24 декабря – 13 января

828        1       

828    1   

Текст: Ася БергартФото: предоставлены ВЦСИ

26 декабря в воронежском ЦСИ открылась коллективная выставка «Ёлка-2800» с участием десяти художников из Воронежа и Перми. Кураторский текст (неподписавшихся Татьяны Данилевской и Николая Алексеева), сопровождающий выставку, отсылает к пьесе Введенского «Ёлка у Ивановых».

Медиапространство выставки устроено таким образом, что любой помещенный в него объект, попадая под влияние текста Введенского, превращается в «иероглиф» — невыразимый знак с минимальным собственным содержанием. Из этих иероглифов неназванный куратор и собирает выставку, уподобляя свою работу литературному производству. Пьесу Александра Ивановича, кстати, легко можно превратить не только в выставку, но и в песню. Например: «Ночь. Гроб. Уплывающие по реке свечи» — хорошее начало для песни «Кровостока». Как это уже делал «АукцЫон» со стихотворениями ОБЭРИУТов.

В свете (или в тени) фигуры Введенского, погибшего от плеврита по дороге в лагерь, выставка неизбежно превращается в разговор о власти. Будет ли в 2800 году Главным куратором воскрешенный Мао из электрических снов Бориса Клюшникова, робот Конфуций или осетровый хрящ — вопрос открытый, но надеяться на его отсутствие слишком беспечно.

Художники, впрочем, демонстрируют готовность к сложному разговору. Бэла Погосян двумя своими «Коронами» доказывает, что в 2018 году люди еще не забыли, на что их нужно надевать и вряд ли забудут в ближайшее время. В присутствии корон парит и вызывает тревожные мысли алая текстильная скульптура «Шепот блеска» Кати Квасовой.

Политическая тема выразительно звучит и в работах Татьяны Данилевской. «Père Noël. Кенотаф» — это не только черная елка в жилете французского водителя, но и Дарт Вейдер в костюме российского дворника — фигуры, хочется верить, не менее политически заряженной.

Вторая работа Татьяны — Robert Morris RIP — тоже своего рода кенотаф, поставленный по случаю смерти Роберта Морриса, одного из американских классиков минимализма, скончавшегося 28 ноября 2018 года. Буква R вне себя, выполненная из шинельного сукна, стекает по стене и сжимается на полу гармошкой.

В таком окружении графические работы Ильи Гришаева и коллажи Олега Даутова, снабженные длинными поэтическими названиями, выглядят маргиналиями, причудливыми семиглавыми уродцами, украшающими поля выставки.

Живописные и коллажные работы Ивана Горшкова, напротив, лишены названий. Хрупкое равновесие на плоскости картины разрушается напором лакированных сосисок, шапки и стикеров, украшающих двухметровое полотно. В соседстве с этим колоссальным коллажи Евгении Ножкиной «Про это» становятся весьма уязвимыми, но от того еще более трогательными, вызывающими сочувствие.

На выставке есть па́рная скульптура «Розовые свиньи» Сергея Горшкова, очевидно охраняющая вход в один из залов. Дополняет разнообразие представленных медиа видеоработа Надежды Синозерской UFO, в которой умиротворенный гражданин с собственного дивана улетает в космос.
Работа Николая Алексеева «Чаша», как фреска, почти незаметна в белом свете на фоне белых же стен, однако только она сделана ранее 2018 года, извлечена из хранилища галереи «Х.Л.А.М» и в скромности работает отрубленной головой, лежащей у своего тела.

828    1   

Текст: Вера ТрахтенбергФото: Игорь Самолёт

Ель — один из древнейших обрядовых символов, одновременно оберег и праздничное дерево, коллективное украшение которого восходит к ритуалам древних кельтов. Советская традиция наряжать елку перед новым годом наследует христианскому рождественскому обычаю. Сегодняшняя новогодняя елка — не только самый главный атрибут светского праздника, но и архаичное древо нашей сложной логоцентричной культуры. Игорь Самолет, художник, работающий с фотографией и образной культурной социальных сетей, украшает елку объектами, вышедшими из этой новой визуальной системы.

Игорь Самолёт материализует дигитальное в традиционных медиа, перенося посты из фейсбука, скриншоты своих личных переписок и заставки приложений на одежную ткань и обозначая таким образом идею новой цифровой оболочки, в которую заключено наше тело. Он использует новые цифровые суеверия: например, при совпадении цифр на часах телефона нужно загадать желание. Объект, сшитый из таких скриншотов, наделяется магическим смыслом и становится частью новой ритуальной практики, как нельзя лучше подходящей для украшения современной новогодней ёлки. В своих объектах Игорь скрупулезно документирует эпоху через микронарративы, фиксируя социальные проблемы в своих частных переживаниях конкретных моментов в чатах с друзьями, представляя личную переписку как артефакт, отражающий изменчивость нашего времени, а серию селфи с масками из снэпчата (зайки, дивы, котики) — как манифест автопортрета в искусстве postdigital.

Художник объясняет название инсталляции «Голова дракона» так: когда он учился в средней школе, в преддверии года дракона в его родном Котласе устроили конкурс на лучшее украшение городской новогодней елки. Самолет сделал огромную, как ему тогда казалось, голову дракона из папье-маше. С объектом пришлось очень долго возиться: он никак не сох, Игорь пытался засунуть его в духовку, но из-за своих размеров голова туда не помещалась. В итоге городская администрация повесила голову не на саму елку, а рядом с ней. Снизу драконья голова выглядела маленькой, ее не получалось как следует рассмотреть. Игорь впервые задумался о масштабах произведения в контексте его репрезентации. Поэтому сейчас Игорь украсил елку не только стилизованными объектами из латуни, материала, из которого делали старинные елочные игрушки, но и тегами и скриншотами 2018 года. Основной метод художника – использовать простые визуальные приемы для выражения сложных процессов и явлений.

Для меня название новой работы Самолета – это отсылка к сказочной пьесе Евгения Шварца «Дракон». Как известно, дракон тирании может быть повержен только тогда, когда герой или героиня отказывается от победных лавров и разрывает порочный круг деспотии и угнетения. Может быть, пора нам победить дракона как символ утративших силу догм и убеждений? Это ли не лучшее пожелание в новом году – свобода и равенство для каждого и праздник для всех.

Выпускной показ студентов Школы волечённого искусства

828    1   

Текст и фото: Анастасия Вепрева

Школа вовлеченного искусства существует как бы в вакууме — о ней вроде бы слышали, но её при этом вроде бы и нет. Для одних она чрезмерно ангажирована, для других слишком далека от практики и конвенциональной институциональности, и потому снисходительно обзывается «курсами». Но время идет, и вот уже четвертый выпуск показывает итоговую работу вопреки сложившимся вокруг мнениям. Причем работы как таковой и нет — она распадается на множество запараллеленных перформативных активностей.

Растерянный зритель заходит и сразу же начинает нервничать (триггериться), не понимая, что происходит — пространство вокруг кипит различными точками напряжения, которые сменяют друг друга без объявлений. На баре стоит Борис Конаков, который за пять озвученных личных триггеров наливает коктейли на выбор, названные «в честь» препаратов его новой ВИЧ-терапии. Рядом локация гардероба/примерочной, где три перформерки – Аглая Олейникова, Юлия Шашкова и Кейт Сейдел медленными движениями надевают на себя «недиагностированные болезни», исполненные в виде надписей на одежде. Рядом все остальные играют в игру Антонины Стебур «20 степеней чувствительности современного человека», в то время как в уголке можно посмотреть небольшое интимное видео Антона Виноградова, в котором он делится соображениями о том, что художнику все время необходимо везде успевать, и демонстрирует на своем примере, как возможно делать искусство из посещений выставок (например, спать на них).

Основная тема выпускного показа, разбитого на три составляющие — Пространство, Действия и Экран – это новая чувственность, слабость, болезненность и, в частности, триггеры, напрямую из них выходящие. Спектр раздражающих «крючков» широк — от слизи и капитализма (что не удивительно) через «длинные волосы славянских девственниц» (продажу и покупку которых осмыслила в своей видеоработе Леля Нордик) и до новой чувственности как способности все время триггериться (что в свою очередь может ужасно триггерить остальных). Форматы репрезентации также разные: вначале проходит лекция-перформанс Василины Кошалиной, в которой она размышляет, зачем сегодня нужны художники (ей даже получилось заставить «Художественный журнал» оправдываться, почему они этот вопрос только мэтрам задают, не интересуясь мнением других акторов системы). Затем начинается мощный перформанс Кейт Сейдел и Насти Денисовой, в котором одна постоянно меняет свои позы, примеряя на себя модели мужского доминирования, в то время как вторая более сдержана и перемежает свои статичные вертикально-горизонтальные позиции сильным грудным криком, отыгрывая разные симптомы ОКР. Все это достаточно сложно описывать, как, впрочем, и любое другое многофакторное действие, разбивающееся внутри на разные темпоральности, поэтому я перейду к сути.

Заметно, что каждый участник сосредоточился на своей личной истории, проработав её художественным методом, и тем самым «излечился» от своей болезни. Всё это можно было бы назвать арт-терапией, однако сама болезнь и излечение от неё здесь выводятся в прием и отчуждаются силами искусства. Работа Дмитрия Щербакова выделяется на этом фоне не только выбором медиа (компьютерная игра, шутер), но и концептуально. В белом помещении разбросаны разные триггеры: власть, идентичность, протест, слизь и даже парочка небезызвестных политиков, участнику предлагается силовым шаром (считай силой мысли) в них стрелять. Все стены отражают силуэты этих триггеров, но главного героя отразить не могут — ему не дано познать себя, и горькая ирония заключается в том, что триггеры невозможно уничтожить — их можно только раскидать по самым дальним углам комнаты или, если наловчиться, то спрятать один за другим — вытеснить.

Вечер завершается «В поле слабых триггеров» — большим коллективным перформансом всех студентов. Вслух по очереди читаются указания в духе «если вы считаете Канта великим философом / занимались сексом во время месячных / считаете эти вопросы не корректными, то пойте высоким голосом “край родной, родина моя” / прислоните ногу к голове / бегайте по кругу» и участники реагируют на правдивые для них высказывания соответствующим образом. Действие суммирует разнонаправленные активности, собирая их на одной площадке, хотя зрители вряд ли смогут отследить действия всех (то есть узнать о них правду). Этот театральный прием уже стал классическим для тьюторов школы — группы «Что делать»: собирать общую композицию из уникального опыта каждого участника.

Можно сказать, что результатом четвертой школы (и предыдущих школ) становится не столько создание отдельных карьер художников (возможно, поэтому школа и считается «невидимой»), а скорее производство сообщества силами искусства. Это сообщество медленно, но растет, да и в главное в нем — не отдельные акторы, а это пространство силы между ними.