Как найти в себе цветок, если вы городской житель

1 097        0       

Участники:

Алина Бровина – сценограф и художница, работает на стыке театра и современного искусства. Исследует темы, связанные с опытом изоляции. Выставка Palus Florens на СТАРТЕ – первый индивидуальный проект Алины.

Анна Петрова (Быкова) – арт-критик, куратор, редактор и составитель книг по искусству и архитектуре. Куратор выставочного проекта «Простое равенство = внутренний модернизм» в рамках Молодежной биеннале современного искусства (2016). Автор рецензий и статей на сайтах aroundart.org, colta.ru.

Оксана Запорожец – ведущий научный сотрудник ИГИТИ им. А.В. Полетаева, Высшая школа экономики. С 2011 г. член редколлегии журнала «Laboratorium. Журнал социальных исследований». Исследовательские интересы: микроурбанизм, слабоструктурированные городские опыты, стрит-арт и граффити как формы городской культуры.

Павел Гнилорыбов – историк, писатель, научный сотрудник Музея Москвы. Основатель и редактор крупнейшего в России Telegram-канала о наследии, архитектуре и градозащите «Архитектурные излишества». Создатель концепций Музея станка (Тула, кластер «Октава»), Центра Гиляровского (Москва), проекта «Топография террора».

Мария Ярина – выпускница биологического факультета МГУ, разработчик детских научных программ по биологии, физике и химии. Учредитель компании, являющейся резидентом Сколково. Разрабатывала курсы по направлению NATURE & TECHNOLOGY для международной детской программы JUST DILIJAN IT!

Людмила Абрамова — Выпускница кафедры высших растений биофака МГУ, учёный-исследователь, ботаник, преподаватель в гимназии.

Модератор:

Ольга Дерюгина – куратор выставки Palus Florens, участница арт-группы «Маргаритки», исследует цифровые медиа и междисциплинарные практики, входит в команду независимого журнала о современном искусстве aroundart.org; создатель телеграм-канала «дайджест антропоцена».

Алина Бровина. Palus Florens. Фрагмент инсталляции. Проект СТАРТ, ЦСИ Винзавод, 2019.

Ольга: Добрый день! Я Ольга Дерюгина — один из кураторов проекта Старт, чья миссия заключается в поддержке молодых художников.

Наша дискуссия проходит в рамках выставки Palus Florens Алины Бровиной, для которой это дебютный персональный проект.

И мы обсуждаем, «как найти в себе цветок если вы городской житель». Мы будем говорить про город и общественное пространство и тех агентов или участников, которые порой кажутся из него исключенными, в данном случае речь идет про цветы, или, может быть, кто-то с этим не согласен, тогда интересно будет послушать противоположную точку зрения. И попробуем разобраться с тем, какое место занимают клумбы и цветы не только во дворе, но и в общественном городском пространстве.

Начнем с предыстории выставки Palus Florens. Здесь, наверное, нужно сделать небольшую ремарку насчет названия. Мы думали с Алиной, как назвать проект и пришли к такому квази латинскому, квази научному названию «Кол Цветущий». Почему такое название? Есть версия, согласно которой слово «палисадник» происходит от palus — что означает «кол». Мы подумали, что такая этимология неплохо отражает типичную городскую ситуацию, в которой клумба непременно ограждается, в голове сразу возникает образ желто-зеленых заборчиков.

Если говорить про опыт двора, в котором мы живем, субъективно, мне кажется, что большинство воспринимает двор просто как проходную территорию, проходит мимо клумбы, не замечая, того, что происходит, не замечая других жителей. Алина фиксирует это в выставке в форме маршрутов жителей, которые никогда не пересекаются; по сути, у каждого получается свой собственный опыт территории, и то, как же формируется общественное в этих условиях, очень интересный вопрос.

Мне кажется здесь следует пойти от общего к частному — от истории палисадника как феномена и от архитектурной, градостроительной логики, каким видится общественное пространство в советскую и постсоветскую эпоху, и затем уже перейти к современности и обсудить тот опыт, который есть у каждого из нас. И, может быть, попробовать спекулятивно представить видения пространства в котором всем комфортно, и никто не будет исключен, в том числе растения.

Алина Бровина. Palus Florens. Проект СТАРТ, ЦСИ Винзавод, 2019.

Начнем с Алины: ты можешь рассказать, как ты пришла к идее выставки о клумбе и дворе?

Алина: Да. У меня было две причины обратиться к теме клумбы. Первая — личная история: я всю жизнь живу в одном и том же дворе, у меня много детских рисунков жизни двора, какое-то детское художественное фиксирование того, что там происходит. Двор интересовал, но одновременно всегда казался холодноватым и пустым местом, где не происходит какой-то классной коммуникации, при том что само это пространство — площадка, окруженная домами, похожа на площадь, где интуитивно предполагается место для встреч, общения, где можно было бы как-то включиться в соседское сообщество.

И когда у меня родился ребенок и я буквально впервые вышла во двор с коляской, было очень необычное ощущение: ко мне начали подходить и спрашивать, как у меня дела, кто же родился, как я справляюсь. То есть ребенок оказался коммуникационным мостиком, благодаря которому многие смогли преодолеть барьер необщения. Потом я поняла, что люди наблюдают, что есть опыт наблюдателя за происходящим. И когда кто-то меняет свое положение, вдруг становится возможным проявить интерес, пообщаться.

Одновременно с тем, что я почувствовала сближение с продавщицами в магазине, с бабушками и случайными прохожими, я также ощутила себя и наблюдателем, я вошла в эту систему маршрутов, постоянного повторения, хождения вокруг площадки. Я представляю себя эдакой big data с коляской: у меня есть листы, где фиксируется жизнь двора по времени, я вижу что люди повторяют одни и те же действия, я знаю в какое время ожидать вывоз мусора, а когда завезут молочные продукты, в общем, у меня действительно есть карта жизни двора.

Вторая история, которая меня очень вдохновила — это эпигенетика, наука о том, как внешняя среда влияет на функционирование организма. Эта мысль меня очень занимает, и я хотела показать с помощью пластилина пластичность, адаптивность живого. На выставке разрешала трогать цветы, менять, оставлять следы. Мне было интересно, как знакомые мне люди и их деятельность влияют на знакомые же мне растения. Я решила провести небольшое исследование и сдала образцы почвы моего двора на химический, бактериологический и паразитологический анализ. Место забора почвы — это точки контакта человека с землей (клумба, песочница, рядом со скамейкой, рядом с помойкой и т. д.)

Клумбу я воспринимаю как живой объект, который как и жители двора, исключен из коммуникации, клумба стоит отдельно и как будто тоже наблюдает.

Ольга: Еще важно, что пока ты лепила цветы, ты уделяла большое количество времени этим цветам, таким образом, мы пытались перевернуть эту логику невнимания. В проекте главный фокус именно на растения и воспроизводство каждого цветка с этой клумбы.

Анна: Как это связано с твоим опытом театрального художника? Где грань между бутафорией и совриском?

Алина: Где эта грань? Бутафория обычно так быстро не разваливается.

(смех)

В театре материал не важен, то из чего произведен объект обычно не несет смысловой нагрузки, главное крепко и похоже. Здесь же пластилин — это материал игры ребенка, с которым я провожу много времени, в том числе во дворе, пластилин произведен из продуктов «земли» — каолин, глина, петролеумы. И пластилин же плавится и принимает форму в руках зрителей. Я ожидала, что в помещении где 30 градусов, он еще больше расплавится, подчеркивая визуальный образ изменчивости биологического под действием среды.

Ольга: Ты живешь в Марьиной роще?

Алина: Да

Алина Бровина. Palus Florens. Фрагмент инсталляции. Проект СТАРТ, ЦСИ Винзавод, 2019.

Ольга: Павел, вы могли бы сделать краткий экскурс в историю городских клумб? А также, возможно, рассказать нам про историю района Марьина Роща, про его мифологию?

Павел: Друзья, когда москвичи стали сажать цветы и когда цветы стали таким своеобразным инструментом создания сообщества, создания добрососедских отношений, мы точно не знаем.

Сначала это была причуда менее одного процента населения столицы.

Уже в XVII веке первые Романовы сажали цветы, естественно, не своими руками, при царских резиденциях Измайлово, никакая не Марьина Роща, Коломенское. Тогда же в Коломенском, вот там есть основная церковь, а рядышком маленькое маленькое село Дьяково, собственно дьяковская культура — наши с вами предки, которые жили на территории города, вот там было село, в котором обитали огородники. Сначала они скучные штуки вроде репы и капусты выращивали, и тут неожиданно им предложили сажать цветы, это был первый случай, когда цветы попали в городскую культуру и стали доступны не только тому одному пресловутому проценту.

XVIII век — век сентиментальный, когда к цветам относятся предельно, я бы сказал, возвышенно, но в то же время мы не видим массового проникновения и возникновения клумб либо оранжерей за пределами дорогих усадеб, которые, опять же, могли содержать 3-4% населения тогдашнего города. «Скрепой» объединяющая остальных обитателей дворов была максимум водка и калачи, которые везде продавались.

Чтобы вы понимали: для человека XVII века двора еще нет, для него есть церковный приход как большая единица и для него есть слобода. В слободе тебя не кинут, в слободе есть люди занимающиеся с тобой одним делом, слобода на ночь закрывается, слобода со всех сторон окружена, но и там место клумбам не находится.

Наконец где-то в конце XVIII века на Таганке, в 1780-е годы, состоялся очень массовый рывок, когда люди увидели нормальные клумбы. Флористике в XVIII веке уделяли огромное внимание, но в Москве это было в основном на бумаге, в переводных трактатах и так далее. А тогда на Таганке построили крытый вокзал, в котором люди прогуливались, слушали музыку, пили лимонады, говорили о высоком и заодно смотрели на цветы, это был первый опыт соприкосновения и его стали воровать. В прямом и переносном смысле: так получаются первые маленькие палисадники. Карамзин, молодой еще Карамзин, в начале XIX века, когда издает Вестник Европы он чуть ли не писает кипятком, цитату помню не точно, XVII век России был ужасен, все сидели в своих хоромах и своих палатах, не видели прелестей флоры и Натуры (а для Карамзина некоей демократизацией общественной жизни и некоторым способом коммуникации горожан являются цветы). И он пишет: «вот раньше на Воробьевых горах, в районе Поклонной горы, в районе Кусково, я видел прогуливающимися только представителей (условно говоря) аристократии, а теперь там можно встретить и ремесленника, и всех кто «Бедную Лизу» прочитал и рванул на Автозаводскую, где события романа и развернулись.

Дальше Москва росла, но очень неоднородно, в ней вообще не было среднего класса, который мог бы цветы понимать, сажать. Аристократия не взяла бы земледельческие инструменты в руки, а низ Москвы — это крестьяне, около 70-80% города, либо мещане, которые пока еще красоты не понимают.

Вы наверняка в детстве играли в «Я садовником родился, не на шутку рассердился» — это была советская примитивная попытка представить классный язык цветов 19 века. Язык цветов был жизненно необходим любой девушке, потому что когда муж присутствует на балу, коммуникация осуществляется только цветами. Московский язык цветов, который не так богат как, например, итальянский, испанский или голландский, тем не менее, включает до 400 сочетаний разных букетов. Такие словари цветов, которые выходили вплоть до 1840-х годов, поражают. От этого всего сложного мира, когда на балу можно сказать кавалеру «жди меня через 2 или через 3 часа в карете». Язык цветов распространился очень обширно, он влиял на культуру, и доходило до того, что крестьяне тоже пытались хотя бы в основных оттенках разбираться.

Сейчас, к сожалению, эта сложносочиненнейшая культура давно ушла и разве что осталась в песнях вроде «желтый тюльпаны — вестники разлуки».

В конце XIX века мечта москвича — это свой дом. Об этом еще Белинский писал: «В Петербурге все маются по съемным квартирам, а в Москве он будет цепляться до 60ти лет» (потому что 60 лет пожилой и абсолютно выключенный из общественной жизни возраст). И вот тогда Марьина Роща начинает быть включенной, наконец-то, в городскую орбиту, там появляются палисадники и клумбы.

Кстати у Жуковского есть очень классный роман, который посвящен Марьиной роще, и там тоже есть довольно много про цветы, но это цветы еще дикие, не включенные в городскую культуру.
Вид Садового кольца вплоть до 1940-х горожан обманывал, потому что это было сущее пятнадцатикилометровие палисадников и цветов. В советское время практически в каждом районе по каким-то дням проходили цветочные рынки, энтузиасты обменивались там, про кого-то фильмы снимали, и выводили на всероссийский уровень, вроде сирени Колесникова и его знаменитого сада в районе Песчаных улиц, Аэропорта, Сокола.

Получалось так, что город отвоевывал пространство и заполнял его асфальтом, а цветы отступали все дальше и дальше. Как с этим смирится и возродить сейчас? Ведь цветы — это действительно символ открытости и доверия, наивысший символ коммуникации. В современной Москве, как мы знаем, запрещено сажать деревья самостоятельно, поэтому практики в этом направлении действительно нужны.

Садовое кольцо покрыли асфальтом в 1950-е, появился троллейбус Б, «букашка», который заменил трамвай Б, но цветов от этого больше не стало. Любая озеленительная деятельность проводилась централизованно, проводилась сверху, и если мы сейчас с вами пойдем в условное «мосприроды», думаю, они дадут нам проект создания какого-нибудь федерального государственного бюджетного учреждения «городские огороды». Но как мы знаем одуванчики всегда сквозь асфальт прорываются, так что и в нынешней Москве, мне кажется, есть все, чтобы она зацвела опять.

А что касается именно клумб красивых, которые мы видим на старых фотографиях, их надо было искать на дачах подмосковных. Самым популярным дачным местом тогда было Царицыно (по этому вообще следует плакать) там до сих пор остались радиальные улицы, более двадцати тысяч дач, люди соревновались. Очень дачным был запад Москвы, север Москвы в районе Петровского парка, в районе Динамо, и самый крутой «коттеджный поселок», я бы сказал — это Новогиреево, как ни странно. Была даже реклама, года 1912-го, «20 минут до центра Москвы» (кстати не сильно изменилось).

Ольга: в Марьиной роще тоже были дачи, насколько я знаю.

Павел: Да, но в Марьиной роще были дачи такого знаете земогорского пояса, т. е. это уже субурбия фактически, когда люди там дачи не снимают, а живут постоянно, и Марьина роща находилась настолько глубоко в орбите Москвы... конечно, оставались практически ежедневные перемещения в центр, но люди там жили круглогодично.
На самом деле, Москва росла очень странными отрывочными темпами. Поймите, тогда содержание опережало градостроительные планы, а в советское время сначала делался градостроительный план, а потом пространство начинали заполнять, поэтому у нас столько пустот на теле города и 26% промзон и закрытых территорий. Ведь когда Хрущев сказал, что у нас будет МКАД, Москва была еще сталинской, с очень интересным контуром... можно сделать выкройку и увидеть что это шуба, в которую не нарядишься, она то там луч дает, то тоже какой-то выброс энергии, там тоже протуберанец... когда город округлили, его, можно сказать, изнасиловали, определив, какой Москве надлежить быть.

Анна: Я бы хотела вспомнить, с чего вообще все начиналось, как сформировалось в России само понятие двора. В крестьянском «большом северном» доме двор был крытый, что в условиях сильных морозов было очень удобно: сохранялось тепло, скотина не мерзла, но с точки зрения гигиены все было не очень правильно, конечно. Вот как пример уже XVIII век — ландшафтный, пейзажный парк в Царском селе. Зимний дворец, Эрмитаж: там тоже существовали внутренние дворы с растительностью, даже на уровне второго этажа. И сегодня эти «дворовые» зоны становятся пространством для интервенций и инсталляций современных художников. Вот, например, знаменитая акция Франсиса Алюса, который пригнал «копейку» в Эрмитаж в рамках Манифесты. Или версальские проекты, тоже во многом ставшие скандальными: это Аниш Капур и его «Грязный угол», который символизирует женскую вагину (и даже вагину Королевы), и который был открыт различным интерпретациям и действиям вандалов. Тем не менее, Версаль постоянно заказывает современным художникам работы для того, чтобы актуализировать исторические пространства. Актуализировать современные пространства пытались и в советской России: авангардисты-конструктивисты, которые были за новый город, за стекло и бетон, очень много внимания уделяли свету, воздуху и зелени. Так, в Наркомфине были комнаты с двух- и трехуровневым освещением, на старых фотографиях мы видем множество, казалось бы, буржуазных комнатных растений в этих ультрамодернистских интерьерах. С тех пор растения были везде: в Метрополитене, на улицах, а в курортных городах вообще половину города занимали парки с огромными клумбами, которые, кстати, ужасно пошло и китчево порой выглядели. Это также культовая постройка хрущевского модернизма — Дворец пионеров на Воробьевых горах, такой стеклянный инкубатор, в котором сажают огромное количество растений, и без солнечного удара оттуда выйти невозможно: с двух сторон у тебя стеклянные витражи, а внутри парниковый эффект... Слишком много влаги, света, — очень тяжело там долго находиться.

Теперь обратимся к советскому двору: сначала, во время сталинской жилой застройки, это были закрытые дворы с воротами, беседками, столиками для игры в шахматы, гаражами даже. Это было закрытое сообщество. Затем оно начинает постепенно разрушаться, появляются полуоткрытые дворы, а уже в хрущёвское время формируется тип открытого двора. И как раз тогда люди, которые жили в этих поставленных рядами пятиэтажках постоянно украшали свои, пусть проходные, «демократические» дворы то клумбами самопальными, то палисадниками. А сейчас в Москве, особенно в центре, вы не сможете зайти ни в какие дворы, посидеть и съесть мороженое: везде решетки и калитки на замках. Причем некоторые совершенно символические, которые можно просто обойти! В целях устрашения или чего — совершенно непонятно.
И вот последний проект, о котором я хотела упомянуть, это проект «Дворулица», его придумала Алена Шляховая, студентка МАрхИ. «Дворулица» — это улица, которая переходит в двор и урбанистически организуется совершенно по-другому. Это пешеходная в основном зона, где строятся кинотеатры, спортивные площадки, прогулочные, детские. Она очень френдли для живущих именно в этом районе жителей.

Ольга: Большое спасибо, Аня. Сейчас я хотела бы передать слово Оксане, поскольку мы уже перешли к современному положению дел, к городской среде.

Park am Gleisdreieck. Берлин. Фото: Оксана Запорожец.

Оксана: Уже говорилось о том, что советский город — это город, который создает централизованные пространства зеленых насаждений, за которыми присматривают городские службы и так далее, но одновременно можно сказать, что советский город — это пористый город. Есть люди, которые присматривают за цветами — это, в основном, бабушки... И когда мы наблюдаем за каким-то двором, возникает вопрос о том, кто действует в этом дворе и кто приписывает себе функции контроля. Если говорить об истории двора, недавней истории (то есть советской), в советском дворе действовали разные люди, и дизайн современного двора был ориентирован на разных людей, это был функциональный двор. Во дворе были вешалки для ковров, для белья. Сегодня такая структура кажется дикой, а тогда двор носил хозяйственную функцию. Советский двор — это не только пространство для детей, это еще и пространство для взрослых, это стол, который занимали для игры в домино и так далее. Это одновременно обжитое пространство, которым пользуются разные люди.

Сегодняшний среднестатистический двор в новостройке комбинирует идеи советского и постсоветского двора. Постсоветский двор — это пространство транзита. В 90-х годах произошла трансформация из общего двора в место между машиной и подъездом. И, конечно же, забор. Сергей Медведев ставит вопрос об антропологии забора, зачем появляются эти заборы, это же не сельский двор. Смотреть, но не трогать? Непонятно. Также в сегодняшних дворах есть доминирующий пользователь — это дети. Иногда появляются спортивные комплексы, таким дворам повезло.

В современном дворе по-прежнему стоит вопрос контроля: кто присматривает за зелеными насаждениями, контролирует их? Это эстетика среднего класса. Где-то люди продолжают до сих пор сами что-то высаживать (это, как правило, средний класс). И не стоит забывать про символизм! Все цветы что-то значат. Например, подсолнух — это сельский цветок. А вот можжевельник — это культура, это что-то современное, европейское. Политика растений конкурирующая! Если можжевельник, то мы прогрессивные. Кто это контролирует? Контроль осуществляются, в основном, бабушками, но есть и молодые инициативные люди. Хипстеры VS бабушки.

Мы можем задаться вопросом, а есть ли вообще какая-то функциональность у насаждений, и как это связано с общей структурой города? Приведу в пример Берлин: вот типичная берлинская застройка (на фото – прим. ред.). Ранее это было место железнодорожных путей, а сегодня там большой городской парк. Часть этого парка — мультикультурный сад. Это сад, где есть пасека, масса разных растений. Раньше там мигранты, скучая по дому, высаживали растения, а потом этот сад стал поддерживаться городскими властями, как место, где встречаются разные люди. Предполагается, что такое общее дело как садоводство объединяет. Таким образом эта история не только про контроль, но и про взаимодействие. Про то, что нас объединяет и учит нас определять правила, договариваться. Интересность берлинского случая заключается в том, что берлинцы понимают, что правил по умолчанию в современных быстро меняющихся городах не бывает. Берлинцы обсуждают и разговаривают. А у нас коммуникации не хватает. Сначала мы наивно думаем «ну разве мы не договоримся?», а потом начинаются дворовые войны. О правилах и нормах нужно договариваться, они не существуют по умолчанию.

Алина Бровина. Palus Florens. Фрагмент инсталляции. Проект СТАРТ, ЦСИ Винзавод, 2019.

Мария: Нас попросили рассказать о состоянии почвы Москвы и об экологическом состоянии (не только наших дворов, но и города в целом). Я думаю, всем изначально понятно, что всё грустно. Несмотря на то, что в Москве огромное количество особо охраняемых природных территорий (около 23), это не сильно спасает ситуацию. Проблемы с почвой в Москве серьезные. Если смотреть исследования в данной области — это касается в особенности восточных районов Москвы, где почва загрязнена тяжелыми металлами.

В том отчете, который Алина делала в рамках выставки, там всё в норме, тяжелых металлов не очень много. В одной конкретной клумбе всё хорошо.

Что нам делать в ситуации загрязнения почвы, достаточно сложно сказать. Есть разные способы, в том числе фиторемедиация — это когда высаживаются определенные виды растений, аккумулирующие тяжелые металлы. Однако не всё так просто, потому что растения накапливают вещества с разной скоростью, это может происходить крайне медленно или вовсе не происходить. И что делать после накопления металлов с растениями? Не все виды могут превращать накопленное в безопасные формы. Конечно, ученые работают над этим вопросом, есть специальные генетически модифицированные виды, есть растения, которые с бактериями работают. И все же это скорее серьезная задача на будущее, готовых решений сейчас нет.

Ольга: То есть в рамках одного конкретного двора, района мы ничего не можем сделать?

Людмила: Смотря какой двор и какая территория. Если мы говорим о парке, например, то здесь что-то можно сделать, потому что это большая территория, где можно попытаться сделать некоторое устойчивое сообщество, допустим, охраняя его более прицельно и т. д.

Клумба же — это очень ограниченный участок земли, на нем сложно создать сообщество, которое будет регулировать само себя в течение длительного периода. Либо ему нужно будет постоянно помогать, либо через некоторое время придется заменить растения на клумбе.

Мария: И что важно: то, что вы вынули с клумбы, нужно отнести в специальное место. Я читала статьи о том, как разрабатывают специальные камеры, где все это [вредные вещества] сгорает. И сгорает так, чтобы не загрязнять окружающую среду. То есть важно все эти тяжелые металлы специальным образом собрать, это отдельная технологическая и химическая задача.

По поводу дворов еще: есть мнение, что у нас много асфальта. Отсюда вопрос: может быть, если снять лишний слой, все будет получше? Но здесь тоже есть свои подводные камни: все токсичные вещества, которые накапливались и которые слой асфальт не пускал дальше, тотчас же просочатся в почву и подземные воды, и мы получим еще больше загрязнения.

<...>
Проблема с высаживанием деревьев тоже непростая. Потому что есть виды, которые очень быстро захватывают большую часть территории, вытесняя другие виды. Клен американский, к примеру — с одной стороны, он очень здорово очищает воздух, с другой — остальные виды он очень сильно подавляет. В общем, снова тут не обойтись без серьезного изучения и научного подхода.

Людмила: Маша затронула тему инвазивных растений, это касается не только деревьев. Клен — это, наверное, самый известный пример. Но среди травянистых растений даже больше подобных видов. Это к вопросу о том, делать ли клумбу своими силами и кто за ней следит: следует, на самом деле, регламентировать, что можно сажать и в сочетании с какими видами. Потому что очень часто вот такие инвазивные виды распространяются в природе из-за того, что какой-то человек решил у себя в огороде или на клумбе его высаживать. Дальше это растение попадает в лес — и потом все думают, как с ним бороться. Такая ситуация, к примеру, с манчжурским орехом в Звенигороде, борщевиком, недотрогами и так далее. Существует даже Черная книга (по аналогии с Красной книгой), куда включены инзвазивные виды. Их следует ограничивать в распространении и выращивании. Списки таких видов можно найти [в интернете].

Оксана: А что касается реагентов, которые каждую зиму используют у нас?

Людмила: Зависит от их концентрации. В принципе, в небольших количествах (как я понимаю, это соли натрия и калия, в основном) — они и так присутствуют у нас в почве. Но опять же, основной вопрос в концентрациях.

Мария: Хотела напоследок привести позитивный пример. Сингапур — это единственный город в мире, где увеличилось количество видов — и животных, и растений. При этом урбанизация повысилась. У них невероятное количество парков. Недавно они сделали очень серьезное исследование о том, как парки влияют на среднюю температуру города. И оказалось, что Сингапур довольно сильно экономит на электроэнергии: чем больше лесов, тем температура ниже в среднем, а в городе очень жарко — и они, таким образом, значительно экономят на кондиционировании помещений. Так что, думаю, если сильно собраться с духом, то можно быть Сингапуром, наверное.