных возможностей для контроля; никогда прежде не прикладывали столько усилий для создания вещей. Однако за штурвалом — нет никого. <…> вера в социальную инженерию обернулась в кризисный менеджмент».

Постсоветское пространство щеголяет декорациями двух видов социальных инженерий, обреченных на крах: социалистической — централизованной и унифицирующей — и капиталистической — обезглавленной и индивидуализированной. На поверку же, и там, и там главным оказывается поддержание гомеостаза системы, а субъект предстает неким ее остаточным явлением, своеобразным реликтом.

Чтобы вырваться из этой десубъективирующей машинерии, Паскаль Гилен предлагает обратиться к частным нарративам и индивидуальным практикам. По его мнению, искусство может стать платформой, где возможно продемонстрировать другое отношение к земле — более интимное, более перформативное, более многозначное; сформировать ту ценность, которую невозможно перевести на язык рыночной экономики.

И, как мне видится, книга «Палимпсесты» заставляет зрителя столкнуться с изъятием или неприсутствием субъекта в его собственной рутинной среде обитания, таким образом, подталкивая его к первому шагу к формированию более внимательного и бережного отношения к той среде, в которой мы живем.