Это не по-настоящему

1 152        0       

От оргкомитета «Лиги нежных»:

Во время карантина мы внимательно следили за тем, каким неожиданным углом поворачивается публичный разговор о заботе, и решили зафиксировать его в этом обсуждении. Мы выбрали для него несколько текстов и две публичные дискуссии, прямо или косвенно посвящённые заботе, чтобы обсудить их и попытаться найти в этом обсуждении не только наше текущее понимание заботы, но и нити, связывающие нас — оргкомитет «Лиги нежных» — с ещё одной важной, грядущей темой — игрой. Эта беседа состоялась между нами, Еленой Ищенко и Марией Сарычевой, 23 мая. Заканчивая работу над этим текстом уже в конце июня, мы поняли, что хотели бы пригласить к его комментированию и иллюстрированию участниц и участников будущего IV съезда, а также назвать их имена, обозначив эту временную коллективность, которая соберётся с 6 по 16 августа на арт-даче «Пятихатки» в Краснодарском крае.

Елена Ищенко и Мария Сарычева, оргкомитет «Лиги нежных», кураторки и со-редакторки aroundart.org

Участницы и участники IV съезда:
Сергей Бабкин
Анастасия Дмитриевская
Дина Жук
Надежда Ишкиняева
Лена Клабукова
Анна Литовских
Евгений Римкевич
Николай Спесивцев
Надежда Стрига
Степан Субботин
Василий Субботин
Антонина Трубицына
Катя Хасина
Светлана Усольцева
Дарья Юрийчук

[Катя Хасина. 2020] [от: Катя Хасина] 

МС: Ну что, Оля Тараканова…

ЕИ: Страшно и непривычно что-то обсуждать в таком формате, для публикации.

МС: Да, как будто мы публичные мыслители, хотя и не думаем публично. Но мы сами это придумали!

Мне понравился текст Оли Таракановой [1] и особенно эта цитата из книги Софи Льюис: «Это шантаж. Нас заставляют поверить, что нет других источников любви и заботы, кроме семьи <…> А мы заслуживаем большего». Когда я читала, вспомнила ролик с подборкой реклам о пандемии и карантине, где так часто появляется образ семьи: семья-семья-семья-семья. И не только образ, слово «семья» повторяется так много раз, что начинает подташнивать. Мысль Софи Льюис предполагает децентрализацию практик заботы, которые сейчас редко выходят за орбиту «семьи». Дальше Оля переходит к понятию родства и тому, что его производит, цитируя антрополога Маршалла Саллинса: «Совместные приемы пищи, реинкарнации, совместное проживание, общие воспоминания, совместная работа, кровное родство, удочерение и усыновление, дружба, пережитые страдания».

Игра как раз конструирует временное, быстрое родство. Всё, что перечислено, — пережитые страдания, удочерение и усыновление, совместные приемы пищи — могут возникнуть и внутри игры. В детстве мы брали в аренду диски с компьютерными играми, проходили их примерно в одном ритме и потом собирались и обсуждали. Нахождение внутри одной сюжетной линии в игре позволяло нам конструировать новые общности внутри [школьного] класса или даже между классами. Эти общности позволяли выйти за пределы игры, которая всегда один на один и всегда больше тебя. Игра становилась полем, в котором реконструировалось родство.

«Террор некровного родства <...> развернутый вовне — это способ воплощения желаний, обездвиживание врага сестринским поцелуем, это притемнение-приглушение пронизывающих нас режимов прозрачности». [2] [от: Дина Жук и Николай Спесивцев]

ЕИ: Выходит так, что родство формируется в первую очередь общим прожитым опытом, но модальность этого опыта может быть очень разной, как положительной, так и очень отрицательной.

Если брать текст в целом, то меня смутила радикальность в отношении суррогатного материнства. Мне очень близки взгляды на коммуну и на то, что тело — это ответственность коллектива, и таким образом забота распределяется и уже не является уделом только матери, дочки, внучки, сестры. Трудом заботы могут заниматься те, кто желают ею заниматься. Но как прийти к этому через суррогатное материнство, я не понимаю.

МС: Да, кажется, что всё это быстро коммерциализируется и рискует превратиться в аутсорсинг материнство, а это антиутопический горизонт и больше напоминает «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд, когда материнство становится сакральным, очень дорогостоящим трудом.

Если говорить об аутсорсинге заботы, то я думаю обо всех приложениях, которые позволяют тебе найти кого-то или что-то, вместо того, чтобы вообще подвешивать вопрос, а зачем вам этот кто-то или что-то[3].

Когда ты описывала труд заботы, ты сказала «те, кто желают» ей заниматься — и в этом момент происходит обвал, когда ты понимаешь, что наше общество не построено на желании.

ЕИ: В общем, да, но как по-другому описать материнство, как не через желание?

Можно подумать про материинство как про институт, который позволяет реализовать целый спектр желаний. [от: Дина Жук и Николай Спесивцев]

ЕИ: Если я думаю о моём возможном опыте материнства, то, конечно, он исходит не из необходимости вырастить ребёнка, иметь наследника или того, кто принесёт мне в старости кружку воды, а из желания пережить этот опыт новых взаимодействий, новых отношений. Поэтому и взгляд на беременность как на работу, на выполнение задания меня смущает, потому что это путь к коммерциализации беременности. Почему бы тогда не коммерциализировать какие-то простейшие вещи вроде умывания или туалета, ведь это тоже труд по воспроизводству себя, поддержанию себя в виде, адекватном для функционирования в обществе.

МС: Ну, кому-то платят за такие вещи. Например, донорам органов, для которых здоровье становится предметом договора. Это хрупкая сделка, её легко сломать. Если лишать суррогатную мать субъектности, то сделка оказывается под сомнением. Движение в сторону признания её труда важно, чтобы она эту сделку не нарушила: ты субъект, ты можешь делать всё, что хочешь, кроме…

ЕИ: Если мы говорим о суррогатном материнстве сейчас, заказчиком выступает семья. Кто будет заказчиком суррогатного материнства в этом идеальном обществе с коммунами и распределённой заботой?

МС: Коммуна должна воспроизводить себя, и для этого нужны новые участники. В таком контексте суррогатная мать может стать чем-то вроде выборной должности: кто хочет пережить этот опыт, у кого достаточно гибкое тело…

ЕИ: Вот, здесь мы как будто приходим к евгенике: суррогатной матерью должна быть здоровая женщина (как и биологический отец), чтобы воспроизвести здоровых членов этой коммуны. И эта перспектива вызывает ужас.

МС: Тогда возникает вопрос: зачем нужно кровное родство в принципе? Почему нельзя найти новых участников коммуны извне? Кажется, что построение коммуны и построение суррогатного материнства — это два параллельных нарратива.

Новые участники могли бы по желанию выходить из коммуны, но, например, оставаться в ней какое-то оговоренное время, если они согласились заботиться о беременной или воспитывать ребенка. Наверное я мечтаю о возможности оформить на госуслугах такой родительский союз из нескольких человек, потому что не знаю примеров семей, где ребенком занималась бы только пара без помощи друзей, родителей или старших детей. Может, было бы здорово до беременности договориться о поддержке с несколькими людьми, чтобы они действительно были готовы к участию в проекте, а не вступали после старта только из-за чувства кровного долга. [от: Надежда Стрига]

МС: А что вообще значит суррогат? Это заменитель? Кажется, для начала стоит уничтожить термин «суррогатное материнство»!

ЕИ: Интересно, что суррогатной, то есть на время заменяющей мать, является именно та женщина, которая ребёнка вынашивает, а настоящей будет потом другая мать, которая будет воспитывать, хотя, скорее всего, она и это будет делать не одна, а с помощью нянь, яслей, детских садов, лучших школ (если у женщины есть деньги на такую операцию) и так далее.

МС: Выходит так, что суррогатная мать становится первой заменительницей, а все остальные плодят этот материнский костыль. А ещё довольно часто я думаю о вовлечённом родительстве.

ЕИ: А что это?

МС: Например, я родила своему другу ребёнка, и после я продолжаю участвовать в его воспитании, хотя этот ребёнок технически не мой. На самом деле, это такой микроменеджмент ситуаций, где сценарии разнятся: важно, моя ли эта яйцеклетка или я выступаю только хранилищем для этой оплодтворённой яйцеклетки.

ЕИ: Если яйцеклетка твоя, то человек будет носителем твоих генов, но если использовать суррогатное материнство для разрыва кровных связей, то может быть, нужно отказаться от этого микроменджмента? Понятно, что генетика определяет какие-то вещи, но мы же говорим о социальности, и какая разница, чья эта яйцеклетка и чья сперма?

МС: Оля как раз пишет о том, что Софи Льюис докручивает суррогатность, и один из последних абзацев выделен жирным: «В основе утопии «полной суррогатности» (full surrogacy) лежит именно эта возможность — повысить ценность всех типов заботы друг о друге и отвязать заботу от биологического родства».

[Наташа Зайцева в своем подкасте «Горячая ультрасовременность» читает рассказ Маши Гавриловой «Полная Софи Льюис now»][4][от: Антонина Трубицына]

Но разве сейчас это уже не работает так в каких-то сообществах? Кажется, общая картина гораздо более разнообразна, чем борьба двух противоположностей: тех, кто строит коммуны, и тех, кто призывает к нуклеарной семье. Это не дихотомия, между двумя полюсами которой мы мечемся, уже сейчас есть совмещённые виды. Уже сейчас ценность дружбы может быть выше романтической любви, — это к разговору о всех возможных видах любви и отношений. Разделение на коллег и друзей также уходит, какие-то типы отношений растворяются, появляются новые формы.

[фотография от: Анастасия Дмитриевская]

ЕИ: Кажется, что выход из ситуации нуклеарной семьи гораздо ближе, чем ситуация полного суррогатного материнства.

МС: Условно, это происходит даже сейчас: молодые сидят дома, чтобы не заразить пожилых.

ЕИ: Или помощь, которую ты можешь предложить своим соседям по дому. Это как раз такие формы пиратской распределённой заботы, которая может вести к коммунальным отношениям. Не обязательно твои дети должны ходить в магазин, это может сделать твоя соседка (или сосед).

Моя мама – социальная работница, весь карантин она продолжала работать, потому что как раз выполняет функцию первоей заботы о людях, которые не могут сходить в магазин за продуктами, выписать лекарства у врача, купить их и так далее. Этот институт заботы формируется и обеспечивается государством. В общем, так и должно быть: государство создает службу социальной опеки и помощи, чтобы заботиться о своих гражданах. Но эта служба во многом идёт в разрез с коммунальной распределённой заботой: её выполняют люди, которых назначают эту заботу выполнять. Можно предположить, что они хотят этого, потому что устроились на эту работу. Но скорее всего, они работают там, потому что это не очень сложная работа, не требующая какой-то специальной квалификации, ну и там нормально платят.

далеко не всегда (потому что это часто попадает под «низкоквалифицированный» труд (низкоквалифицированная забота — хм)] [от: Анастасия Дмитриевская]

[фотография от: Анна Литовских]

МС: Возвращаясь к суррогатному материнству, я хочу также вернуться к вопросу о том, кто именно становится суррогатными матерями. Вспоминается классический троп из американских сериалов: безработная женщина из условно «низкого» социального класса, которая решает рожать детей для богатой семьи. В таком случае забота становится тем самым неквалифицированным и вынужденным трудом, не самой желаемой вакансией на рынке.

В последние месяцы я слушаю вебинары представительства ЕС по правам человека «Инклюзия как инструмент личного опыта» [5]. Часть вебинаров посвящена сексуальности людей с инвалидностью, и один из них меня сильно потряс: частично он был посвящен обзору доступных для людей с инвалидностью секс-игрушек, которые из режима фетиш-объекта переходят в совершенно другую категорию. Например, те же вибраторы на дистанционном управлении, с помощью которых возможно получение оргазма при поддержке соцработника, поскольку соцработник здесь не нарушает телесные границы и не прикасается к телу человека с инвалидностью. Это рассказывает Анна Хальгрен, женщина с инвалидностью, которая в том числе описывает личный сексуальный опыт, будучи при этом соцработницей и сексологом. Эта уникальная траектория заботы, которая сплетена из её собственного опыта и труда, который практически невозможно унифицировать. Поэтому вопрос, который также присутствует внутри дискурса о заботе, — это вопрос о том, как вернуть туда личное. Он звучит также и у режиссерки Саши Абакшиной, где она говорит о том, как избежать разговора о заботе в риторике сервиса [6].

ЕИ: Здесь можно выделить две проблемы. С одной стороны, труд, о котором ты говоришь, — это очень квалифицированный труд. Но как требовать этих знаний от человека, который приносит тебе продукты? Поэтому важно, чтобы были службы, которые знают и понимают эту этику. И судя по этим же вебинарам, люди, которые готовы и хотят выполнять эту работу, есть.

МС: Да, и вторая проблема — это часто молчание тех, о ком заботятся. Например, у человека с инвалидностью есть знание о том, как лучше мыть его/её тело — но при этом, соцработник не всегда учитывает это знание. На стыке между знанием о телесности самого человека и формальной процедурой и возникает эта процессуальность заботы, где и может возникнуть отчуждение. И я думаю, что это одно из самых страшных отчуждений, отчуждение во время труда заботы.

ЕИ: Но при этом это отчуждение постоянно возникает.

МС: Жесть. И почему-то закрепилось мнение, что биологическое родство — это своеобразный гарант преодоления отчуждения, как будто ты автоматически любишь этот труд. Но и это — неправда.

ЕИ: Но как освободить время для заботы?

[фотографии от: Анна Литовских]

ЕИ: Мне кажется, что то, чем отчасти занимается «Лига», — это поиск возможности для реализации заботы. Я не думаю, что коммерциализация заботы, которая продолжает активно происходить, — это выход. Никто в итоге не освобожден. В этом смысле мне очень близка позиция Нэнси Фрэзер [7], которая пишет, что в капиталистическом послевоенном обществе женщина хоть получает возможность работать, но это такая слабая победа, потому что теперь она должна и организовывать работу по дому, и зарабатывать. В этой парадигме время более квалифицированных работниц освобождается для производства чего-либо, а менее квалифицированных как раз для выполнения труда заботы, которым более квалифицированные уже не могут заниматься, потому что постоянно работают и что-то производят (и тут можно вспомнить потрясающий текст Фрасуаз Верже [8], где она говорит о том, как западный феминизм не учитывает этот труд заботы, выполняемый, как правило, цветными мигрантками).

Я считаю, что забота нужна обеим сторонам, — и тем, о ком заботятся, и тем, кто заботится. Более того, этот процесс всегда амбивалентен, стороны всегда меняются. И мы постоянно говорим о том, что забота может реализоваться в коллективности — и мы ищем такие коллективности. Я уверена, что у каждого должно быть время на заботу, потому что этот труд освобождает и делает нас эмпатичнее, чувственнее, мягче, может быть, слабее в контексте понимания своего положения в этом мире. Мне кажется, мы все должны иметь радость испечь пирог для друзей, остановиться в магазине, чтобы помочь пожилому человеку и поболтать с ним или с ней, или сделать палисадник — у нас должно быть на это время, как и время на то, чтобы бесцельно читать Карен Барад или смотреть фильмы. У всех должно быть это время, и создавая наши коллективности под видом некой организации, мы пытаемся воровать время у нашего труда, у нашей работы, бесконечного процесса производства.

[от: Анастасия Дмитриевская]

ЕИ: Я вспоминаю Лесю Прокопенко [9], которая во время первой дискуссии на Сигме, говорила как раз о том, что забота важна для обеих сторон. Забота приносит удовольствие в том числе и тому, кто заботится, — до тех пор, пока он/а не испытает выгорание. Для кого-то забота может быть основной работой, а для кого-то — территорией, куда он/а помещает своё свободное время. Но и то, и другое должно быть в балансе. Если ты будешь работать по девять часов, а, возвращаясь домой, мыть пол и готовить еду, то вряд ли это будет приносить удовольствие.

МС: Именно в этот момент рушится вся рамка либерального феминизма и мы понимаем, что он нам не подходит.

О, тут я бы хотела обратить внимание на доклад Жанны Долговой о поэтике дома и труда домохозяйки [10], который довольно часто нивелируют и к которому относится с пренебрежением, хотя он достоин гораздо большего, и свидетельством этому становится наблюдение за тем, как печётся первый лимонный пирог. Она упоминает и о фрейдисткой логике, внутри которой отказ от участия в борьбе с мужчинами за труд — это «похороны самой себя на дне кастрюль» (особенно мне запомнилось внутри её доклада выражение «аффект домашнего очага»).

ЕИ: Да, на самом деле внутри этого труда очень много потенциала для радости и выражения с его помощью любви.

МС (в этот момент только хочется радостно кивать): Кажется, тот самый «эмпаурмент», о котором столько говорят, заключается не в том, чтобы женщины работали больше и тем самым могли дослужиться до более высокой управленческой позиции — а на самом деле, он заключается в том, чтобы люди всех гендеров, классов и расы имели намного больше времени для осуществления труда заботы. Труд заботы многогранен, и длительные отношения между тем, кто оказывает заботу, и тем, кто её принимает, — ключевой элемент. Для чего мы воспитываем детей? В том числе для того, чтобы в какой-то момент сесть и поговорить с этим человеком на равных; для того, чтобы произошла сепарация; произошёл переход в другой статус — например, возникновение новой уязвимости, забота — это временная траектория. Да, есть формальный труд заботы, с которым могут справиться сервисы, но порой эти сервисы не позволяют всей территории заботы развиваться, делая вид, что вопрос заботы решён.

[The Optimization of Parenthood /  Addie Wagenknecht / Скриншот из видео, где роботическая рука раскачивает детскую коляску][11][от: Дина Жук и Николай Спесивцев]

ЕИ: Если труд заботы осуществляется по запросу, то тот, кто принимает заботу, сразу становится объектом. Мне кажется нужным с этим бороться — чтобы не возникало ощущения власти и подчинения. Напротив, если отношения заботы длительны, в них возникает нюансировка, в них больше выхода к субъектностям, за пределы логики объекта и машины, сервиса.

МС: Мне кажется, наш метод работы с заботой —  это дробление и отсечение соседских теоретических пространств, поиск верной интонации для разговора о ней. Забота стала гигантским зонтичным термином, который объединяет большое количество пространств. А сейчас мы вводим ещё один такой же гигантский термин — игру. Я испытаю такое же желание вытащить из него какие-то отдельные территории, которые могли бы нам дальше пригодиться.

[кароче в квартире час тихо, я радуюсь и уже подумала, что теперь мы с сестрой вместе уважаем тишину. но оказалось она уснула, а не занимается делами и играми в учебно-игровом местечке, которое мы вдвоём для неё построили.] [от: Надежда Стрига]

ЕИ: Мне хочется включать заботу в тему игры и думать об игре как о практике реализации заботы. 

МС: Расскажи об этом.

ЕИ: К этому ощущению меня подтолкнул опыт участия Жени Сусловой в третьем съезде «Лиги» [12] и также её доклад в рамках первой дискуссии о заботе [13]. 

Она говорит о заботе как о создании пространств или ситуаций, в которых состояние может разворачиваться минуя знание. Для Жени это вообще важное разделение — знание как что-то артикулированное, что-то, что в большей степени относится к сфере языка, чем к сфере эмоционального и чувственного опыта, и напротив состояние, которое существует за пределами знания. Я понимаю это как такое пространство безопасности, в котором ты можешь чувствовать всё, что хочешь, не обязательно это артикулируя, понимая, проговаривая; можешь пережить опыт, находя в нём эмоциональные нюансы. Ситуация заботы — это когда тебе хорошо. Не когда к тебе приходят социальные работники, помогают тебе и ты вдруг ощущаешь свою неполноценность, вину за собственную слабость или долг. 

МС: Когда я слушала Женю Суслову, думала, что во время посещения нарративной терапии я прорабатываю схожие мыслительные упражнения: отказ от риторики долга, отказ от обвинительных конструкций, которые я постоянно создаю. Я понимаю, что этого навыка у меня не было раньше. 

Ещё один момент, который у Жени максимально мне запомнился, так это разделение на  две культуры — культуру внимания и культуру чувства, внутри которой проработка и нюансирование ситуаций позволяют чувству другого развернуться (какая же это красивая мысль). И это невозможно, когда есть власть, или вина, или долг. Это про такую внимательность и к себе, и к другому, и к пространству вашего взаимодействия, которая совершенно несводима к какому-то предыдущему языку разговора о заботе, к языку Фуко, например, и одновременно несводима к предыдущему опыту. Мне кажется, что такое понимание заботы, в том числе для Жени, развивается вместе с материнством, дающим такое количество пространств и ситуаций для переживания, в том числе и как художнице, работающей с языком и коммуникацией. 

Ты описывала это состояние через «хорошо», а я, наверное, опишу его для себя через слово «спокойно».

[фотографии от: Сергей Бабкин]

ЕИ: Ну, может быть, это ситуация принятия. Что бы ты ни чувствовала, что бы ты ни сказала, никакой отрицательной реакции для тебя не последует. Я делаю акцент на отрицательной реакции именно для тебя, а не отрицательной в общепринятом смысле, потому что речь не идёт об одобрении, которое может вызывать негодование, например, когда получаешь хорошую оценку и тебе говорят: «Давай, давай, продолжай в таком же духе!». В этом смысле это одобрение, поощрение — это скорее отрицательная реакция для меня лично, поскольку она принимает не меня, не мои чувства, а мой успех. И это не имеет ничего общего с принятием. 

МС: У Жени ещё была такая конструкция как «экосистема чувств», и будто внутри неё нет запретов на чувствование. Сейчас прочно вошли в разговор такие конструкции, как «забота о себе», «selfcare», «токсичный человек», которые быстро забрала себе либеральная феминистская повестка, и это мне кажется ненужным упрощением всего происходящего. 

ЕИ: Да, которые упрощают и укрупняют чувства, сводя их к стыду, вине, токсичности. А в ситуации принятия возможна нюансировка, ты не отнекиваешься от какого-то чувства, но ты разбираешься в нём.

МС: Во время прочтения текста Ив Так [14] (спасибо Оле Сосновской, что познакомила нас с этим текстом), у меня возникла ассоциация, что игру и заботу связывает возможность выкрикнуть «Так не честно!». В заботе всегда есть это право, но ты не всегда его осознаёшь. В игре эту процедуру осуществить легче. Ты можешь испытать злость, ярость, гнев, выкрикивая «Так не честно!», но это не право, которое необходимо осознать, эта практика уже вписана в механику игры и позволяет этому чувству осуществиться. 

ЕИ: Ещё я вспомнила игру, о которой Дина Жук рассказывала в рамках практики Насти Дмитриевской и Ани Козониной с играми на прошлой резиденции Camp as One. Игра, когда дети рассматривают половые органы друг друга, и главное правило в ней — не дотрагиваться руками, а использовать палочки. Я думала о том, что это как раз классная ситуация игры, в которой правила создают ситуацию безопасности на грани. Вроде бы всем стыдно, но всё не сводится к стыду, в этом стыде раскрывается интерес, любопытство, принятие различий, но всё это может реализоваться только при условии соблюдения всеми этих правил. И если кто-то нарушит правила, то всё схлопнется к одному большому чувству злости и стыда. 

МС: А ещё это подчёркивает: хотелось бы, чтобы в основании и игры, и труда заботы лежал интерес и желание. 

ЕИ: Да, если ты вступаешь в игру без интереса и без желания, а основываясь на какой-то травме или слабости, то ничего хорошего не выйдет. Как и когда игра следует сложившемуся порядку ролей и иерархий, например, когда более слабого назначают вóдой. В такой ситуации ни о какой нюансировке чувств ни с одной, ни с другой стороны речи не может быть.

 Мне понравилось то, что говорила Дина [15] во второй дискуссии про заботу — о построении сетей созависимости, которые основываются на протоколах ситуаций, где игроки сконструированно нуждаются друг в друге, где возникают временные «алгоритмические любовники». Это возможно только тогда, когда в этой сети созависимостей нет иерархий, связей власти и подчинения.

МС: Я подумала, что то, как мы используем термин игра, схож тому, как Дина с Колей используют слово код. В своём эссе Ив Так пишет про создание кодов, говоря, что код может описать то, что чувствует программист, что он/а любит. Это вписано даже в структуру кода, потому что она располагает элементы в порядке убывания важности. И если у Дины есть такой эмансипаторный заход, то Коля скорее описывает сложность взаимодействия разных кодировок. И сейчас я думаю, что для нас игра становится одним из способов кодировки, чтобы описать скорее состояния, отношения и ситуации, нежели чем конкретные вещи. 

Поэтому важно возвращаться к тому, о какой игре мы говорим. Это скорее детская и подростковая игра, и, например, имеющая мало общего с теорией игр или с фрейдистским понятием игры (как, например, игра форт-да, которая помогает справиться с утратой, и которую упоминает Жанна Долгова). В теории игр игра всегда выступает как помощница, как тренировка жизни, которую ты должен пройти, чтобы потом тебе лучше жилось, а мне хочется вытащить игру из этого поля тренировки и упражнений. Игра внутри этой теории — это всё-таки суррогат жизни. Оп! Как мы ловко вернулись к началу разговора.

Заботу и игру для меня также объединяет общее ощущение, что это маркируется как ненастоящее. Если ты заботишься о том, с кем живёшь, тебе говорят, что это не по-настоящему, и по-настоящему будет, когда вы поженитесь. Или когда родите ребёнка. Настоящая любовь возможна только между кровными родственниками. Или ты ненастоящий внук, если ты заботишься не о бабушке и дедушке, а о своём пожилом соседе. На территории заботы постоянно возникает это ненастоящее. 

ЕИ: Да, твои чувства и вообще всё, что ты делаешь, не воспринимаются всерьез, а значит и не принимаются. И фактически эта ситуация обратна той, о которой говорит Женя. 

МС: Точно также этот оклик со стороны общества относится и к игре: это не по-настоящему. Например, в адрес подростка, который играет в компьютерные игры. Как это не по-настоящему, если я в этот момент столько всего чувствую? 

ЕИ: Да, конечно. Самое настоящее, что существует — это наши чувства. Я вспомнила фильм «Портрет девушки в огне»: девушка, художница, приезжает рисовать портрет и у неё складываются романтические и дружеские отношения с героиней, которую она рисует. В том же доме живёт служанка, и оказывается (тут будет спойлер), что она беременна, ей нужно сделать аборт. Мать героини уезжает, и они остаются втроём, и между ними складываются какие-то невероятные открытые классные отношения: они читают вслух, ходят слушать крестьянский хор, гуляют. В этих отношениях множество разных оттенков чувств и эмоций, и, кажется, что каждая из них переживает подобное в первый и последний раз в жизни. И вот однажды художница заходит в столовую и видит курьера: он привёз новость — завтра приедет мать. Ты видишь этого мужчину, его лицо, и оно передаёт это чувство: «У вас все не по-настоящему». Нужно прекращать веселиться, завтра приедет мать, игра будет разрушена, и нужно будет снова жить по правилам, которые придумали не вы. Блин, что-то у меня с интернетом. Ты зависла.

.

[видео от: Надежда Ишкиняева]

.

Примечания:

[1] Оля Тараканова. Родство не по крови. Что такое семейный аболиционизм и как массовое суррогатное материнство может изменить мир. Доступ по ссылке: https://knife.media/no-family/

[2] Термин «террор родства» из коллективного глоссария РБОБ: http://workhardplay.pw/ru/collective-glossary/terror-of-relationship.html

[3] Miranda Hall. The Crisis of care.com https://www.opendemocracy.net/en/oureconomy/crisis-carecom/

[4] Подкаст доступен по ссылке 

[5] Цикл мероприятий о праве на самостоятельность «Инклюзия как инструмент личного опыта» организован музеем «Гараж» и благотворительным фондом «Жизненный путь»
https://garagemca.org/ru/event/inclusion-as-an-instrument-of-personal-experience-a-series-of-events-on-the-right-to-independence.

[6] Александра Абакшина, доклад в рамках открытого онлайн-лектория Сигма «Забота во время кризиса #1»
https://www.youtube.com/watch?v=Q1JXhW2DHag&t=5433s

[7] Nancy Fraser. Contradictions of Capital and Care. https://newleftreview.org/issues/II100/articles/nancy-fraser-contradictions-of-capital-and-care.

[8] Франсуаз Верже. Капиталоцен, мусор, раса и гендер. https://syg.ma/@galina-1/fransuaza-vierzhies-kapitalotsien-musor-rasa-i-ghiendier

[9] Леся Прокопенко, доклад в рамках открытого онлайн-лектория Сигма «Забота во время кризиса #1»
https://www.youtube.com/watch?v=Q1JXhW2DHag&t=5433s

[10] Жанна Долгова, доклад в рамках открытого онлайн-лектория Сигма «Забота во время кризиса #2» https://www.youtube.com/watch?v=1NCQC3ZtVZY&t=40s.

[11] Видео доступно по ссылке: https://vimeo.com/43489750

[12] Протокол Третьего съезда «Лиги нежных»
http://typography-online.ru/2019/06/20/league_of_tenders_protocol2/

[13] Евгения Суслова, доклад в рамках открытого онлайн-лектория Сигма «Забота во время кризиса #1»
https://www.youtube.com/watch?v=Q1JXhW2DHag&t=5433s

[14] Eve Tuck. Unbecoming Claims: Pedagogies of Refusal in Qualitative Research

[15] eeefff (Дина Жук и Николай Спесивцев), доклад в рамках открытого онлайн-лектория Сигма «Забота во время кризиса #2» https://www.youtube.com/watch?v=1NCQC3ZtVZY&t=40s.