«Во мне есть почвенник»

1 592        0       

Владимир Селезнёв

Анна Литовских: Давай немного поговорим о том, как все начиналось: ты жил в Нижнем Тагиле, после школы пошел в армию, а потом техникум, работал сварщиком на металлургическом комбинате. К искусству ты пришел только к 24 годам, когда поступил на худграф?

Владимир Селезнёв: Ну, вся моя семья, в принципе, далека от искусства, за исключением моего деда, который был наивным художником. Мы жили у него в квартире, я наблюдал за тем, как он рисует. Мне нравился запах масляных красок, вечно стоявший в доме, а когда дедушки не было, я брал кисточки где-нибудь что-то намазывал, то есть в его картинах остались мои первые следы. Думаю, что благодаря деду я и начал думать о том, чтобы стать художником.

К тому же он выписывал такие художественные журналы как «Искусство», «Советский художник», покупал советские альбомы с соц. реализмом, все это я листал и рассматривал. Недавно вот вспомнил, что первое в жизни эстетическое впечатление я получил, увидев в одном из этих журналов картину Ван Гога «Прогулка заключенных». В принципе мне это было всегда интересно, ну вот когда я работал сварщиком, я тоже все время покупал и читал про например «Капричос» Гойи, что-нибудь там про Клее, в таком духе. Недавно вот нашел один из первых коллажей своих из старшей школы с таким явным сюрреалистическим уклоном, кажется, там есть что-то от Макса Эрнста.

В 24 года я вдруг познакомился на каком-то тагильском рок-концерте с девушками с худграфа. Мы быстро подружились, я стал приходить к ним на факультет. Тогда я понял: ну, уже надо становиться художником. Сначала они меня немного учили каким-то простейшим вещам, потом я пошел на полугодовые курсы. Пока не сдал вступительные экзамены, никому про это не говорил. Я был в отпуске на заводе, и думал что если не поступлю, то вернусь работать обратно.

АЛ: И началась твоя худграфская жизнь. Можешь рассказать про тусовку Нижнего Тагила того времени?

ВС: Я был старше всех, все остальные только после школы, ну и получилось что я стал неким лидером. Тем более, меня всегда заботило то, как можно весело проводить время. Поэтому я стал устроителем таких мероприятий, мы их тогда называли «Праздник Моды». Что-то вроде перформансов Петлюры, студенты сами делали себе наряды. Сначала мы делали их на факультете, на следующий год поняли, что не вмещаемся, и переместились в местный ДК Молодежи. И вот три года подряд этим занимался. Это был нормальный такой городской движ, с концертами, приглашали музыкантов.

АЛ: Часто вы их делали?

ВС: Раз в год. Кроме этого, мы устраивали другие штуки. Параллельно началась история с баром «Руслан», где мои друзья стали делать такие мини-рейвы, неформальные тусовки, таких до этого не было. Были какие-то клубы попсовые, а тут появилась модная андеграудная тагильская тусовка. Довольно культовое место было в свое время.

В «Руслане» мы тоже делали такие тусовки-перформансы. Например, у нас на худграфе работала бабушка-уборщица, которая еще позировала нам на занятиях. Я ей предложил, чтобы мы ей делали костюмы, а она будет приходить а-ля Пани Броня. Мы стали наряжать ее, она пару раз приходила, веселилась с нами, но потом ее муж, тоже натурщик с факультета, написал декану на меня заявление, что я своими действиями разлагаю их семью. Декан меня сильно наругала и с этой тетенькой мы попрощались, но перформансы делать продолжали. Показывали видеоарт, делали концерты. В общем, делали арт-тусовку с хорошей музыкой.

Туда ходили разные люди, не только тагильские студенты. Приезжали даже из Екатеринбурга. На какое-то время это стало знаменитым явлением, на сайтах типа gay.ru писали , что мы единственный гей-френдли бар Нижнего Тагила. Там много времени проводил Сильва, первый тагильский трансвестит, который снимался в нашем видео «Пу-пу-пиду». Ну и в принципе место было открытое, и привлекало разного рода людей.

Зер Гут. Poo-poo-pee-doo. 2001

АЛ: Долго это продолжалось?

ВС: Это все конец девяностых – начало нулевых (1999-2002). После нашего переезда в Екатеринбург это продолжалось где-то полгода. Сейчас это место существует, но там уже что-то непонятное находится.

АЛ: Давай ненадолго вернемся к худграфу и художественному образованию того времени. Как с ним обстояли дела?

ВС:Меня не так сильно интересовали станковые картины, и к третьему курсу я понял, получил от худграфа все, что он мог мне дать. В современном искусстве наши преподаватели — не большие специалисты. Есть Лариса Грачикова, которая вела у нас живопись. Она сама приносила какие-то журналы, показывала что-то новое, но это все равно было в рамках станковой картины и чего-то более традиционного.

В Нижнем Тагиле в то еще время работал Олег Лысцов (Олег Блябляс), который начал привлекать нас на всякие акции, перформансы. Например, одна из его акций заключалась в следующем: нужно было нескольким людям спуститься в нижнетагильский карьер и встать в виде разных созвездий. Он фотографировал и сделал из этого выставку. Я тогда был на третьем курсе и было не очень понятно, о чем это. Но само это действие воспринималось как некое приключение, и поэтому оно мне нравилось. Благодаря Олегу мы стали сами делать акции, перформансы, и какие-то выставки, которые уже вполне можно было называть полноправными выставками современного искусства в том числе в Нижнетагильском музее ИЗО. Когда мы уже учились на 5 курсе, приехали разные художники из Москвы на семинар «Экология искусства в индустриальном ландшафте». Вот тогда мы совсем погрузились в современное искусство, и тогда понял, что буду заниматься этим.

АЛ: Вы – это группа «Зер Гут». Ваша выпускная работа стала чем-то невиданным для художественно-графического факультета. Можешь рассказать про нее?

ВС: Наша группа состояла из трех человек: меня, Вани Снегирева и Жени Гольцова. Изначально когда мы выходили на диплом, я должен был делать скульптуру, а мои друзья – живопись. Но в какой-то момент мы встретились и Ваня предложил делать втроем диплом-инсталляцию. Мы решили попробовать. Сначала пошли к нашему руководителю, Грачиковой, поговорили с ней. Она была не против, но предупредила, что остальных будет убедить сложнее. Мы тогда примерно придумали, где будет эта выставка. Этот заброшенный дом в центре города, рядом музей и парк, место постройки времен Демидова. Было ощущение, что его скоро снесут, и таким образом мы решили вернуть месту культурную значимость, в то время как местные жители использовали его как помойку. В итоге мы всех убедили и сделали тотальную инсталляцию в заброшенном доме, отлили около 1000 масок, сделанных с наших лиц, украсили фасад здания. Внутри было 2-3 видео. Привезли туда свои телевизоры, провели свет в этом доме. В один из дней мы сделали однодневную выставку. Итогом нашей работы стала видеодокументация и три пояснительные записки, в которых мы проанализировали аспекты нашего диплома. Сама выставка называлась «Опыт создания мифа». Женя писал про мифы, Ваня писал про работу в группе, а я – про искусство в публичных пространствах.

Зер Гут. Опыт создания мифа. 2002 // Фото: Любовь Кабалинова, Президентский центр Б.Н. Ельцина

Группа «Зер Гут». Слева направо: Иван Снегирев, Владимир Селезнев, Евгений Гольцов. 2002

Малознакомые люди подходили к нам и говорили, что это круто. На момент такого понятия, как стрит-арт, в Тагиле не было – были только какие-то граффити, такого никто не делал. Эти маски мы оставили, само собой, дети их всяческим образом сбивали и брали с собой. Я знаю, что у некоторых до сих пор дома хранятся эти маски. А мы получили пять с похвалой. Это было немного странно. К сожалению, это был первый и последний прецедент, как я знаю, ничего подобного на худграфе больше не было. Скорее всего это вообще состоялось благодаря тому, что мы были студентами на хорошем счету. Нам доверяли и понимали, что мы сможем сделать то, что задумали.

Выставка будет начинаться с документации некоторых объектов с этой дипломной работы. Своим студентам я говорю, чтобы они заранее думали о том, будет ли это выглядеть достойно, допустим, через 10 лет. Потому что мне не стремно за свой диплом. Сейчас я понимаю, что из этого диплома выросло мое последующее творчество.

АЛ: То есть зерна посажены тогда были? А какие направления/темы тебя интересовали в тот момент?

ВС: Меня интересовали мифы в искусстве. Причем разной направленности.

Интересовало совместное творчество, коллективные действия, взаимодействие с людьми. И город как механизм, как то, что нужно исследовать и понимать с точки зрения искусства.

Зер Гут. Замуж за Екатеринбург. 2002

Зер Гут. Визуализация приручений. 2002

АЛ: Потом вы втроем переехали в Екатеринбург, и вскоре ты стал одним из кураторов центра действия «Нога» [самоорганизованного андеграундного пространства, существовавшее в 2005-2007 годах в Екатеринбурге, открытое Павлом Ложкиным, Владимиром Селезневым и группой «4 Позиции Бруно»]. Я так понимаю, параллельно началась дружба с самарскими художниками?

ВС: С Вовой Логутовым мы познакомились в 2002 году на фестивале «А_РЕАЛ. Искусство в общественных пространствах». Его делали Наиля Аллахвердиева и Арсений Сергеев, тогда руководившие Уральским ГЦСИ. Мы с группой «Зер Гут» тогда сделали перформанс «Обряд. Замуж за Екатеринбург», во время которого в свадебных платьях разъезжали в кортеже по популярным местам свадебных фотосессий. В 2005 году меня пригласили на волгоградский фестиваль «Видеология», там общение с Логутовым, а также с Андреем Сяйлевым продолжилось. Какое-то время я почти каждое лето ездил и участвовал в проектах в Самаре. Так получилось, что самарские художники оказались мне близки. И как-то совпало, что мы росли, глядя друг на друга.

АЛ: В «Ноге» ты курировал выставки, «4 Позиции Бруно» делали концерты, была некая литературная часть...

ВС: Ну да, и театр как-то из соседнего подвала приглашали в свой подвал. Но все, что мы делали в «Ноге», было неким dipper-андеграундом. И выставки, по большому счету. Мы тогда решили каждые две недели открывать новую выставку. Ни денег, ни больших идей у нас для этого не было, поэтому они были такими, больше ситуативными. Вот Саша Ситников шел мимо помойки, увидел коробочки из-под мужских трусов, притащил их – теперь надо сделать выставку. Мы делали 3d-коллажи, подставляя к мужским телам в трусах, какие-нибудь женские образы в окошки. Выставка называлась так же, как и концерт «4 Позиций Бруно», — «Исповедь девианта». Пришли какие-то люди, как обычно, маргиналы — как и мы сами.

 АЛ: «Нога» была тогда, можно сказать, единственным местом, куда можно было прийти за чем-то похожим на современное искусство? ГЦСИ в то время делал в основном паблик-арт… Хотя, тогда еще существовал Музей Молодежи, который был открытой площадкой для сотрудничества молодых художников и музыкантов.

ВС: И в котором мы, как «Нога», кстати, делали одно из выступлений с «4 Позициями Бруно». Но, музей, конечно, брал деньги, а наша публика, она… Когда мы думали о концертах, то думали, что будем на этом зарабатывать. Но приходили на них наши друзья и знакомые, и мы понимали, что, в общем, у этих людей ничего нет. Поэтому и разбогатеть на этом не удалось. К тому же то, что мы делали, и правда было довольно маргинальным. «4 Позиции Бруно» могли пьяными или ещё какими-нибудь выйти на сцену, играть непонятно что; или кто-то мог просто очень долго стучать по проигрывателю с пластинкой. Нужны были усилия, чтобы воспринимать это всё адекватно.

АЛ: А в 2006 году Алиса Прудникова зовет тебя в команду ГЦСИ, который тогда был комнаткой в здании школы, с маленькой командой без выставочного пространства. Подозреваю, что тогда публика в Екатеринбурге была еще больше не готова воспринимать вашу деятельность, чем сегодня. Можешь рассказать про это время, как ты ощущал себя внутри этой институции, было ли у тебя понимание, что что-то изменилось и ты теперь работаешь в государственном учреждении?

ВС: Мне казалось, что в то время было больше драйва и меньше всяких условностей, ну то есть: «А вот давайте – ка устроим паблик фестиваль? – А давайте». Мы тогда скорее делали, а потом думали о том, что это было. Вот так примерно и появились первые фестивали «Арт–завод» (1, 2) в 2008 и 2009 году, которые, я считаю, были важными для того времени и стали такими ростками Уральской индустриальной биеннале. На них даже народ пришел, хотя они были достаточно далеко от центра. И еще мы стали первыми, кто начали собирать выставки местных художников, вроде «Внутреннего Урала», и показывать их не только в Екатеринбурге, но и в Москве и Санкт-Петербурге.

 АЛ: А есть в том режиме работы ГЦСИ что-то, о чем ты скучаешь сейчас?

ВС: Сейчас всё стало формализовано, или скорее… Сейчас нужно держать марку, что мы государственная институция. Раньше никто об этом не думал, и потому было свободнее — мы делали, что сами хотим, не думая ни о чём, вообще. Ну, в смысле не думали о каких-то национальных интересах, например.

АЛ: На биеннале ты делал выставку «Миростроение», которая работала с контекстом Нижнего Тагила и с его местными жителями. Насколько для тебя важно возвращаться в Тагил и продолжать с ним работать?

ВС: Для меня это, наверное, важно. Я как бы уехал из Нижнего Тагила, но Нижний Тагил не уехал из меня. Мне хочется делать что-то для города или как-то поддерживать художников, которые там появляются. Был период, когда мы уехали и казалось, что всё — там вообще ничего не происходит, спад. Но сейчас Нижний Тагил — это такое бурлящее место, в котором постоянно появляется что-то новое. Группа ЖКП, например, и не знаю, переедут они в Екатеринбург или нет, это уже дело другое. Но я понимаю, что и для них, и для меня это важное место. Во мне есть такой почвенник — человек, который, далеко от своего родного угла не отходит и постоянно его культивирует. Мне кажется, что Тагил — это как бездонный карьер, приезжая туда, я все время подпитываюсь энергией места.

АЛ: То же и про Урал, наверное, можно сказать?

ВС: Ну и в целом Урал, да.

АЛ: Для тебя важно, что ты уральский художник?

ВС: Ну думаю, да. Когда я делал выставку «Приручая пустоту» и показывал её в других городах, то Урал проявился для меня как довольно щедрый на таланты и вообще на художественную мысль. Может, из-за удаленности региона от центра мало уральских художников известно, хотя сейчас ситуация немного меняется, благодаря, наверно, обращению Москвы к регионам. Это раз в десять лет примерно бывает — в начале 2000-х нас – группу «Зер Гут» — тоже показывали в Москве как этаких самородков из деревень; показывали это видео с птичками[Визуализация приручений или казус современной орнитологии], когда мы вместе с Пеперштейном и Куликом — фигурами намбе ван — на одной площадке. Обращение к локальному происходит постоянно, но точечно, не превращаясь в постоянный процесс. Такой процесс могла запустить выставка «Приручая пустоту», но как-то я не улавливаю должного эффекта от выставки в Москве. Хотя Алиса Савицкая, которая ответственна за выставки в нижегородском Арсенале, сказала, что они по-хорошему завидуют нашей истории, потому что у них такого нет.

Владимир Селезнёв. Бородинский уголь. 2011

АЛ: А вот про обращение Москвы к регионам. Сейчас Урал активно пытается развивать свой бренд и идентичность, Уральская биеннале этому способствует, мы действительно пытаемся культивировать своё место. Насколько Москва важна для развития каких-то региональных историй? И видишь ли ты плодотворные истории общения регионов, минующие Москву?

ВС: На самом деле я всегда за эти горизонтальные связи. Очень важно и очень нужно развиваться без участия Москвы. Сейчас я часто езжу в Красноярск, а в наших проектах в ГЦСИ часто участвуют художники из Сибири, Самары, Краснодара. Мы всегда старались развивать и поддерживать это движение.

С другой стороны, как региональному художнику, мне важно быть показанным в Москве, но не совсем приятно, когда появляется момент некой колонизации, типа: «Мы вас ребята сейчас соберем и вывезем всех в Москву».

АЛ: Это ты сейчас про триеннале?

ВС: Ну, например, да. Цирк уродцев! Это, конечно, грубо, но, с другой стороны, я понимаю, что это важно делать. Но более важно самим регионам закреплять связи друг с другом.

Владимир Селезнёв. Метрополис. Краснодар. 2018 // ЦСИ «Типография», фото: Елена Синеок, Yuga.ru

Владимир Селезнёв. Пространство борьбы. 2012 // Фото: Любовь Кабалинова, Президентский центр Б.Н. Ельцина

Владимир Селезнёв. Работы из серии Hypertag. 2015

АЛ: Ну и про то, что сегодня происходит, у тебя открывается ретроспектива, ты доволен?

ВС: В общем, да, доволен. И очень благодарен Илье [Шипиловских, арт-директору галереи Ельцин-Центра], который еще год назад предложил сделать выставку. Для меня это, конечно, важно, когда видишь всё, что сделал. Это в некотором смысле черта: сейчас я всё собрал, а дальше происходит нечто новое. Я даже предполагаю, что это может быть — ретроспектива помогает увидеть этот путь.

АЛ: Что-то новое про себя узнал?

ВС: Думаю, да. Пока монтировал выставку, думал о том, что объединяет мои работы. Глубже погрузился в свою хронологию. И вывел, собственно, чем я занимаюсь — мифы, коллективность, городское пространств. Эти темы наметились еще в студенчестве, а сформулировал их чётко только сейчас — хотя в моём возрасте некоторые военные уже на пенсию выходят.