Звездочетов Константин - Aroundart.org

Константин Звездочётов: «А что вы имеете против китча?»

Ольга Турчина — Wed, 08 Jun 2016 11:41:15 +0000

Новый герой в цикле интервью с представителями московского концептуализма – художник Константин Звездочётов, участник группы «Мухомор», которая стала символом новой волны в послевоенном русском искусстве. О первых работах, влиянии массовой культуры, вере и смерти Звездочётов рассказал Ольге Турчиной и Екатерине Муромцевой. Ольга Турчина: Мне всегда интересны истоки – детство, семья… Константин Звездочётов: У меня очень хорошие почтенные родители. Но им не повезло: они были актеры, и карьера у них не задалась – мама работала администратором филармонии, а папа – где придётся, от гардеробщика до бухгалтера. ОТ: Они же были репрессированы? КЗ: Знаете, мне так надоело слушать про репрессии. Да, мои родители – герои сталинских репрессий. ОТ: Интересно, как это на вас повлияло: кто вас поддерживал, кто не поддерживал? КЗ: Как правило, никто не поддерживал. Родителям хотелось, чтобы я социализировался, чтобы жил счастливо и благополучно. А мы, как правило, вопреки воле родителей ведём себя плохо. Особенно мальчишки. Не слушаются. Но мне очень повезло из-за того, что поменялась формация. Как я всегда говорил: я появился на свет благодаря Ленину, Сталину и Гитлеру. ОТ: Двусмысленно звучит. КЗ: Если бы не Ленин и не революция, мой дедушка не встретил бабушку. Если бы Гитлер не напал на Советский Союз, моего папу не изгнали в Германию. Если бы не было сталинских репрессий, моих родителей не посадили и они никогда не встретились. Знакомству способствовало то, что они были одинаковых профессий – играли в лагерном театре. Из-за смены общественных формаций то, чем я занимаюсь, заняло общественную нишу. И все мы с этого кормимся. Если бы формация была другой, то мы ходили друг к другу на посиделки, друг другом восхищались – и всё. Нас бы печатали в эмигрантских и самиздатовских изданиях. Но общество восприняло наши занятия как нечто серьёзное. А в тяжёлые годы тоталитаризма родители переживали, что я страдаю фигней. Если вспоминать детство… Все лагерные старушки были ужасно смешные: антропософки, теософки. Моя тетя Галя, Галина Николаевна, была антропософка. Я с детства напичкан. Но остался только след знаний. Потом я самостоятельно переписывал от руки «Дхаммападу». Очень много времени тратишь зря: переписывание «Дхаммапады», истории КПСС. А сейчас мы сидим бессмысленно в интернете. Так тратим своё бедное время! Пафос новаторства – это психоз 20 века. Что всё должно быть свежее, новое. Должно быть хорошее. Интересное. Почему-то в Древнем Египте нет рассуждения о передовом древнеегипетском искусстве! Хотя Эхнатона, например, мы знаем благодаря 20 веку, где всё это приветствовалось. Но мы любим древнеегипетское искусство без времени, без авторов. Просто это приятные вещи – мы украшаем ими платья, коробки с конфетами. ОТ: Но коробки с конфетами – это уже китч! КЗ: А что вы имеете против китча, я не понял? Что не китч? В период рыночной экономики и быстрой девальвации понятий всё быстро превращается в китч. Вообще забудьте про китч! 20 век был век патологий и борьбы, когда все разделились, когда пытались говорить, что это – плохо, а это – хорошо. Время «плохо–хорошо» кончилось. Китч – это популярное искусство, искусство в массы. ОТ: У вас очень разное искусство: была игра в пику концептуализма, в пику советской власти… КЗ: Ну, я отчасти искусствовед. Я же просто не поступил. [Владимир Васильевич] Кириллов у меня экзамен принимал. Но потом я подумал, что жить с искусством таким образом не очень приятно. Энергетически гораздо приятнее жонглировать. То, чем я занимаюсь, – это искусствоведческая деятельность, но я не рассказываю, а показываю. Например, мой проект в Ермолаевском с домиками сделан на основе карикатуры Пирцхалавы: довольно одинаковые картины с домиками. Посетитель спрашивает художника: «Где ваши картины?» – «Вот тут, с домиком». Я сделал цитату, растянул на три этажа. Но самое главное, я понял, что правильно было сделать это именно в Ермолаевском: художник Пирцхалава давал рекомендацию в Союз Художников Зурабу Церетели, который, в свою очередь, дед Василия Церетели (директора Московского музея современного искусства – прим. ред.). Так что Пирцхалава – не чужой! Можно сказать, я занимаюсь эквилибристикой. Не всегда, но по большому счёту я играющий искусствовед. Не поступил я потому, что получил двойку за сочинение. Там Грибоедов был, моя любимая тема. Я так расписался… ОТ: А у меня выпускное сочинение в школе было по поэзии Гребенщикова. КЗ: У нас Гребенщиков ещё не был поэзией. Я учился на подготовительных курсах, ходил в ГУМ и на Моховую. Тогда ещё можно было слушать лекции за 20 копеек. По литературе и по истории. Я обожал! А в классе восьмом я ходил в институт искусствознания в Козицком: там был такой профессор Куницын, он был очень прогрессивный и мы бегали слушать его лекции по блату. Екатерина Муромцева: Расскажите, как вы интегрировались в художественную среду? КЗ: Нас спрожектировал в этот круг [Виталий] Грибков (дядя художника Алексея Каменского, участника группы «Мухомор» – прим. ред.), а с другой стороны у меня были Чернышёв и Длугий, с которыми мы случайно встретились на Малой Грузинской. И я решил присоседиться. Не столько к Чернышёву, сколько к Виталию Длугию. Думаю, Чернышёв меня и не помнит. Мне было лет 17. У Талочкина есть дощечка с нашими фамилиями. Когда он был жив, эта табличка торчала на видном месте. Это была часть того, что вытягивали на поле (речь идёт о перформансе Михаила Чернышова и группы «Красная звезда» «Удвоение-2», который состоялся в 1975 году и в подготовке которого Константин Звездочётов принимал участие – прим. ред.). Но детально я не помню. Это не генеральная линия. У Довлатова есть пьеса, которую он просит не печатать. Я просто суетился. Непонятно, кто кого интегрировал! Просто надо быть. Я теперь фанат Станиславского, а он что говорил? Искусство в себе надо любить, а не себя в искусстве. Поэтому когда любишь искусство в себе, не надо никуда интегрироваться. Оно само появится. Приятно, что я именно этих людей встретил, но могли быть и другие. ЕМ: Как сложился «Мухомор»? КЗ: Как сложились, так и разложились. Старость! ОТ: Не радость? КЗ: Нет, она, кстати, радость. Если есть здоровье, то это самая лучшая пора. Меньше страстей, меньше иллюзий. Трезвость. И в то же время – принятие мира. В юности другая энергия: радостно просто познавать, поглощать мир. А тут ты принимаешь его весь. И это так приятно. И так радостно. Меньше заморочек. Знаете, да, мою теорию? Я считаю, что человек, в принципе, не меняется. Как он в 12 лет развился, таким и будет. Потом […]

Запись Константин Звездочётов: «А что вы имеете против китча?» впервые появилась Aroundart.org.

Сергей Мироненко: «Искусство – такой огромный гриб на дереве жизни»

Екатерина Муромцева — Wed, 18 Nov 2015 13:06:31 +0000

Участник группы «Мухомор» о противостоянии выспренной серьезности и о своём (недолгом) уходе из искусства

Запись Сергей Мироненко: «Искусство – такой огромный гриб на дереве жизни» впервые появилась Aroundart.org.

Константин Звездочетов. «Роман-холодильник»

Наталья Сидорова — Sat, 05 Feb 2011 10:41:11 +0000

Продолжая рассказ о произведениях как предметах, мы отвечаем на вопросы «ЧТО ИЗОБРАЖЕНО?» и «КАК СДЕЛАНО?». Эпизод второй. Константин Звездочетов. «Роман-холодильник». 1982. Объект. Смешанная техника. Это произведение традиционно занимает центральное место в разделе «Нью вэйв» экспозиции Третьяковки на Крымском валу. Тем не менее, это один из самых загадочных, «закрытых» объектов. Его неполная доступность объясняется по меньшей мере двумя причинами: леностью и невнимательностью зрителей, недолго осматривающих старый холодильник, забавно разрисованный и обклеенный картинками, а также причинами объективными — отсутствием отдельных, но важных частей романа (о чем позже). В конце 1980-х Константин Звездочетов писал о концепции этого произведения: «Последнее время художники моего круга, чтобы похвастаться сообщают коллегам с восторгом: «Я сегодня такое г…о сделал!» То есть сейчас Дюшан как бы вывернут наизнанку: он принес унитаз в музей и сказал: «вот – искусство», мы же покрыв этот унитаз фресками, золотом, расписав его красивыми словами, говорим: «вот – унитаз» (или г…о). В 1982 году я проиллюстрировал это работой «Роман-холодильник». Это было литературно-скульптурно-живописное произведение, которое саморазрушалось (путем замораживания и размораживания, расхищения частей, механических повреждений). В результате я сейчас имею непонятную металлическую коробку, нелепо и непонятно расписанную и обклеенную. То же и с человеческой культурой: я могу уподобить ее древнему храму – мы заходим в него и видим остатки изображений, какие-то надписи, и мы даже знаем, когда и ради чего его создали, но мы не знаем главного – ту психологическую ситуацию, в какой существовал этот храм, а значит мы не знаем ничего». (о «Чемпионах» и о себе. Ракурс-11. Журнал в журнале. ДИ, 1989, №11. С. 28) Итак, перед нами реальный старый холодильник марки «Север», с потертостями по углам, царапинами и пр.. Вся его поверхность (за исключением задней стенки) покрыта надписями, рисунками и многочисленными наклейками. Здесь листы с рукописным текстом, картинки разного происхождения — вырезки из журналов, книг, коробок, а также портреты, специально написанные автором на небольших холстиках. Кроме плоских наклеек есть и объемные – склеенные конструкции и пластмассовые фигурки. На полках-решетках располагается группа предметов: металлические лоточки, украшенные росписью, аппликацией и даже шелковой бахромой; пластмассовые пузырьки из-под шампуня, имитирующие античные сосуды с черно-фигурной росписью, коробка из-под папирос, рисованный и раскрашенный портрет Вольтера и другие «богатства». На большую часть этих предметов есть ссылки в тексте романа, но есть и «усыновленные» холодильником. Пластмассовые «античные вазы» на самом деле являются деталями более поздней инсталляции «Украина – это наша Италия». При поверхностном осмотре все это воспринимается как безответственное нагромождение «красоты». Как однажды описали другой «нарядный» объект Звездочетова – этакий «декоративный делирий». - Я ненавижу белые поверхности. Это художническое, кстати. Я ненавижу гладкие, незакрашенные поверхности. Мне нужно тут же изгадить их (далее все цитаты из интервью с Константином Звездочетовым даются курсивом). Н.С.: Как Вы это себе объяснили? - Это сражение со смертью. Пустота… Незакрашенная поверхность – это пустота. Чего мы больше всего боимся в смерти на самом деле — мы боимся пустоты. Но, несмотря на преобладание в объекте картинок и всяческих украшений, в Романе-холодильнике присутствует повествование, предметы так или иначе участвуют в действии романа, у объекта есть структура, о которой автор сообщил следующее: - Дело в том, что это такой компьютер с файлами, но у нас тогда не было компьютеров – какие в 80-е годы компьютеры… В принципе, это «квест». Я сейчас понял, что это квест, а тогда я просто создал такую… вещь. Но, я думал, что это семиотика, структурализм… Идет роман… То, что происходит на улице, написано на внешних стенках. То, что внутри — в холодильнике. Помимо канвы, там биографии всех персонажей. Кроме того, в тексте было: «он открывает и читает «Таймс». У меня там была газета «Таймс». Был журнал. Роман-холодильник был набит. Были такие свитки с текстами. Все тексты взяли КГБ во время обыска в 1982 году (этот эпизод с обыском описан в книге Никиты Алексеева «Ряды памяти». Н.С.). Н.С.: 1, 2, 3, 4, 5 – это были коробки с текстами? - Везде были коробки. А в коробках были сноски тоже, вот в чем дело! На тексты, на предметы… Повествование романа начинается с эпиграфа, которым является собственно слово «ЭПИГРАФ», размашисто прописанное на верхней стенке по сырому красочному слою. Состав краски цвета светлой грязи не поддается определению. Навигация для зрителя-читателя дается незатейливыми знаками — стрелками, указующими руками. На внешней левой стенке – начало романа. В тексте сообщается о том, что к памятнику героям Плевны приблизился таинственный человек «в аспидном коленкоровом плаще», и, соблюдая «крайнюю интеллигентность манер, затянулся окурком гаванской сигарки». И далее: «Огонек мистически подсветил лицо курильщика и в этот роковой момент любой без труда смог бы узнать маркиза Кукина (см. на 1 полке. коробка № 3)». В коробке № 3 определенно обитала глава о маркизе. В тексте встречаются нечеткие строки со странными словами. Н.С.: Может ли это быть слово «мортильеза»? - Может быть. Я все что угодно мог написать – я же неграмотный был. Хотя… «мортильеза» — хорошее слово, от «morte». Наверное, это не от неграмотности, специально. Это родимые пятна… Где-то в 18 лет я нашел подшивку «Театра в карикатурах» — такой журнал был в 1913 году. На меня этот формализм футуристический произвел впечатление. Да! Точно! Я сейчас припоминаю. Я считал, как оригинально я придумал – «марсельская мортильеза», марсельской мортильезой по метрополитену! Да, это влияние формализма! Внутри холодильника сохранилось немного текстовых включений — несколько листов на дверце (с такими же ссылками в виде звездочек и цифр, что и в текстах на внешних стенках). В одном из текстовых фрагментов сообщается о пребывании маркиза Кукина в «преуютненькой квартирке», спрятанной внутри памятника. Н.С.: А все-таки, откуда комнатка в памятнике героям Плевны? - Я был необразованный. Я не знал, что такое памятник героям Плевны, что это часовня. Когда ее первый раз открыли, я зашел и убедился, что действительность прекрасней вымысла. Что на самом деле это прекрасная часовня, оформленная как драгоценная пещера. А тогда я не знал этого, предполагал, что какая-то пустота там есть, что уютненько там было бы жить. В Москве тогда много было закоулков, каких-то строений, подвалов… Москва – это город, у которого множество культурных решеток… Кроме того, город неровный, гористый… Почему люди так любят Питер — там одна решетка заложена и она понятна, а люди любят понятное. А тут — непонятно, тут все наложено одно на другое. И холодильник – то же самое. […]

Запись Константин Звездочетов. «Роман-холодильник» впервые появилась Aroundart.org.