Ульяна Подкорытова

4 162        0       

Анна Быкова: Так, тебе зовут Ульяна Подкорытова и ты родилась когда и где? Подкорытова — это твой псевдоним?

Ульяна Подкорытова: Я родилась в середине 80-х в Брянске, но практически там не жила. Всю сознательную жизнь провела в Абрамцеве и Хотькове под Москвой. Подкорытовы — это казацкая фамилия, «корытом» на Урале называли крутой берег реки, где люди селились. Мои родители — художники-керамисты, выпускники Абрамцевского художественного училища. А город Хотьково состоит из полярных сообществ: половина жителей — художники, а вторая часть работает на ракетостроительном заводе.

АБ: Где ты училась рисованию и музыке?

УП: Я не ходила ни в какую художественную школу и когда решила поступать в университет, поняла, что не умею рисовать куб. Когда у тебя родители — художники, ты кубы не рисуешь. В школе я окончила музыкальную студию, джазовое отделение, играла на фортепиано, потом решила еще позаниматься на трубе, саксофоне и аккордеоне. Музыка и пение сейчас одни из самых главных составляющих в моем творчестве. Основной медиум, который я стараюсь использовать в своих проектах, — это мой собственный голос. Дома у нас всегда очень много пели, на тусовках родительских особенно. На меня это очень повлияло.

АБ: Фольклор был?

УП: Да, конечно! Мой отец — один из со-основателей Музея лубка и наивного искусства в Москве. Папа, Олег Подкорытов, вместе со своими друзьями начал возрождать конкретно лубочную традицию, все детство я ела шкурки от линогравюры, пробковые — они были похожи на шоколадку.

Уляна Подкорытова. Рай'ок. Галерея «Триумф», 2019 // Фото: Максим Уиппет, Анна Денисова

АБ: В какой вуз ты решила поступать?

УП: Я поступила в Московский государственный университет печати имени Ивана Федорова, на факультет графических искусств. У меня классическое образование, но это не академический рисунок: мы проходили систему 20-х годов, на которой вырос Вхутемас, но у нас не было никакого понятия о том, что происходило в арт-мире после 50-х. История искусств в нашей группе заканчивалась на начале ХХ века.

АБ: Как началось современное искусство в твоей жизни?

УП: Мне было очень тесно в книжном формате, меня раздражали иллюстрации, потому что они дико маленькие. Я хотела заниматься либо театром, либо чем-то связанным с кино. И в 2014 году я поступила в Школу фотографии и мультимедиа имени Родченко, в мастерскую Кирилла Преображенского на видеоарт. Меня туда привел Альберт Солдатов, с которым я училась в Полиграфе, ни про Базу, ни про ИПСИ я ничего не знала. Школа Родченко предоставила мне огромную свободу и нужные навыки. Фундаментально нам преподавали и историю искусства: лекции у нас читала Саша Новоженова, прекрасная. Для меня учеба в ШР была искренне счастливой. В этой отправной точке сошлись все мои внутренние координаты, и я поняла, что могу заниматься, чем угодно.

АБ: В Полиграфе были какие-то хорошие учителя?

УП: Мне всегда везло с мастерами! В меня верил замечательный график Владимир Васильевич Кортович, потом я занималась иллюстрацией с Борисом Аркадьевичем Диодоровым. Но мне было искренне неуютно в формате книги. Я люблю рисовать, но всегда хочу еще петь, плясать, кино снимать…

АБ: Какой был твой первый соврисковый проект?

УП: На втором курсе нам дали задание сделать персональную выставку. Моя «Ловушка» проходила на территории ШР, там как раз и возник образ Косы. Я прочитала странную статью из серии «Британские ученые доказали…» о том, откуда рождается в мозгу новый образ. Оказывается, что после прокручивания одной идеи в голове тысячи и миллионы раз, мы резко выпрыгиваем из навязчивого образа — и в этот момент рождается что-то новое. Я заметила, что зациклилась на обычной косичке. Сначала я ее слепила, затем сняла короткометражный фильм о двух женщинах, которые занимаются странными ритуалами в лесу: они работают ментами, а в избушке у них есть два странных тотема, один из которых — это девушка с шестиметровой косой. И когда у меня накопилось много работ на одну и ту же тему, я поняла, что могу построить Храм Косы, сбежать из него и начать что-то новое. Но НЕ ТУТ-ТО БЫЛО. Следующая моя выставка, которая открылась в рамках проекта «Старт» на Винзаводе, тоже отчасти была посвящена косице. Мы ее назвали «Косая», потому что с одной стороны, это отсылает к Косе по звучанию, а с другой — речь о художнике, идущем немножечко поперек современных течений, по касательной. Все идут в диджитал, а Уля — в фольклор.

Ульяна Подкорытова. Ловушка. Школа Родченко, 2016 // Фото: Иван Клейменов

АБ: Расскажи про понятие Косизма.

УП: Это была шутка. Перебирая разные -измы, к которым можно было бы причислить мое творчество, я поняла, что нужного нет и придумала Косизм.

АБ: А петь в режиме совриска ты когда начала?

УП: Я никогда петь не прекращала, с трех лет пою. Занимаюсь музыкой минимум два часа в день. В 2016-м я попала в лабораторию к Наталье Пшеничниковой, это замечательная женщина, певица, флейтистка по образованию, она занимается расширенными техниками вокала, знакома со многими современными композиторами, я даже видела ее фотографии с Джоном Кейджем. Она открыла мне мир графических партитур. Это кейджевские безумные рисунки, которые похожи на японскую каллиграфию.

АБ: Чему ты училась у Пшеничниковой? Это традиционные техники?

УП: Мы изучали такие вещи, как штробас или обертональное пение, когда ты поешь по сути двумя голосами, так делают в Туве. У Кейджа есть произведение «Ария», которое мы исполняем в театре голоса «Ла Гол». По партитуре солист должен петь двенадцатью разными голосами, я, например, использую джазовое пение, обертон, просто речитатив, северную русскую народную традицию и так далее. На youtube есть «Ария» в исполнении Леши Коханова, мне очень нравится, как у него получилось.

АБ: А видео ты когда начала снимать?

УП: В 2012 году я случайно попала в проект «Реальность» к документалистам Александру Расторгуеву и Павлу Костомарову. Участникам выдавали камеры с условием постоянной съемки и полного погружения в личную жизнь. Но через год меня попросили вести репортажи про Крым, и я сказала, слушайте, ребят, это не моя история. У меня осталось много документального материала, я почувствовала камеру и с монтажом данных съемок уже поступала в Школу Родченко.

УП: Знаешь, я недавно была на мастер-классе хореографа Оли Цветковой, которая интересно рассказала про развитие современного танца. Театральное сообщество прошло путь от хореографа, режиссера-демиурга до приглашения на сцену актеров, танцоров непрофессионалов, обычных людей. Сейчас уже и документальный театр сбавляет обороты, а современные постановки обращаются к ритуальному. Это оказывается и для меня органично, я поймала какое-то коллективное бессознательное. Меня атакуют образы, работаю с бесконечной оргией образов, и только постфактум понимаю, о чем мне удалось сказать. Поэтому мне близок художник Мэтью Барни, это бесконечные ритмичные фольклорные наслоения.

АБ: Ты феминистка?

УП: Нет, мне это неинтересно. Но я очень много говорю о женской силе, girl power. В работе, которую мы делали с Валерием Леденёвым для проекта Single copy в Гараже, речь идет о русской супер-вумен, которой прислуживают какие-то волки, а она сражается с глобализацией в виде Москвы-реки.

Ульяна Подкорытова. Графика для проекта Single copy, инициированного библиотекой музея «Гараж». 2017

АБ: Расскажи про резиденции, в которых тебе удалось поучаствовать и взаимодействовать с местным контекстом, в том числе этническим.

УП: После защиты диплома, в 2017 году я прошла конкурс в Художественную резиденцию Gogova Foundation в Баку с заявленной темой «Портрет города». На пленэр я не пошла, а собрала определенное количество звуков на улицах: вот зазывалы кого-то в автобус запихивают, тут национальный оркестр, свадьбы, метро, и написала из этого материала три этюда. В первом, например, были звуки пальцев ткачих из Музея ковра. Они как будто играли на расстроенной арфе. Я замиксовала этот ритм с работающими нефтекачками и закомпоновала в опус-колыбельную, очень грустную — она была посвящена экологическим проблемам Апшеронского полуострова. К каждому этюду на итоговой выставке была представлена графическая партитура, которую я потом пела и снимала на видео. Получилась двухканальная видеоинсталляция Inventio. Холсты остались в Баку, а резиденция переехала в Карачаево-Черкессию.
Следующая резиденция была в Самарканде, мы ее по сути организовали сами с моей подругой художницей Леной Мартыненко. Мы нашли галерею «Айсель», которая согласилась показать наш проект, искусствоведа Нормурода Негматова, одного из организаторов Ташкентской биеннале, который предоставил нам жилье и ввел в местную среду. Мы снимали видео на раскопках древнего городища Афросиаб, использовали костюмы двухсотлетней давности — знаменитые шелковые узбекские халаты. Лена в них стояла замотанная, рассказывала байки (про вскрытие Сталиным могилы Тамерлана, про деда, который поймал петуха…) и изображала какие-то движения, а я снимала пять часов в соляной буре. Выставка по итогам нашего пребывания в Самарканде называлась «Бурган-Супурги» — перекати-поле. На ней также были представлены вышивки, которые нам помогли создать местные мастерицы: в технике попур (вышивка косичкой) были воспроизведены вывески на узбекском языке, который взял письменность из фарси, латиницы и кириллицы. Собственно истории узбекской письменности и было посвящено наше исследование.

Ульяна Подкорытова. Inventio. Резиденция Gogova Foundation, Баку, 2017

Ульяна Подкорытова, Елена Мартыненко. Бурган-Супурги. Галерея «Айсель», Ташкент, 2017

АБ: Это уже концептуальный такой проект?

УП: Да отчасти концептуальный, но без фольклора не обошлось. Видео, озвученное носителем языка, с байками, цыганскими предсказаниями, воспоминаниями археологов и интернет-фольклором участвовало в Ташкентской биеннале 2018 года.

Еще одна самоорганизованная резиденция проходила в Дивногорье в Воронежской области. Проект «Выставка в кустах» начали делать наши друзья по Родченко, Артем Голощапов и Максим Уиппет: художники собираются и делают выставку в кустах четыре раза в год. В Дивногорье была выездная «5-я Выставка в кустах» у нашего друга Вани Горшкова и его папы Сергея Горшкова, замечательных воронежских художников. Мы поехали с инициативной группой нашей ВВК и искусствоведами-кураторами (Верой Трахтенберг, Анатолием Осмоловским и Алексеем Юрьевичем Горбуновым), на дачу к Ване и там работали в течение пяти дней. В итоге у меня была скульптура, надуваемая ветром, сшитая из космических серебряных одеял. На выставке я носилась по прекрасным ландшафтам Дивногорья, вместе с роняющей меня огромной металлической каплей. Потом я смонтировали видео «Серебряный шар», вставив звук из замечательной передачи театрального критика Виталия Вульфа. Это были некие реплики об умерших актрисах, типа: «Она была так п’ек’асна, но так несчастна».

Ульяна Подкорытова. Серебрянный шар, видео. 2018

АБ: А в детстве на тебя повлияли какие-то книги или фильмы?

УП: Лет в 14 я была впечатлена Питером Гринуэем, он по образованию живописец, и фильмы его очень образные. Акира Курасава с его «Снами…», особенно про лис. Рисунки Бакста обожала театральные, копировала их, у нас в семье много было книг по искусству. Сорокина люблю за его безумную музыкальную игру с русским языком и народный галлюциноз, Петрушевскую. Если про старье, — Набоков очень нравится. Последнее, что прочитала, это «Голый завтрак» Берроуза и роман «Русский лес» Леонова. Хотя меня отчасти и американская литература сделала, но все равно я больше про русское.

АБ: Из музыки? Рэп может быть? Стихи?

УП: Очень разное, рэп — да. Вообще я хотела бы хип-хоп альбом записать. Лет до 25 я сама писала стихи, сейчас не выходят тексты, неинтересно почему-то. Серебряный век и обэриуты — это мое родное. Хлебников, Волошин, Хармс, Олейников. Из современных нравится Андрей Родионов, и у меня есть замечательнейшие друзья из Сергиева Посада, которые организовали поэтическую группу «Мясослов». Из них мой любимый поэт — Паша Нефедов, я его считаю гением современным.

АБ: А из современных художников с кем общаешься? Кто близок?

УП: После Школы Родченко круг моих друзей расширился на 1000 человек, может быть, на 2000! Мне нравится Ира Корина, ее театральность и размах, Uno Morales, Альберт Солдатов, тандем Насти Кузьминой и Нади Гришиной, «оборотничество» Вики Чупахиной, фильмы Дани Зинченко, бесконечно могу перечислять. Вдохновляюсь я в основном документальным кино, несмотря на всю погруженность во внутреннюю мифологию. Мне нравятся работы Дины Бариновой, школа документального кино Марины Разбежкиной. А вот театр документальный не вдохновляет, не смотря на то, что я решила поучаствовать в лаборатории от Института Театра, посвященной как раз документальному театру.

АБ: Расскажи, на что ты живешь и удается ли тебе зарабатывать искусством и продаваться.

УП: Это самый больной вопрос, потому что мои заработки никак с искусством не связаны. Я очень растеряна от осознания того, как устроен рынок современного искусства в России.

АБ: Как ты относишься к тому, что твое творчество называют китчем или кэмпом?

УП: Китч — это нормально, главное, чтобы не трэш. Я не люблю искусство из скотча и пакета. Предпочитаю качество и работу с материалом.

АБ: С сахаром?

УП: Да, сахар ням-ням-ням. В нем керамика красиво выглядит. Глину люблю, пластик не люблю. Воду люблю. Поэтому мне нравится Билл Виола.

АБ: Ты себя чувствуешь богиней или ведьмой, или главой матриархального сообщества? Каким-нибудь фольклорным персонажем: ведьмой, бабкой-лекаркой?

УП: У меня есть мечта — снять хоррор! Русский народный! Я считаю себя ведьмой — ха-ха! Да, 100 процентов.