«Станция EА5» Василия Сумина

756        0       

Андрей Герасимов: Твой художественный проект о станции ЕА5 завершился около двух лет назад. Изменилось ли твоё отношение к проведённому исследованию?

Василий Сумин: Как минимум после следующей работы я поменял своё отношение к научному языку, к этой форме познания как доминирующей над остальными. На данный момент мне бы хотелось обратиться к нетрадиционным дискурсам, отойти от научности.

А. Г.: Что это за связь науки и искусства, которую ты хотел предложить, делая проект про кавказский научный городок?

В. С.: Все началось с того, что часть моей семьи занималась наукой, в том числе — космической промышленностью. Поездка в космическую обсерваторию стала для меня возможностью попасть внутрь пространства, в котором находилась моя мама — этот интерес исходил из детства. Говоря в целом, наука решает вопросы, связанные с познанием, у науки интересная модель вычленения истины — состязательный механизм, — и для меня было интересно сравнить её с художественным языком.

А. Г.: Со временем ты стал более критично относиться к научному дискурсу, верно?

В. С.: Да, определённо. Наука на данный момент заняла место большого многообразия человеческих практик. Наука остаётся областью моих интересов и частью моей практики, но сейчас мне хочется искать пограничные зоны между наукой и чем-то ещё.

А. Г.: Какие отношения связывали тебя с недавно умершим героем видеоэссе «Станция ЕА5»?

В. С.: На протяжении полутора месяцев, когда я занимался проектом в космической обсерватории, я слышал много историй об Олеге Верходанове. На тот момент он был в отъезде. Я связался с ним сначала в сети, сказал, что нахожусь в Нижнем Архызе, что меня поселили в один дом с ним — он жил на два этажа ниже, чем я. Когда Олег приехал, в первый день нашей встречи я предложил ему принять участие в моей работе, «Станция ЕА5»: рассказать об этом месте, о том, как он себя здесь чувствует. По задумке это видео было частью антропологического центра, который я разворачивал в общежитии этого научного поселка. Мне хотелось через видеоработу показать, как связаны биология, идеология и наука. Олег согласился, и буквально спустя час после нашей встречи мы приступили к работе — мы сразу же поняли, что у нас легкий контакт. Олег начал рассказывать об этом месте, о том, чем он занимается, о своих взглядах — о трансгуманизме, о будущем. По специальности он доктор физико-математических наук, занимался реликтовым излучением. Один диалог с Олегом задал вектор моей жизни на больше чем полгода. Когда я узнал о реликтовом излучении, я сказал, что хочу поработать с этим феноменом, раскрыть его механизм через пластический язык. Олег, несмотря на огромное количество работы — научных статей, переводов и так далее, — согласился помогать мне. На протяжении полугода, пока я работал над своим дипломным проектом, у меня была возможность время от времени звонить Олегу и уточнять данные, которые я нашел. Он был для меня большим человеком, проводником в мир астрофизики, в мир высокой науки.

А. Г.: Расскажи, как реликтовое излучение связано со звуком.

В. С.: Реликтовое излучение связывает со звуком то, что оба явления суть волны. У микроволновой печи тоже есть определенный звук, просто мы не можем его услышать.

А. Г.: Вспомню слова Жиля Делёза о музыке: для него существует поток звука вообще, поток неслышимых сил, какие-то из которых композитор может сделать слышимыми.

В. С.: Реликтовое излучение имеет определенные частоту и гармоники — 12 основных гармоник. Это действительно объединяет это излучение [с тем, о чём говорил Делёз]. Это система внутри хаоса. И тональная музыка — это в некотором смысле система внутри хаоса звуков.

А. Г.: Как создавалась музыка для видеоэссе и других работ выставки?

В. С.: На выставке были аудиоинсталляция, в которой смешивались полевые записи, и сонификация данных, полученных на космической обсерватории.

А. Г.: Какие данные ты превращал в звук?

В. С.: Мне неинтересно заниматься переводом одних данных в другие, однако в контексте драматургии выставки это может работать. Так, в одной точке совмещались звуки записей большого азимутального телескопа с сонификацией данных о взрыве новой звезды, за которой он наблюдал. Я постоянно думал об этой взаимосвязи телескопа и звезды. Мне интересны импульсы, исходящие не от людей. В какой-то степени учёные в этом большом азимутальном телескопе были похожи на муравьев, которые сбегаются к муравейнику и делают дела. Я не хотел делать объектно-ориентированное исследование, но философ Грэм Харман вдохновил меня на пристальное внимание к объектам. В обсерватории передо мной вырисовывалась интересная картина того, каким было время много лет назад. Сейчас я не могу представить в России проект такого масштаба, как этот 800-тонный телескоп. В 2018 году они пытались просто поменять зеркало в этом телескопе: зеркало поцарапали, и в конечном итоге оно было хуже, чем зеркало, которое сделали в конце 1960-х.

А. Г.: При этом в твоем проекте можно прочесть критику модернизма.

В. С.: Я бы не стал говорить так прямолинейно, но действительно была одна точка, в которой полевая запись птиц, которые свили гнезда на вторичных зеркалах радиотелескопа, совмещалась с записью лекции о критике модернизма. Это не была критика модернизма для людей — скорее, это был мой способ провзаимодействовать с самим местом, которое застыло в том времени. Это было сообщение для птиц, телескопа и земли, на которой он стоит. В проект было вшито сообщение о проблеме сохранения памяти. Когда я искал архивы этого места, мне почти ничего не удалось найти. Это были в основном устные рассказы и минимум документов.

А. Г.: Что думал о ситуации с научным городком Олег Верходанов как человек изнутри?

В. С.: Олег горел своим делом, он был отстранен от слухов, от тусовки. Он работал над проектами, читал лекции, старался популяризировать научные знания, рассказывал о них как можно большему количеству людей.

Впечатление Романа Балабанова

Видеоработа Василия Сумина – это исследование, аналогию которому в античной натурфилософии называли макрокосмосом и микрокосмосом. Отношения человека и природы складываются во вселенский Порядок, где каждому отведено определённое место. Но плоская онтология видео нивелирует любые иерархии, превращая их в однопорядковые величины, которые могут быть переопределены. Допустим, художником.

Полиэкран задаёт общий дискурс параллельного монтажа, симультанности восприятия. Астрофизик, появляющийся в кадре позднее в качестве говорящей головы, обозначит его как «слияние с миром». Начав с общих планов природы и обсерватории, камера нас дальше ведёт всё глубже на территорию института. Интервью с ученым, Олегом Верходановым, ведётся рядом с частыми планами-деталями деревьев и одинокой прогулкой на лошади. Объединение с природой подчёркивается почти полным отсутствием людей в полукадре слева. Кризисные состояния личного характера опосредованы не в зрелище, а в созерцательность научного отрешения, аскезы. Деревья метафоризируют одиночество познающего и одновременно его включённость в мир — через корни, землю и грибы-трутовики. Тотальность мироустройства обозначается через абстрактные понятия, тогда как камера схватывает лишь частные случаи проявления природной индивидуальности, будь то растения, пробивающиеся сквозь камни, или папоротник у корня дерева. Символично, что видео заканчивается сценариями смерти человечества, потому что в контексте видео смерть отдельной личности нивелируется с романтического возвышенного до природного процесса и становится не таким важным, как жизнь всей биологической субстанции.

Выделю один план, который для меня явился пунктумом: это знак компании ЛОМО, которая делала оптику для одного из телескопов обсерватории. След советского государства как неожиданно появился, так же неожиданно и исчез. Появление по касательной этого знака, отсылающего к научному и, шире, социальному эксперименту, оставляет ощущение его силы и одновременно ветхости и невозможности распространить свои силы на всё. Вода камень точит. Выступив водоразделом между видовыми планами и интервью, знак компании запускает появление человека, более, чем тоталитарное общество, способного приблизиться к природе.