Я уже устала от этих я-историй

1 592        0       

Фотокниги российских авторов. Фото: Russian Independent Self-Published

Анастасия Богомолова: В последний раз мы с тобой организованно говорили о фотокнигах четыре года назад. Тогда я находилась во власти неофитских настроений — была в восторге от формата фотокниги как такового и вела еще свой блог, ныне закрытый. Тогда же, четыре года назад, вышла твоя первая фотокнига «Потом/After a while». За прошедшее время все-таки многое изменилось. Сейчас я значительно пересмотрела свои взгляды на формат. А как поменялось — если поменялось — твое отношение к книге?

Наталия Балута: Да, отношение определенно изменилось. Тогда, в 2014-м, мы все гораздо меньше знали о мире фотокниги, может быть, были более наивными. И в силу этой наивности, наверное, и более восторженными. С тех пор мы [совместно с Аллой Мировской и Еленой Холкиной] основали Russian Independent Self-published, начали ездить на международные фестивали и ярмарки, связанные с фотокнигами. Познакомились с множеством людей, которые делают невероятную экспертизу, которые давно с этим работают и очень подробно, глубоко и остро видят каждый проект, могут выделить в нем случайные и неслучайные вещи. Я начала понимать, что такое хорошее книга, из чего она складывается и в то же время насколько наши первые поиски были интуитивными, были такой художнической удачей. С тех пор появился опыт, прагматизм, но одновременно сократился уровень энтузиазма, какого-то кипения.

В последнее время я ощущаю какой-то депрессивный настрой в сообществе. Я помню, когда мы впервые поехали на ярмарку Unseen в Амстердаме, было невероятное количество откликов, в том числе критических, но это было очень важно. В прошлом году все было гораздо депрессивнее: да, подходили люди, говорили, что наши авторы растут, становятся сильнее, книги становятся интереснее (и это правда!), но людей, готовых что-то купить, было очень мало. И основным был ответ про финансовые сложности, хотя фотокнига в Голландии — это часть национального культурного кода.

Из-за финансовых сложностей меняется и спектр изданий: уменьшается количество публикаций, которые выпускают издательства. Одновременно появляются новые технологии и возможности, в результате увеличивается количество самиздата, селф-паблишинга. То есть книг в итоге год от года становится только больше.

Наталия Балута. Потом. Инсталляция в рамках выставки «Новый разворот» (куратор: Анастасия Богомолова). Центр фотографии имени братьев Люмьер, Москва, 2017

АБ: Мне кажется, эта ситуация хорошо иллюстрируется теми трансформациями, которые происходят с итоговыми списками. Например, блог сайта photo-eye.com, фактически специализирующегося на продаже фотокниг, делает ежегодные подборки лучших изданий по мнению экспертов и опинион-мейкеров. Раньше в этих топах всегда было много пересечений, можно было выделить некий объем книг, получивших максимальное количество упоминаний, и, возможно, даже составить относительно объективную картину. Сейчас списки превращаются в такие субъективные пятерки изданий, причем называют их не только эксперты с многолетним стажем — коллекционеры, кураторы, но и также те люди, которые стремительно вошли в фотокнижное поле и оказались в нем на виду совсем недавно, но при этом их сложно назвать лидерами мнений. Совпадений между итоговыми подборками становится все меньше. Мне кажется, что это проявление перенасыщенности этого поля: людей, которые по-настоящему увлекаются фотокнигами, по-прежнему мало, но количество самих фотокниг выросло в десятки раз. Ты оказываешься в этом море оторванным от берега, понимая, что невозможно добраться до берега, разобраться, что же действительно происходит. То есть мы наблюдаем еще и определенный кризис экспертного мнения, объективную картинку непросто составить.

НБ: Это точно, увидеть все, что было издано за год, — это просто за пределами человеческих возможностей. Каждый делает выбор из того диапазона, который смог увидеть, из авторов, с которым он вошел в контакт. Кроме того, мне кажется, что эксперты тоже себя осознанно ограничивают (думаю, это вызвано переутомлением) и фокусируются на определенных темах, авторах или регионах. Соответственно, да, они видят только какой-то узкий спектр и лишь внутри него могут делать выбор.

АБ: Вспоминается история о том, как Мартин Парр в 2017 году передал свою 12-тысячную фотокнижную коллекцию в Tate. Несколько лет назад я видела фотографии его домашнего собрания, и они меня привели в восторг: вся комната была просто заставлена книгами, а рядом с ними стояла специальная тележка, вроде такой, на которой перевозят багаж или коробки с фруктами. И вот на этой тележке стоял деревянный ящик с книгами. Меня поражал этот масштаб. Я думала: мне как коллекционеру, только начавшему собирать книги, есть к чему стремиться! Но сейчас я воспринимаю эти фотографии как иллюстрацию кошмара. Наверное, Парр был рад наконец избавился от этого вечно варящего кашу горшочка. Кстати, ведь благодаря этой коллекции Парр приобрел неожиданно особую славу мема, персонажа, который появляется где-нибудь на ярмарке или фестивале и все начинают с придыханием на него смотреть в надежде: о боже, может, он купит три мои книги, напишет о них или где-нибудь скажет об этом, а я прославлюсь, как Кристина де Миддел [с ее «Афронавтами»]. Даже стали появляться проекты, иронизирующие над ролью Мартина Парра — например, Martin Parr Looking At Books, где автор приводит реальные цитаты из СМИ вроде «Мартин Парр — авторитет в мире фотокниг не меньше, чем папа римский для католической церкви».

НБ: Да, я помню эту цитату! Я несколько раз наблюдала его на ярмарках и фестивалях: было чувство, что он играет роль свадебного генерала и папы римского в одном лице, но в то же время казалось, что он придавлен грузом этих авторов, которые пытаются попасть к нему в коллекцию.

АБ: Да, словно на него как на папу римского из мира фотокниг тоже упал метеорит, как в известной скульптуре Маурицио Каттелана.

НБ: Я видела его однажды и оживленным на ярмарке в Вене. Он смотрел на все эти книги как объевшийся человек на горы еды. И вот он увидел у меня на столе советскую книгу «Китай: Стены и люди» — нашу с тобой любимую — и почти подпрыгнул. Что-то наполнило его жизнью, в глазах появились искры. Это был прекрасный момент: даже Мартина Пара можно чем-то удивить.

Roger Eberhard. Martin Parr looking at boоks. 2014

Мартин Парр и его коллекция фотокниг

АБ: Давай обратимся к российской ситуации. Четыре года назад нам мало что было бы обсудить: слишком небольшим был круг авторов, совсем немного мы знали историй успеха. Мы видели, как фотокниги Юлии Бориссовой начинали выходить на международный уровень и попадать в шорт-листы конкурсов и фестивалей. Мы наблюдали успех книги Be happy! Игоря Самолета, изданной в Германии тысячным тиражом — невероятная на тот момент ситуация. Видели также удачу дебютной фотокниги Кати Анохиной. Но сложно было обсуждать некую цельную картину — скорее набор эпизодов и случайностей. Сегодня же такие истории успеха не новость. Российские авторы часто выставляются со своими изданиями, оказываются в шорт-листах престижных конкурсов и выигрывают первые места. Совсем недавно объявили шорт-лист премии Paris Photo – Aperture Foundation PhotoBook Awards — и там книга Марго Овчаренко «Страна женщин» (она, кстати, родом из Краснодара). Это уже не кажется какой-то необычной историей. Но давай начистоту: действительно ли за эти четыре года фотокнижный ландшафт в России поменялся?

НБ: Мне кажется, что людей, работающих с форматом фотокниги, стало гораздо больше по сравнению с теми пятью-десятью героями, которые пытались что-то делать лет пять назад. Мы сейчас в Russian Independent Self-published решили сделать список лучших фотокниг, и я столкнулась с тем, что сложно найти фотокниги, которые вышли в течение года в России — почти нет инструментов. Помогает только то, что это определенный круг людей, которых ты знаешь. Это по-прежнему небольшое сообщество, и я слежу за всеми конкурсами и шорт-листами. Но если попробовать, отталкиваясь от этих списков, найти информацию про авторов или книги, то чаще всего ничего не получится — информационного поля, какой-то платформы, которая бы позволяла этот опыт аккумулировать и обмениваться им, просто нет. Ну, Юля Бориссова — очень продуктивный автор в области фотокниг. Игорь Мухин постоянно публикует что-то новое. Артур Бондарь большое количество своих проектов выводит в формат книги. Но постоянно появляются более или менее случайные люди, которые могут выпустить какой-то книжный проект, возможно, даже очень успешный, но которые потом исчезают, а что происходит с ними дальше, непонятно.

Игорь Самолёт. Be Happy! 2013

АБ: Когда в прошлом году ты попросила меня поучаствовать тоже в составлении списка лучших книг, я была в отчаянии. Конечно, я по разным причинам снизила темпы работы в этом поле, перестала так пристально следить за тем, что в нем происходит, поэтому решила пройтись по авторам, которых знаю, по страницам, где могли появиться новые книги, и поняла, что еле-еле могу собрать десятку книг. Это было странное ощущение: как будто не только я выпала из процесса — сам процесс как будто схлопывается, будто его затягивает в черную дыру. В этом контексте мне кажется очень интересным, что ты сказала про случайные книги, которые внезапно появляются из ниоткуда и так же внезапно в никуда уходят.

Я вижу в этом следствие несистемного, неосознанного подхода многих авторов к своим проектам. Пример такого суперсистемного, стратегического взгляда — это работа Юлии Бориссовой. Она делает книги не потому, что это модно или она учится где-то и ей говорят: в финале нашего курса вы должны сделать книгу. Мне кажется, у нее внутренние причины для выбора такого инструмента. Фотокнига для нее — ключевая и очень естественная форма, она действительно представляет, как развернуть идею в пространстве книги, она работает с ней как с объектом, скульптурой.

У многих авторов я не наблюдаю этого. Они могут более или менее успешно дебютировать в формате фотокниги, могут найти классную форму для своего высказывания в этом медиуме. Но что будет с книгой дальше? В этом смысле мое отношение к фотокниге очень сильно поменялось за последние четыре года. Мне казалось раньше, мол, я сейчас издам книгу — и тема закрыта, точка поставлена. Теперь же я рассматриваю формат даже не как промежуточный этап, а один из множества элементов системной работы, участвующих в наращивании тела проекта. Во многом я пришла к этому пониманию через свой проект Lookbook, который сначала был инсталляцией, потом уменьшился до фотокниги, а затем, когда я увидела ограниченность инструмента, вновь развернулся в большую форму, поглотившую саму книгу. Фактически я разодрала ее на страницы, сделав частью инсталляций, и теперь это видится мне естественным процессом. Книга для меня — это не окончательная форма, это всегда проект в развитии, поэтому мне кажется правильным делать издания частью выставок и инсталляций, а не замыкаться только на конкурсах и в узком поле.

Это я все к чему? Действительно, бытует мнение: выпустил книгу — и все, история закончилась. Но это тупик. Наоборот, проект может стать только интереснее, если ты перепридумываешь его со временем, он развивается, преображается. Мне вспоминается твоя работа «Потом», которая начиналась с маленькой, почти игрушечной инсталляции в пространстве «Тайга» в Петербурге, позднее стала книгой, далее превратилась в выставку, а в инсталляциях появились детали и акценты, которые не считывались в книге. Это позволило работу раскрыть, добавить в нее дополнительные смыслы и находки. В большинстве книг, которые выходят в последние несколько лет, я потенциала для развития в этом ключе совсем не вижу: издания выходят, я вижу восторг авторов, они попадают в какие-то конкурсы, в шорт-листы, опять восторг, а потом они пропадают.

Юлия Бориссова. О мужчинах, парящих в воздухе. 2015 // Выставка «Суперобложка», ЦСИ «Типография», Краснодар, 2018

Юлия Бориссова. Димитрий. 2016

Юлия Бориссова. Димитрий. Инсталляция в музее «Дом Метенкова», Екатеринбург, 2017

Юлия Бориссова. Let me fall again. 2018

НБ: Да, я согласна, но в любом случае книга — это уже какое-то достижение, свершение, требующее много энергии, творчества и сил. Может быть, проблема в отсутствии планирования и видения развития проекта, а может быть, это перегорание. Слишком много сил уходит на книгу, и слишком много надежд в нее вкладывается, так что авторы не оставляют себе никакого дальнейшего творческого ресурса.

К нам часто приходят авторы, приносят книгу и говорят: «Продавайте!» Но RIS никогда не позиционировали себя как магазин, скорее как сообщество художников, которое через ярмарки приходит к своей аудитории, расширяет её, выстраивает более продолжительный диалог вокруг своих проектов. У меня так было с проектом «Потом»: благодаря книге, которая путешествовала по фестивалям, я встречалась и общалась с людьми, начинала понимать, как книгу воспринимают зрители, где у меня недоработки, какие важные моменты я недостаточно проявила, какие варианты инсталлирования я могу использовать. Книга стала приглашением к обсуждению и в конечном итоге очень повлияла на эволюцию проекта. А многие авторы хотят, не знаю, написать пост в социальных сетях про книгу и сразу получить какие-то деньги, будто книга — это модный элемент в карьере художника. Но это проигрышная позиция для самих авторов.

АБ: Да, книга как элемент репрезентации. Мы помним историю Райана Макгинли, который прославился благодаря своей дебютной книге The Kids are all right. Ее почти никто не видел, кроме кураторов и галеристов, которым он ее раздал и разослал, вложившись в издание как в инструмент промоушена. Многие ждали (чего уж скрывать, я тоже), что сейчас вот мою книгу увидят, и я сразу поеду во все страны мира, со мной будут все работать. (Смеются.) Конечно же, ничего подобного не происходит. Процент таких историй успеха невероятно мал: Макгинли, та же Кристина де Миддел. Это их путь, и наивно ожидать, что он повторится со многими.

НБ: Ну, мне кажется, успех пришел бы к Кристине и без «Афронавтов» — все-таки к выходу книги она уже успела многое сделать, у нее был свой визуальный язык и диапазон тем. Мне кажется, тут стоит вопрос шире: насколько ты как автор понимаешь, чем ты занимаешься, с какими темами работаешь, каким языком пользуешься, к чему стремишься. Книга, да, может быть, важным кирпичиком в стене, которую ты строишь — важным, но не единственным.

Кристина Де Миддел. Афронавты. 2015

АБ: У нас получается очень грустный разговор. Прогнозировать будущее — это не очень благодарная работа, но я предлагаю сейчас представить будущее не всего поля, а нашего в нем участия хотя бы. Что ты собираешься делать? Как ты планируешь реагировать на эти настроения, захватившие тебя на Unseen в прошлом году? Как это отразится на твоей деятельности как участника самоорганизации и как художника?

НБ: Сложный вопрос, и я не уверена, что у меня есть какие-то готовые ответы. Есть накопленное неудовлетворение, но не медиумом книги как таковым, а скорее, всей средой. После выхода книги «Постепенное море» прошлой осенью я не планировала браться за новые книжные проекты, но вот я оказалась в резиденции «Арт-Гуниб», и что-то изменило мое намерение. Когда я подавала туда заявку, то описывала реализацию проекта в виде фотокниги и инсталляции, но инсталляция почему-то совсем не заинтересовала организаторов, а идеей фотокниги они очень вдохновились и именно поэтому выбрали меня. Этот опыт в итоге оказался очень вдохновляющим и для меня. Там я поняла, что мне важно и интересно продолжать заниматься книгами. Мне нравится бумага как материал, мне нравится работать с бумагой, и я все больше воспринимаю книгу как пространственную структуру, почти как инсталляцию в форме книги.

Ну, и реакция местного сообщества, совершенно не вовлеченного в сферу книг и вообще современного искусства, простых местных жителей, меня вдохновила — они отнеслись к проекту с готовностью, открытостью, энтузиазмом, откликнулись на этот мой эксперимент. У них вообще не было вопросов, зачем эта книга, почему книга — они приняли это очень естественно, как возможность зафиксировать совместный опыт. И книга действительно стала его носителем — того, что мы пережили вместе, каких-то невидимых и невербальных вещей, которые я пыталась в повседневной жизни уловить и зафиксировать. В этом отчасти и есть моя работа как художника, и книга — прекрасный, очень гибкий и одновременно надежный носитель для этих вещей. Во многом поэтому я решила издать тираж этой книги, хотя мы и не предполагали делать это в рамках резиденции. В существующей парадигме вообще не имеет смысла делать большой тираж книги, и даже 100 экземпляров мне кажутся сейчас слишком большим тиражом. Так что я продолжу работать с книгой, но с ее малотиражными воплощениями, как с авторским произведением, а не как с изданием, которое циркулирует масштабно.

АБ: Этот путь ближе к книге художника.

НБ: Да, но и к работе с книгой как с выставкой. Ну, и какую-то часть тиража мне все-таки хочется продолжать предоставлять специализированным архивам и музеям, которые работают с книжной формой. Например, Indie Photobook Library передали в библиотеку Йельского университета свои фотокниги, и редкие экземпляры и рукописи хранятся у них в таком подобии космической капсулы. Меня это очень сильно заводит. Я представляю, что наша цивилизация закончится, а где-то там будет эта капсула — некое выражение нашей культуры. Это, конечно, романтическое представление, но для меня как для художника оно важно.

АБ: Я понимаю, да. «В будущее возьмут не всех», но вдруг нас. (Смеются.) Я пребываю в похожем состоянии по отношению к своей коллекции. Не скажу, что она заморожена, но сейчас я пополняю ее очень редко. Это связано и с финансовыми вопросами, и с каким-то охладеванием к самому полю. Тем не менее я понимаю, что моя коллекция — это более или менее представительный объем, в котором я уже, наверное, по-настоящему не нуждаюсь, поэтому в этом году я стала практиковать ее открытые показы. Я работаю в музее «Дом Метенкова» и примерно раз в месяц приношу туда свои книги, делая выборку, концептуально связанную с текущими выставками. Во время таких показов книги стали активно смотреть посетители, возможно, они даже больше времени проводят за книгами, чем на самой выставке. Последний такой показ, приуроченный к выставке «Кавказ. Рефлексия», был в прошедшее воскресенье. И я думаю, логично было бы в конечном счете передать свою коллекцию музею.

Анастасия Богомолова. Lookbook. Инсталляция в галерее Okno. Челябинск, 2018

НБ: Мы уже говорили про Мартина Парра, но его пример не единственный. Мне кажется, профессиональные коллекционеры занимаются этим не ради инвестирования и дальнейшего заработка, а потому, что они заинтересованы в форме, в медиуме. Мыслить свою коллекцию как часть музейной очень логично.

АБ: Мне вообще кажется, что говорить о заработке в контексте коллекционирования фотокниг странно: они никогда не были предметом капитализации. Об этом говорят и коллекционеры с большим опытом. Та же книга Кристины де Миддел, выходя на вторичный рынок, стоит 1000—1500 евро. Ну да, какие-то редкие книги Мартина Парра стоят под 5000 евро. Это так себе история про капитализацию.

Когда я начинала собирать коллекцию, у меня в мыслях не было, что она может быть капитализирована. Скорее, я думала, что это будет срез авторов моего поколения. В ней будут собраны книги, вышедшие небольшими тиражами, которые сложно найти спустя какое-то время, но по которым можно создать некую картину поколения авторов. Уже сейчас я смотрю на свои полки — на них издания Кирилла Савченкова, Игоря Самолета — и вижу, как сильно изменилась художественная судьба некоторых авторов. С точки зрения исследования интересно рассматривать это поле.

НБ: Интересно, я как раз читаю Федорова, и он размышляет о роли музея, библиотеки, о совместном действии и о том, что объекты, попадающие в музей, передаются в высшие сферы, в область исследования.

У меня, в свою очередь, к тебе тоже есть вопрос. Все книги, о которых мы говорили, — это авторские произведения. При этом в России нет фотокниг, которые были бы результатом кураторской работы — фотокнига как кураторский проект. Хотя среди иностранных книг я такие примеры найти могу, пусть их и совсем немного. Но если рассматривать фотокниги советского периода, то они почти всегда были общими проектами, над которыми работали редактор, куратор, художник. Результат работы художника в рамках такого проекта был одним из элементов внутри конечного произведения. Как думаешь, есть ли у нас сейчас пространство для фотокниг как кураторских проектов?

АБ: Это абсолютно неосвоенное у нас поле. Ну, например, книга Артура Бондаря на основе фотоархива Валерия Фаминского — это кураторский проект? Скорее, все-таки нет. Вообще, было бы очень интересно посмотреть на подобные проекты. Я испытываю головокружение от личных историй, которые повсеместно появляются в фотокнигах: все ими упиваются. Мне кажется, так происходит, потому что раньше было слишком много «мы», и сейчас все хотят говорить «я», и это очень сильно коррелирует со временем. Это накладывается на социальную и эмоциональную ситуацию конкретно в нашей стране, долгое время существовавшей в режиме «мы», «они» и так далее. Но я уже устала от этих я-историй, и мне было бы интересно увидеть какие-то другие истории, собранные кураторами. Насколько велика вероятность, что мы их дождемся? Может, нам стоит самим это сделать?

НБ: Ну да, это всегда хорошая тактика.

АБ: У меня, кстати, даже тема есть.

НБ: Это уже полдела. Но тему, наверно, мы уже в Краснодаре обсудим.

АБ: Хорошо, спасибо тебе за разговор!

НБ: А я, может быть, привезу одну из советских книг — одну из моих последних находок.