Елена Колесникова

1 526        0       

Елена Колесникова перед перформансом «Авторитарное кафе» в рамках проекта «Лига нежных». ЦСИ «Типография», 2019 // Фото: Алина Десятниченко

Михаил Каталов: Лена, расскажи про себя? У тебя же довольно интересный жизненный путь. Как получилось, что ты оказалась в Геленджике?

Елена Колесникова: Мой отец военный, он служили в Иркутске, где я родилась. Когда мне было два года, мы переехали в Польшу, потом в Туапсе. Из Туапсе я поступила учиться в Ростов-на-Дону. Оттуда переехала в Москву. У меня два высших образования — в Таможенной академии и МАРХИ. Первое — экономист-менеджер. Я несколько лет работала по профессии, таможенным декларантом, потом бухгалтером. В какой-то момент поступила в МАРХИ на заочку, получила бакалавра, но поняла, что не буду архитектором. Уже из Москвы я поехала в Париж, из Парижа — в Краснодар, из Краснодара — в Геленджик. Все эти передвижения в основном связаны с семейными обстоятельствами: в Париже мой муж закончил Сорбонну, здесь ему предложили работу — и мы переехали. Тем более, мои родители в Туапсе — хотелось быть ближе к ним.

МК: Как ты решила учиться на архитектора?

ЕК: Я училась в художке, всегда любила рисовать. Я окончила школу в 2001 году и поступила в Таможенную академию. За год до этого мы с родителями решали, что я буду делать дальше, где учиться. Время было непростое, чувствовались последствия кризиса 1998 года, и поступать в художественное казалось как-то несерьезно. А тут пришёл родственник, который работал в таможне,  и сказал, что в Ростове есть Таможенная академия, можно попробовать поступить туда. Мама обрадовалась, а мне было 15 лет и я не слишком задумывалась о своей судьбе. Год готовилась к поступлению, был большой конкурс и шесть испытаний, но я поступила. Я думала, что все равно буду рисовать, это же у меня никто не отберёт, будет мое хобби. Поступила, доучилась, потом работала по специальности и всё время думала: «И я буду всю жизнь этим заниматься?…». Казалось, что моя жизнь кончена. И тогда я приняла решение учиться дальше, думала даже про Суриковское, но там был только очный набор и обучение стоило очень дорого. В итоге выбрала МАрХИ, и оказалась среди своих, со всеми было прекрасное взаимопонимание.

МК: Расскажи про учёбу в МАрхИ.

ЕК: Первый курс был посвящен изучению традиционных техник проектирования: чертежи в туши, отмывка тушью/акварелью, начертательная геометрия, академический рисунок, потом мы проектировали при помощи компьютерных программ, но эти предметы тоже были частью образования, хотя некоторые не видят в них особой ценности (однако на защите диплома ручную подачу хвалят). Тем не менее я использую все эти знания в своем творчестве — они влияют на мои методы и технику. Второй курс начался с того, что нам предложили спроектировать домик для бездомного — компактный, мобильный, долговечный и т.д. Я начала анализировать материал, некоторые приёмы заимствовала у японских бездомных, и мой домик заценили. С одногруппникаци мы до сих пор общаемся и встречаемся: я дружу с Лизой Сазоновой, она художница: после МАрхИ работала по специальности, потом поступила в Школу Родченко, сейчас работает в V-A-C. Дружим с Алексеем Стрекаловым — он практикующий архитектор, очень талантливый! Горжусь своими друзьями и очень их люблю, жаль, что расстояния не дают нам общаться чаще.

МК: А как ты начала заниматься художественной практикой?

ЕК: Свой первый объект я сделала в КИСИ (Краснодарском институте современного искусства — прим.), он был на тему сообществ: такой зеркальный левитирующий куб. Я на алике заказала такую штуку на магнитных полях, чтобы он вертелся. Внутри были фигурки людей. Это символизировало сообщество художников, сообщество мировое, интернет. И отдельно такой камень — одиночество. Я тогда только переехала в Краснодар, и у меня почти не было друзей. Такая башня одиночества получилась.

Елена Колесникова. Зона резервации. 2017 // Выпускная выставка КИСИ «Турагентство «Русский лес» в ЦСИ «Типография» // Фото: www.kublog.ru

Моя первая большая работа называлась «Народная воля». Она была создана из-за фрустрации, которую я остро переживала в Краснодаре. Я ходила по городу, смотрела по сторонам и мне хотелось плакать: бесконечные надстройки, пристройки, несочетающиеся материалы, кондиционеры — никто не думает о том, как его видение собственного жилья встраивается в окружение. В итоге эти наблюдения выросли в проект, напоминающий архитектурный проект жилого комплекса: макет, развертка и планы, была даже рекламная кампания в городе на 1 мая. Эту работу в итоге купил Симон Мраз (директор Австрийского культурного форума — прим.), и я почувствовала себя художником, как будто сообщество меня приняло.

Позже Симон пригласил меня меня участвовать в проекте «На районе». И я придумала «Однушку». Тогда я думала о такой «теме» — моральной ответственности архитектора. Сейчас все клепают эти однушки в огромных новых ЖК, но в них же невозможно жить. Это такая бомба замедленного действия: все ЖК, которые сейчас строятся, через 100 лет надо будет утилизировать. Стоимость утилизации здания равна стоимости подстройки. Их надо утилизировать, и тут же строить что-то новое, чтобы переселять людей — такая одноразовая архитектура.

МК: А как появилась идея выставки «Кооператив «Восход»?

ЕК: Мне кажется я прочитала, как человек переоборудовал свой гараж под жилье в Москве и жил там три года. Ещё меня интересовала тема гаражной, теневой экономики. Мы разговаривали с мужем, и он рассказал мне, что в Геленджике как раз есть такие гаражи, и мы поехали их смотреть, гаражный кооператив «Восток». Это было больше года назад. И потом я рассказала об этом Лене Ищенко (кураторка, работает в центре современного искусства «Типография» — прим.), с которой мы делали «Однушку». Как появилась идея построить макет гаража, я уже не помню. Иногда я даже думаю, что это не я придумала. Но кто тогда?

Кооператив «Восход». 2020. ЦСИ «Типография», Краснодар // Фото: Юлия Шафаростова

МК: Какая история у кооператива «Восток»? В интернете довольно мало про него информации.

ЕК: В районе, в котором я живу, в 70–80-е годы построили пятиэтажки и девятиэтажки, и чтобы у людей было место, где ставить машину, построили этот гаражный кооператив: железные коробки, как обычно. В 90-е началась дележка, никто не знал, как превратить их в частную собственность. А жилая застройка началась с 2009, тогда начали надстраивать вторые гаражи, делать какие-то коммуникации. У жителей кооператива постоянные проблемы с городом, который, конечно, не хочет, чтобы эти места так развивались.

МК: Ты сначала придумала концепцию проекта или просто начала общаться с людьми?

ЕК: Я начала ездить в гаражные кооперативы, фотографровала, выкладывала и инстаграм. Меня спрашивали: «Вау, круто, это где? Держи нас в курсе». Потом я решила делать фильм и позвала операторов, потом уже пришла идея, что нужно в «Типографии» строить гараж, но пока было непонятно, из каких материалов. С выбором материалов был долгий процесс: каркас из бруса, ЛСТК (лёгкие стальные тонкостенные конструкции — прим.), потом выбрали пенобетон, потому что этот материал даёт возможность повторного использования: разобрать и перевезти.

Мы прошли разные этапы взаимодействия с жителями гаражей. С кем-то подружились. Потом приехали снимать с операторами, и у многих это вызвало недоверие. Я говорила, что я художница, а с меня требовали справку, которая бы это подтверждала. Это был страшный момент, в тот момент я испугалась, потому что реакция могла быть непредсказуемой.

Потом мы решили пойти к председателю, и тут начался бюрократизм: председатель попросил написать адреса гаражей, которые мы хотим снять, чтобы он договорился с их владельцами. И потом мы получили этот листок и там везде «НЕТ». В итоге мы снова пошли ко всем, разговаривали, объясняли, и «Нет» превращалось в «Да». Но чтобы вы понимали, это не 20 гаражей, это огромный посёлок, где сотни гаражей.

МК: Чего люди боялись?

ЕК: Когда мы пришли первый раз, думали, что мы чиновники.

МК: А когда вы пришли в пятый раз?

ЕК: Думали, что мы какие-то дурачки.

МК: Как вы настраивали контакт с местными жителями? Люди шли на контакт?

ЕК: По-разному. С Виктором Владимировичем было очень легко: мы познакомились, сфотографировали его гараж. «У вас красивый гараж» — «А вы заходите». Он 20 лет назад переехал с семьёй из Сибири, в гараже у него мастерская, где они занимается резьбой по дереву, он самоучка.

МК: Он приходил на выставку?

ЕК: Нет, он же в Геленджике живёт, не ездит в Краснодар.

Виктор Владимирович. Кадр из видео

МК: Есть ли у гаражных жителей какое-то коммьюнити, взаимодействуют ли они все вместе? Может, у них есть собрания?

ЕК: У них есть зал для собраний, но, кажется, тут каждый сам по себе. Иногда помогают друг другу: кто-то дрова поколет, кто-то что-то починит. Ну так, по-соседски.

МК: Как ты отмечаешь на выставке, это не совсем легальный образ жизни.

ЕК: Да, это нежилые помещения. И используют их по-разному: у кого-то здесь мастерская, у кого-то домик для отдыха, кто-то здесь постоянно живёт. Причём гаражи тоже очень разные. Есть родственник бизнесменов, которые выкупают 4–5 гаражей и делают огромный дом, есть беженцы из Донбасса, которые рады просто тому, что здесь нет войны. Многие живут в гараже и сдают квартиру отдыхающим.

МК: Ты смотришь на гаражи как на вызов или ищешь в них своеобразную эстетику?

ЕК: Меня это трогает и расстраивает одновременно, это очень интересно с точно зрения архитектуры, социологии, но это такие общественные зазоры, которые возникают из-за неблагополучия, неравенства. Наверно, эти художественные методы — возможность также справиться с этой болью.

МК: Кажется, что для людей, которые здесь живут, это естественная среда. УК твоего друга гараж, у тебя — что плохого?

ЕК: Это универсальная проблема жилья: люди переезжают из деревень в города, их нужно обеспечить жильём. В СССР её решали уплотнением, коммуналками, потом хрущёвками (которые, кстати, вообще не худшее жильё — посмотрите проекты их реставрации, из них делают прекрасное жильё). Сейчас она решается такими, в основном капиталистическими методами.

МК: Это какой-то вызов урбанистике, который в России, кажется, никто не хочет решать.

ЕК: Да: «О, гараж есть, можно жить!». Лена Ищенко мне всегда говорит, что морализаторство — это плохой метод, но мне сложно от него полностью отказаться, и мне кажется, что в этом сказывается архитектурное образование. Архитектор ведь не просто делает архитектуру, он проектирует сценарий жизни. Как ты пройдешь, куда повернешь. И как не морализировать в этой ситуации?

МК: Чем в Геленджике заниматься архитектору из Москвы?

ЕК: Я не реализовала себя как архитектора, но я очень люблю архитектуру и архитектурные методы и использую их в своей художественной практике.

МК: Есть ли художественное сообщество в Геленджике?

ЕК: Нет, но рядом в Новороссийске живёт и работает Катя Верба, с которой мы учились в КИСИ. Она делает выставки, вот я скоро поеду на монтаж выставки «Кавказская свободница». Она делала выставки на пляже, в городских троллейбусах — за этот проект её номинировали на премию Курёхина.

МК: Ты часто работаешь именно с формой инсталляции. Почему ты выбрала этот медиум?

ЕК: Инсталляция — это работа с объёмом, создание формы, изменение пространства — всё то, что я очень люблю, это один из моих языков. Это роднит инсталляцию с архитектурой. Пространство влияет на человека определённым образом, и мне нравиться таким способом доносить свою мысль до зрителя. Очень люблю чертежи: планы, фасады, разрезы! Мечтаю использовать их в своих художественных проектах, перерабатывать их, смотреть под другим углом.

Также я работаю с мозаикой. Сейчас мы готовим с Катей Вербой проект для Новороссийска с использованием этого медиума, но пока это только идея и она в процессе обсужедния.

Ещё я обожаю исследовательские прогулки, психогеографию, поиск необычных мест в городе, интерпретацию их в городской среде с художественной точки зрения.

МК: Как у тебя обстоят дела с финансированием работ?

ЕК: «Кооператив «Восход» я сделала на остатки средств от «Однушки», финансирование для «Однушки» обеспечил Австрийский культурный форум как организатор проекта «На районе». У нас осталось немного денег, порядка 50 тыс. рублей, мы эту сумму пустили на новый проект. Конечно, мы со своей стороны вложились трудом, монтажом, повседневными расходами.

Елена Колесникова. Кооператив «Восход». 2020 // Фото: Юлия Шафаростова

МК: Почему ты в итоге выбрала художественный путь?

ЕК: Мы все время учимся: открываем методы, способы выражения, находим, откладываем. Ищем возможности для художественной выразительности, четкости для передачи мерцания смыслов. Как создать работу, в которой будет множество точек прочтения?

МК: На тебя повлиял кто-то из художников? За кем ты наблюдаешь?

ЕК: Я влюбляюсь в художников, иногда даже заболеваю их произведениями, потом это проходит, но остается в сердце! Когда училась в МАрхИ, меня очень сильно захватило творчество Баскии. Думаю, подсознательно это повлияло в дальнейшем на выбор в пользу искусства, а не архитектуры. Очень вдохновляют работы Александра Бродского, его высказывания на границе искусства и архитектуры. Нравится проект «Бумажная архитектура», который они делали с Ильей Уткиным в 90-годы. Очень нравится Гордон Матта-Кларк: я была поражена его творчеством, жизненным путём и художественной мыслью. Анархитектура — его изобретение. В архитектуре нравится Бьярке Ингельс  и бюро BIG (Bjarke Ingels Group), в свое время меня поразил их комплексный подход к проектированию и процесс анализа различных факторов, которые надо учитывать при строительстве. Вообще нравятся голландцы и японцы: у них похожие условия — мало места, вода подступает, надо что-то придумывать, подходы при этом отличаются, так как разный культурно-исторический опыт, это интересно наблюдать. Конечно, очень сильно повлияла группировка ЗИП. Когда я стала учится в КИСИ, меня поразило, что ребята просто отменили все границы в творчестве, это была революция в моем сознании!

МК: Расскажи про учебу в КИСИ. Что тебе нравилось, чего тебе, может быть, не хватило? Думаешь ли ты о том, чтобы пойти учиться ещё где-то?

ЕК: Я пришла в КИСИ после двух лет пребывания с ребенком в полной культурной изоляции: мы переехали в Краснодар, рядом не было подруг и друзей, общаться было не с кем, и я почти всё время посвящала уходу за сыном. И тут я попадаю в художественную среду! Я не пропускала ни одной лекции, на смотры работ делала не одну, а две работы! Постоянно читала, смотрела лекции на ютубе, короче говоря, утоляла голод знаний, как могла. Степа [Субботин] и Эльдар [Ганеев] читали лекции очень интересно и профессионально, могли ответить на любой вопрос, которыми я, правда, старалась их не заваливать. Мне нравилось, как мы разбирали наши работы, искали дополнительные смыслы, анализировали. И самое главное — это атмосфера дружбы, равенства, свободы, которую смогли создать ребята. Это очень ценно! Очень скучаю по вечеринкам в «Типографии».

Я мечтаю учится дальше, но пока не представляю, как сделать. Я не могу уехать из Геленджика надолго — у меня семья. Я рассматривала онлайн обучение в Школе Родченко, но пока не могу позволить себе это с финансовой точки зрения. Мне посчастливилось принять участие в цифровой резиденции в рамках проекта «Искусство быть», и это было как глоток свежего воздуха — общение с художниками, лекторами, кураторами. Это безусловно обогащает художественную практику и опыт. У нас, к сожалению, не хватает опыта ведения дискуссий, обмена мнениями, я это ярко увидела, когда готовила встречу-беседу про город в рамках выставки «Кавказская свободница» в Новороссийске. Отсутствие опыта, насмотренности, включённости в процесс очень сильно влияет на качество художественной практики. Было бы круто, если бы на базе КИСИ открылась некая виртуальная платформа — 2-й курс КИСИ!

МК: Как ты видишь для себя работу художнику и работу куратора?

ЕК: Для меня это всегда такой тандем, возможность обсуждения, развития проекта, возможность взглянуть на него с разных углов. Куратор делает выставку, расставляет свои приоритеты и с этой чёткой линией легко работать.

МК: Какие у тебя планы?

ЕК: Я хочу сделать резиденцию. И надеюсь, что гараж, который есейчас в «Типографии», станет её основной — это будет мастерская на участке моего дома в Геленджике. Мне очень хочется, чтобы это было такое живое пространство. Но как оно будет функционировать, на какие деньги будет существовать — я пока совсем не знаю. Я пока почти ничего не продаю, и не зарабатываю. Посмотрим, что получится.