Пролетариат заменят любовники

Содержание:

.

Робот означает слуга. В отличие от человеческих слуг, роботы не могут отказаться от выполнения своей работы, пока у них достаточно энергии и они не сломаны. В этом смысле человечество было связано с роботами с момента экспансии за пределы Африки — с одомашнивания волков. Возможно, их помощь в охоте и охране стала решающим преимуществом Homo sapiens над неандертальцами. Люди начали развивать земледелие, и ряд животных и растений служили им живыми роботами.

Приручение — взаимный эволюционный процесс. Выбираются приручающие с достойными вариантами питания и жилья, выбираются приручаемые, предлагающие достойную помощь. В отношениях с домашними животными обе стороны добавляют любовь. Взаимность между людьми и домашними животными развивалась в соответствии с необычайно длительным воспитанием человеческого потомства. Самые популярные домашние животные — собаки и кошки — имеют ожидаемую продолжительность жизни и остаются милыми примерно так долго, как нужно человеческому ребенку, чтобы достичь полового созревания и, соответственно, совершеннолетия. Не исключено, что удивительное сходство между звуками плачущих младенцев и мяуканьем кошек является результатом тысяч лет взаимного копирования. Социальные стандарты требуют, чтобы любовь к детям и домашним животным была заботливой и несексуальной. Именно такая платоническая любовь сформировала идею благотворительности. (В Ветхом завете божественное требование «полюбить своего ближнего как самого себя» провозглашается в контексте запрета на секс с близкими родственниками и рабами других). Единственная и важнейшая разница заключается в том, что у нас ограниченное число детей и домашних животных, а благотворительность следует безусловно распространять на каждого человека — и шире — на каждое животное.

Люди, андроиды и петоиды

Ожидается, что как и органические роботы, механические станут все больше и больше дополнять свою функцию по выполнению работы любовью и привлекательностью. На сегодняшний день существует два основных сценария любви людей к роботам:

1) Создание роботов, которые лучше людей /лучшие люди: с безупречными чертами, бесконечным терпением, толерантностью и выносливостью, огромной гибкостью, высоким интеллектом и способностью радоваться, к тому же бессмертные и не подверженные биологическим заболеваниям. Эта концепция андроида восходит к истории Пигмалиона, влюбившегося в свою собственную скульптуру — и оживившего ее поцелуем. В еврейской и христианской вере бог является подобным скульптором: он слепил из глины и оживил первого человека Адама. Юбер-андроиды могут стать для нас настолько привлекательными, что это резко сократит наше желание и способность взаимодействовать с другими людьми. Уже сейчас все большее число людей заменяет близость мультимедиа и разнообразными гаджетами для мастурбации, а частота сексуальных контактов снижается. Какое-то время часть людей будет пытаться с ними конкурировать. В конце концов большинство из них сдастся — любовь роботов станет слишком заманчивой: она не зависит от того, кто вы, как выглядите или как себя ведете. Социально-ориентированные государства обслуживают наши базовые потребности (в жилье, питании, здоровье) с помощью машин и роботов — наконец-то к ним добавится то, что многие считают самым важным в жизни: любовь. Вопрос, насколько реалистичен этот сценарий. Да, ИИ быстро развивается, но у андроидов все еще очень туго с мимикрией, они неуклюжи, движения вызывают шум и вибрации, кожа ощущается мертвой. Самый главный недостаток пока непреодолим, разве что роботы получат биологический мозг: у ИИ нет сознания и он не чувствует — взаимодействие с андроидами остается формой расширенной мастурбации.

2) Создание роботов как улучшенных домашних животных. Поскольку домашние животные в основе своей уже являются роботами, то такой прогресс роботов ближе. Индивидуальности животных проще или страннее, чем человеческие — они где-то с другой стороны зловещей долины. Поэтому людям не надо беспокоиться о правдивости их чувств. Петоиды не должны быть слишком похожими на настоящих домашних животных — это пугает. Кроме того, из-за социальных норм большинство людей не привлекает сексуальная близость с животными. Игривое разнообразие форм и цветов вибраторов, фаллоимитаторов и других секс-игрушек в последние годы уходит от натуралистичности — и может стать примером того, в каком направлении механические роботы могут развиваться в будущем. Их ограничения становятся их особенными способностями: сглаженный звук и вибрация двигателей могут вызывать ASMR-ощущения; не конечности, а надувные подушечки или мягкие губки могут касаться и ласкать. Для одних общение с такими роботами может стать привлекательнее взаимодействия с людьми. Другие смогут в легкой, игровой форме познать новые формы инаковости, открыться встречам с людьми, животными или даже с растениями. Домашние животные уже помогают сближению с людьми, а дополнительные умения роботов усилят этот эффект.

Андроиды не чувствуют и, значит, не любят, но они могут научить людей роботизированной любви. Автоматизация заменяет человеческий труд — почему бы не найти новое призвание в том, чтобы предлагать себя в качестве домашних животных всем, кто в них нуждается. Индустриализация основывалась на пресечении желания, чтобы оно не мешало работе, сейчас люди должны научиться настолько же сфокусированному возбуждению. Как предсказывали хиппи, пролетариат заменят любовники, они станут новым революционным классом. Диалектический синтез требует, чтобы любовь стала работой, ее необходимо осваивать. Развивая идеи социалистической промышленной армии Эдварда Беллами, Армия любви могла бы повысить наши эмпатию, либидо, привлекательность и преданность — путем разнообразных упражнений, добровольно подкрепленных технологическими средствами — например, прямой передачей чувств в мозг, генной инженерией или пластической хирургией.

Основывать нашу идентичность на любви, а не на профессии будет непросто. Общество пока не готово к тому, чтобы больше не опираться на оплачиваемый труд. По мере того, как все большее число людей становится безработными, они все больше считаются бременем для остальных. Потеря работы или боязнь потерять ее заставляют нас чувствовать себя нежеланными, и мы легко погружаемся в ненависть, расизм и отчаяние.

Члены Армии любви могут не согласиться со вступлением в их ряды роботов. Поскольку услуги Армии строго бесплатны, некоторые задумаются, кто будет платить за роботов и, соответственно, чем, если не деньгами — данными? контролем? Другие считают своим долгом приветствовать в Армии любви всех, даже не людей, и использовать особые умения каждого. Привыкнув к роботам и аватарам любви, многие могли потерять способность к взаимодействию с другими биологическими существами. Самый простой способ снова раскрыть их — это использовать специально запрограммированных секс- и любовных роботов в качестве (секретных?) агентов, обучающих людей наслаждаться настоящей, чувственной любовью.

Море любви

Следующим технологическим шагом может стать соединение роботов и живых существ в одно. Обычно это представляют как расширение робота биологическими свойствами или биологического существа технологическими. Используя радиоволны, такие киборги смогут коммуницировать без потерь, ограниченные в своей непосредственности только скоростью света. Соединение становится чистым экспириенсом или идеей, минуя сложности физического взаимодействия. Но несмотря на то, что эта коммуникация максимально пряма, мы будем все время сомневаться в ее реальности. Телесное общение может быть обманчивым: люди не всегда могут выражаться и понимать правильно, они преднамеренно обманывают или притворяются обманутыми. Тем не менее, в целом мы предполагаем, что физический контакт проявляет следы подлинности. Но мы не можем знать, откуда приходят мысли, вторгающиеся в наш мозг. Даже те, которые мы считаем своими собственными, могли быть подсажены кем-то другим. Мы можем испытать ошеломляющий опыт — тогда как это просто сон или психоделический эпизод. Мы не знаем, сколько мыслей может одновременно обрабатывать робот или пост-человек, но его тело — это один объект.

Как достичь физического единства с любовными роботами, а через них и с другими существами? До сих пор основные сценарии (включая этот текст) представляли их как довольно цельно очерченные единицы, а ведь для нас проще всего войти в максимально полный и обширный контакт с жидкостью. Она могла бы содержать не только нас, но и всех людей и других существ, которые ищут близости. Она могла бы расти — так, как нам нужно. Она не принадлежала бы никому — и каждый мог бы использовать ее и быть использованным ею. Самый-самый любовный робот был бы очень похож на море.

В моменты блаженства мы любим весь мир. Медитацией мы расширяем эти редкие случаи в длящееся состояние ценой выключения нашего непосредственного физического восприятия и фокусировки на абстрактной идее единства со всем. Чтобы войти в это состояние, сначала мы последовательно сосредотачиваемся на тяжести разных частей нашего тела, а затем — парадоксально (потому что мы удивительным образом можем одновременно сосредоточиться на всем своем теле) — переходим в состояние пассивной невесомости, похожей на плавание в соленой воде, и наконец забываем о наших телах вообще, как будто растворяясь в жидкости. Можно упростить задачу и сразу пойти на флоатинг.

Не просто плавать и забывать, а входить в контакт с жидкостью может быть гораздо приятнее. Когда мы движемся в воде или она вокруг нас, она мягко касается нас везде. Двигая воду, мы можем прикасаться к другим — опосредованно, смягченно и расширенно. Если мы толкнем воду с силой, один или несколько наших партнеров почувствуют нежное и объемное поглаживание. Когда мы коснемся друг друга напрямую, меньшая сила тяжести и сопротивление воды сгладят наши движения. Даже если мы толкнем друг друга, мы не упадем. Если волна или кто-то придавит нас, мы с легкостью поднимемся. Как только мы видим озеро или море, ощущаем его ветерок и необъятность, мы расслабляемся и открываемся, мы раздеваемся, чтобы касаться и любить.

Конечно, морской робот любви сделает так, чтобы мы могли дышать как рыбы. Он позволит нам не просто смотреть на других, он будет сиять сам — в ответ на свои и наши движения и настроения. То же произойдет со звуками и запахами. Водный робот любви будет захватывать, обнимать, ласкать, целовать и проникать в нас водой разной плотности, и мы сможем отвечать ему тем же. Что бы мы ни чувствовали, морской робот любви будет защищать или обнажать нас так, как мы этого хотим.

Религии требуют от нас любить мир через бога/ов. Поскольку сами они невидимы, ожидается, что мы выразим благодарность за то, что нас создали, всему остальному, так же созданному. На этой планете мы — дети моря. При этом мы не ограничены мистическим («океаническим») созерцанием: мы можем физически войти в море и отпраздновать наше происхождение — земноводной преданностью. У моря может не быть центральный нервной системы и, возможно, оно не сможет почувствовать нашу благодарность. Чтобы изменить это, мы должны сделать что-то для него и превратить его в величайший разум и желание добра. Каждый раз, когда Армия любви входит в воду, она предвкушает Море любви.

Нет ничего лучше любви. Даже бесконечный оргазм в конце концов станет изнурительной пыткой. Любовь, напротив, делает волшебными даже самые скучные часы. Тот, та или что мы любим, даже не обязано быть рядом. Достаточно одного воспоминания о запахе или памяти о поцелуе, что гудит прямо в голове.

Только если он, она или оно любит нас. Какое-то время односторонняя любовь может казаться смелым приключением. Но когда надежда на взаимность угасает, любовь становится адом. Быть любимыми без любви нравится только садистам.

Особенно плохо, когда любимый/ая/ое любит другого. В немецком языке такое, смягчая, называют любовной тоской (Liebeskummer), в английском love sick — любовная болезнь, это ближе к правде. Биохимически запрет на взаимность похож на ломку героиновых наркоманов: уровень адреналина резко повышается, а серотонин пробивает дно. Только ощущения от отсутствия героина нормализуются через несколько дней, тогда как обсессия невзаимной любви, которую американская психолог Дороти Теннов назвала лимеренсом, может продолжаться годами, а то и десятилетиями.

Мы прочитываем эти мучения как признак того, что любовь — это самое лучшее. Никакие деньги мира не могут ее перевесить, никакая сила в мире не может к ней принудить. Если западный мир может сегодня хоть в чем-то согласиться, то это беспрепятственная свободная любовь. Демократия? И так нормально. Капитализм? Ну, у всех так. Но только у нас на Западе мы можем объединиться в любви — независимо от высоты культурных, этнических и религиозных границ, во всякой мыслимой сексуальной идентичности или неоднозначности.

Да, гомосексуальный брак все еще оспаривается, и еще в 1967 году в некоторых частях Америки были запрещены браки между черными и белыми. Тем не менее, свободная любовь плетет свои гнезда в наших головах уже сотни лет. Пусть она совсем недавно стала проявляться в полном объеме, но как минимум со времен Ромео и Джульетты она определяет наше культурное самовосприятие: любовь всесильна. Через любовь объединяется то, что должно быть вместе, даже если до этого царила ненависть. Любовь не знает границ.

Но любовь может причинить и страшные страдания. Когда хиппи скандировали «Свободная любовь!», они думали, что нужно просто освободить любовь от всех условностей, и тогда она распространится как инфекция. Каждый, кому ее открыто дарят, вернет намного больше любви дарителю и всему миру. Даже ужасного изверга она может сделать счастливым. В принципе, то же самое обещает свободный рынок: дайте деньгам беспрепятственно распространяться, и они умножатся настолько, что даже самые бедные станут богаче. Сейчас мы знаем, что богатые становятся богаче, а у бедных в лучшем случае ничего не меняется. В любви все выглядит примерно так же.

В социальных сетях наша любимость безжалостно измеряется. Даже в моногамных отношениях наши красота, удовлетворенность жизнью и успех тщательно сопоставляются. Если дисбаланс в нашу пользу, мы ищем нового партнера или чувствуем себя в ловушке. Если мы проигрываем, мы просто ждем, когда нас бросят.

Полиамология подчиняется той же схеме обмена, расширяя ее до нескольких партнеров. Человек теперь не полностью зависит от любви к одному единственному другому, но должен удовлетворять тем же требованиям. Это как будто вы одновременно работаете на нескольких работах. Скажем, у каждого партнера есть еще несколько партнеров, а к тому же дети — и вот временная и пространственная координация любовной жизни уже предполагает огромные организационные усилия. А бюрократия — это смерть любви.

Христианская любовь к ближнему, благотворительность, выступает против принципа взаимности. Она претендует на любовь еще более безусловную, чем к собственным детям или родителям, которая обычно работает только, пока дети зависят от родителей. Даже калеки и преступники должны познать любовь ближнего, поскольку, вероятно, именно непостижимая воля Бога поставила их в эти затруднительные положения.

Современное государство всеобщего благосостояния в процессе разделения труда административно автоматизировало благотворительность. Налог на доходы и добавленная стоимость — это светские варианты продажи индульгенций, ими человек избавляется от своего долга нуждающимся. Из уравнения выпадает любовь. Помощь нуждающимся в центрах трудоустройства или в домах престарелых не предполагает любви.

Виновата не только рационализация. Отсутствие любви изначально заложено в благотворительности, в религиозной чопорности она последовательно вычищает из любви самое пьянящее — чувственное желание. Сексуальное освобождение до сих пор не распространилось на благотворительность. При этом в партнерстве, основанном на принципе обмена, физическая и психологическая нуждаемость часто идут рука об руку. Когда случается болезнь или наступает бедность, одиночество не за горами.

Но наши ближние, независимо от того, насколько чахлыми, искалеченными или несимпатичными они могут нам казаться, — заслуживают не только заботы, но и желания. Как можно его осуществить? Как заменить отвращение влечением? Разве величайшее чудо любви не в том, что она выше нашего контроля?

Вообще-то, как правило, нет. Дикая, необузданная любовь была бы для нас слишком болезненной. Уже в юном возрасте мы учимся влюбляться только в тех, чья привлекательность соответствует нашей. Кто целится далеко за пределы своих возможностей, считается дураком, кто соглашается на что-то сильно ниже своего потенциала, квалифицируется как извращенец. Бедные рано учатся влюбляться только в бедных или значительно более старших или страшных. Те, кто считаются уродливыми, должны либо стать богатыми и харизматичными, либо научиться всю жизнь довольствоваться другими уродливыми.

Тот факт, что такая согласованность в принципе возможна, показывает, что уродливое тоже в чем-то прекрасно и что нищета и старость могут восприниматься как притягательные. Но эта альтернативная привлекательность с привкусом эвфемизма работает только пока нормативно обделенные берут на себя труд ее признавать. «Истинное» желание по-прежнему подчиняется социал-дарвинистским, в основе своей фашистским критериям здоровья, жизненной силы и симметричности.

Это изменится только тогда, когда в целом привлекательные научатся любить по-другому. Богатства можно лишить помимо воли, но невозможно принудить к любви. Поэтому революционное перераспределение любви должно начаться сверху. Привлекательные должны добровольно предлагать свое желание, а для этого — организоваться в Армию любви и тренироваться. Доброй воли недостаточно. Любовь слишком опасна, она бездумна, ветрена, можно подарить себя по настроению, а в следующий момент потерять интерес. Необходимо практическое обучение, чтобы надежно повысить чувствительность к слабым, кривым и болезненным. Требуется интернализации буддистской эстетики Ваби Саби, примененной к нам, людям, — согласно ей, суть нашего бытия раскрывается в несовершенном, а вовсе не в асимптотическом приближении к сверхъестественным идеальным формам.

Конечно, скоро роботы любви займутся одинокими. Но чувственная благотворительность — это благословение не только для ее получателей, но и тех, кто ее дает, потому что она не ждет, что ей ответят взаимностью. Это настоящая свободная любовь.