Ковер, еще ковер

Анна Быкова — Tue, 24 Apr 2012 10:26:39 +0000

Открывшаяся в подмосковном Гридчинхолле выставка куратора Марии Кравцовой «The Carpet is the Message» оказалась разочарованием. Message sending failed. Проект, обещавший стать хлесткой провокацией или тонкой апологией китча-мещанства, а может, и оригинальным культурным расследованием – благо, материала более чем достаточно – собрал несколько известных работ хороших российских художников и новодельные орнаментальные и фигуративные ковры из декораторского ателье Марка Патлиса. Экспозиционное решение принципиально отсутствовало: вещи лежали-висели вперемешку на бетонных полах-стенах так, что каждый следующий экспонат буквально отменял message предыдущего. Модернистская абстракция-бриколаж Аладдина Гарунова, ностальгический минимализм Александры Паперно, архи-китч Ирины Кориной, критический антиглобализм АЕСов, бытовой гедонизм Николая Бахарева, радикализм Ивана Бражкина и Анастасии Потемкиной при всем своем различии техник, смыслов и настроений в сегодняшний постковровый период входили в откровенный диссонанс со свежеиспеченными коврами по старым образцам, единственный message которых считывался достаточно однозначно: «купи меня». Все бы ничего, если бы ковры (которые просто ковры) представляли какой-нибудь срез, картинку, угол зрения – например, репрезентировали постсоветское пространство (ведь работы Бражкина-Кориной-Паперно именно про это). Но вместо узбекских-казахских-туркменских ковров зрителю предложили изделия в большинстве своем индийского производства. Ни советских фабричных (хотя бы в режиме слайд-шоу), ни иконически-портретных ковровых «даров вождям» (Ленин-Гагарин-Брежнев) на выставке не оказалось, а работы АЕСов с использованием киргизской техники аппликации к ковроткачеству вообще не отнесешь. Зато был один прекрасный и ужасный «военный ковер» с вытканными автоматами и вертолетами из Пакистана. Такие ковры, преимущественно афганского происхождения, ткались на скорую руку, для туристов. «Для Азии 1980-х автомат Калашникова был таким же символом, как кока-кола для Америки 80-х», – пишет в книге «Ночной кошмар модернизма» Энрико Машеллони. «Военные ковры» интересовали галеристов и кураторов современного искусства, а не специалистов по текстилю с 1990-х и выставлялись Харальдом Зееманом и Жан-Юбером Мартеном. Но здесь этот безыскусный коврик смотрелся крайне сиротливо: в идее своей поп-артистский, он не рифмовался ни с богатыми узорами псевдо-персидских ковров на выданье, сотканных мужчинами-индусами, ни с «месседжами» российских художников-коврофобов. Настоящий шедевр художника из Азербайджана Фаига Ахмеда – орнаментальный ковер, располосованный бело-сине-красной диагональю – напомнил работы итальянского художника-концептуалиста Алигьеро Боэтти, часто ездившего в Афганистан и заказывавшего тамошним ткачихам и вышивальщицам «тутти» (мозаики) и «маппы» (карты-флаги) по собственным эскизам. При этом выставка, пересказав и смешав культурные коды, заставила читать, думать, вспоминать и говорить. О национальном и модернистском, об абстракции и минимализме, исламе и язычестве, мужском и женском мы говорили с художниковм Аладдином Гарунов в его химкинской мастерской. Проект Гарунова «Зикр» после выставки в Руине МУАРа стал финалистом «Премии Кандинского 2010», представив удивительно оригинальный взгляд и сочетание идей реди-мейда и бриколажа (обувь, ковер), абстрактной и минималистской пластики, индустриальных материалов (металл, резина), документального видео и следов собственного перформанса как боди-арта (отпечатки ладоней и ступней). В мастерской стоит работа с женским силуэтом, выведенным на листе металла, пробитым пулями и испещренным следами ударов камней: «Эта работа про женщину – их раньше били камнями за измену». 19 апреля у Гарунова открылась выставка «Святые» в питерской галерее AL – это силуэты святых работы Феофана Грека, спроецированные на холст и отрисованные серебром. Прямая речь художника: С коврами я начал работать в 1990-х, ковер мог быть с помойки, из ИКЕИ, реже – кусок старинного ковра (я не могу его порезать). Чаще всего китчевый ковер хорошо сочетается с моими идеями, при том что антикитч – не мое… Я закончил отделение металла в Строгановке, но металлом не занимался и ушел сразу в скульптуру, мои работы погибли в пожаре в Сергиевом Посаде – мастерскую, похоже, подожгли. Скульптуру я тоже оставил, я не хотел делать повтор, в советское время делать скульптуры из камня их бронзы мне было совершенно не интересно, а к чему-то новому я не был готов, просто что-то понимал, чувствовал… и я ушел в живопись, там пытался что-то найти. Увлекался историей западного абстрактного искусства и где-то с оглядкой на дагестанское искусство, прикладное, где есть мистические знаки, символы зашифрованные. В Дагестане искусства как такового не было – первые художники появились до войны Отечественной, они учились в Питере, первый скульптор, первый живописец… А в принципе дагестанское искусство – традиционно прикладное, но очень сильное и мощное. Художники, которые появились после Репинского, Суриковского институтов свой путь не развили и ничего особенного после себя не оставили, они делали заказы советские – так же как по всей стране было. Я понял, что это тоже не мой путь, я думал, что я вернусь к прикладному, к корням, к доисламскому, может быть исламскому, и я пытался там поискать… Ковер тоже надо уметь читать – это целый космос. Я глубоко в это не вникал – боялся стать художником или декоративным, или прикладником. Мне это тоже было неинтересно. Я хотел быть художником, который мыслит актуально, оглядываясь на свою культуру, на свой опыт, и пользуясь опытом европейцев, сливая одно с другим. К чему-то интуитивно шел, смотрел, размышлял… Я сталкиваю техногенные промышленные западные материалы с традиционными, восточными, исламскими. Резину, металл я сталкиваю с ковром, мехом. На резиновый завод я тоже случайно попал, под Сергиевым Посадом – это было лет пятнадцать назад. Я мыслю формой, фактурой, цветом. Живописи в моих вещах нет, это все-таки форма. Суфии носили меховые одеяния, подчеркивая свою отрешенность, аскетизм, в православии аскеты, схимники тоже носили мех. То есть этот материал он уже символичный. По-арабски мех – это суфий. В Дагестане есть старинные образцы очень красивые молельных ковриков, сейчас это китч – они продаются за три рубля, очень безвкусные. Фигуративные ковры в советское время были в Дагестане, я даже где-то видел с портретом Путина, один так стремился попасть на передачу Якубовича, что хотел привезти ему ковер с его же портретом. Традиционные ковры потом стали разбавлять розами – это просто примитивщина такая, эклектика, китч – эти занимались довольно долго, женщины в селах довольно механистично сочетали это с традиционным орнаментом. В Дербенте была фабрика ковровая – мой приятель – он закончил художественное училище в Махачкале – работал со своим другом на этой фабрике художником. Дербент – древний город, V век нашей эры, там были разные культуры, были и персидские и азербайджанские ковры. Самый лучший проект из того, что я делал, был в МУАРе «Зикр». Пространство было необычное – Руина. Давид Саркисян позвал на эту выставку всех ведущих специалистов современного искусства, Свиблова была в восторге, Мизиано, Вася Церетели… Три видео там было, Давид мне одно видео сам собирал, два дня! Он отнесся к моей […]

Запись Ковер, еще ковер впервые появилась Aroundart.org.

Гарунов Аладдин - Aroundart.org

Ковер, еще ковер