От упущенных возможностей к политизации музея

374

6 ноября в Музее «Пресня» состоялось открытие финальной экспозиции, завершающей проект «Педагогическая поэма». Над этой выставкой, включающей небольшую публичную библиотеку и названной «Архивом будущего музея истории», работал целый коллектив, образовавшийся за время существования «Педагогической поэмы»: Алена Арташева, Илья Безруков, Катерина Белоглазова, Илья Будрайтскис, Павел Булгаков, Валерия Доброхотова, Арсений Жиляев, Яков Кириллов, Ася Клещева, Егор Кошелев, Изабель Магкоева, Ирина Мельникова, Глеб Напреенко, Константин Новиков, Александра Новоженова, Александр Повзнер, Александр Рысев, Елизавета Славина-Мирская, Екатерина Чучалина и театр «Парафраз». Как видно из названия, проект состредоточен на проблемах музея, архива и прежде всего истории, о чем собственно и рассказали его организаторы Илья Будрайтскис и Арсений Жиляев. Интервью сопровождают фотографии, которые сделаны Александром Рысевым с помощью мобильного телефона в течение монтажа выставки.

Сергей Гуськов: Расскажите о выставке.

Арсений Жиляев: Выставка является одной из составных частей большого проекта, который называется «Педагогическая поэма». Он был задуман наверное года два назад, очень долго готовился и в конечном варианте приобрел форму образовательного проекта, в Музее «Пресня», бывшем музее революции 1905 года. «Педагогическая поэма» представляла из себя процесс взаимного творческого развития и образования, посвященный истории и методам, с помощью которых история может быть репрезентирована на территории искусства. Соответственно, выставка — один из элементов этой сложной композиции, которую нельзя рассматривать как некий итог или репрезентацию того, что было, — скорее это своего рода первый творческий опыт. Среди людей, которые участвуют в выставке, почти нет художников, кроме нас с Ильей. Это было важно. Идея состояла в том, что мы изначально не хотели делать искусство и готовить художников. Проект находится посередине между искусством и жизнью.

СГ: А как соотносится весь остальной проект, семинары и мастер-классы, с этой выставкой?

Илья Будрайтскис: Во-первых, в результате этого проекта сложился коллектив, который готовит выставку. Во-вторых, мне кажется крайне интересным, что выставка является результатом этого процесса еще и в том отношении, что, если изначально «Педагогическая поэма» задумывалась как проект, связанный с темой репрезентацией истории и исторического опыта, а исторический музей воспринимался просто как лучшее место для подобного разговора, то на момент подготовки выставки оказалось, что музейная проблематика является для нас более объемной и более важной, чем мы предполагали вначале. В этом отношении наша выставка имеет очень важный аспект институциональной критики, которая находится не на территории современного искусства, как обычно бывает с этим направлением, а связана с критикой и диалогом с современным историческим музеем. Выставка отражает важность нахождения в музее, попытку показать этот музей как место, репрезентирующее историю, и как место, у которого есть своя собственная история. Так или иначе эта проблематика просматривается во всех элементах экспозиции.

СГ: Помимо всего прочего, Илья, ты же стал частью коллектива музея. Насколько это помогло или помешало работе над выставкой?

ИБ: Скорее помогло, потому что, с одной стороны, я стал сотрудником музея благодаря «Педагогической поэме». Сначала мы стали работать с пространством, глубоко в него погрузились. Я понял, что мне бы было интересно работать здесь и дальше, думать, каким образом вообще можно трансформировать и переосмыслять музей современной истории. С другой стороны, мне это помогло в работе над выставкой, так как открыло шлюзы взаимного доверия между нами и сотрудниками музея. Некоторые из них нам действительно очень сильно помогли и отмечены как полноправные участники выставки. Отдельно хочется сказать об Илье Александровиче Безрукове, директоре музея, и о заместителе директора Владимире Ивановиче Колобаеве, без которых эта выставка, наверное, была бы невозможна. Собственно они являются ее полноценными участниками, и кстати, они были очень внимательными слушателями всех наших образовательных курсов, участвовали в наших проектах. У нас выстраивался режим диалога и с музеем и с его сотрудниками.

АЖ: Это не общие слова — они подтверждены фактами, потому что Илья Безруков был одним из организаторов перформанса совместно с импровизационным театром «Парафраз», который разыгрывает пьесы по рассказам активистов Оккупай Абая в режиме реального времени. А Владимир Колобаев активно помогал с организацией архивной части.

СГ: Илья, поясни, как работает институциональная критика в режиме исторического музея. С чем она связана — с создаваемой сейчас новой государственной идеологией?

ИБ: Во-первых, она связана с тем фактом, что исторический музей, тем более музей современной истории, это место, которое дышит политикой каждой своей подробностью, в каждом мельчайшем проявлении. Естественная политизация исторического музея парадоксальным образом в современной музейной концепции сопряжена с так называемым «беспристрастным», «объективным» подходом к историческим событиям, что создает достаточно взрывоопасное и интересное сочетание, потому что, когда мы говорим об истории, и тем более представляем историю в музее, который всегда взывает к определенному уровню солидарности и сопричастности, взаимодействия и просто какому-то отношению, тогда эти «беспристрастность» и «объективность» приобретают крайне уродливые и неубедительные формы. Беспристрастность является фактически симптомом междуцарствия, зависания между отказом от одной государственной идеологии, одной линии в понимании истории на пути к какой-то новой.

СГ: Пресня — это не только 1905 год, но еще и 1993. Тут перемешано много разных пластов, идеологий, которые здесь сражались, в обоих случаях кровопролитно. И вы оказываетесь в таком вихре конфликтов. Например, сейчас вы соседствуете с выставкой, посвященной борьбе большевиков с церковью.

ИБ: Очень интересно, что одновременное нахождение в музее таких разных инициатив, как «Педагогическая поэма» и выставка, организованная церковными активистами, показывает явно и даже, может, где-то очень нарочито ту политическую борьбу, которая сегодня разворачивается за музейное пространство. Мне кажется, в таких условиях фигура художника и историка становится фигурой активистской и политической, которая должна искать свое место в этом противостоянии, все больше набирающем обороты, — фигурой, которая должна занимать сторону. В этом отношении наша выставка очень четко эту линию проводит — мысль о том, что исторический музей прежде всего провоцирует на отношение к политике, и именно через это отношение в музее происходит соприкосновение с историей. Исторический музей в полной мере работает собственно через пристрастное, политическое отношение к представленному материалу. В принципе, наша финальная экспозиция эту линию достаточно четко выдерживает.

СГ: В рамках мастер-класса на «Педагогической поэме» и в других выступлениях Никита Кадан подчеркивал, что сейчас заштатные, забытые музеи оказываются на кромке идеологической борьбы. Хотя нужно понимать, что он говорит больше об украинской ситуации.

ИБ: Я соглашусь с Каданом, но я бы хотел подчеркнуть, что Музей «Пресня» не заштатный музей, не периферия. Наоборот, это филиал федерального музея, который находится на переднем плане проблематичных отношений истории и политики. То, что у Музея современной истории отсутствует определенная политическая линия, является как раз отражением общей ситуации, а то, что политическая линия начинает возвращаться в музей именно с этого места, с главного здания музея на Тверской, с нашего музея, это тоже совсем не случайность.

СГ: Говоря «заштатный», я не имел в виду провинциальность или замшелость, я говорю о широкой публике, которой многие подобные музеи просто неизвестны. Музей «Подпольная типография 1905–1906 гг.», в который активисты с Оккупай Абай ходили совещаться и просвещаться, для многих стал открытием — оказывается, есть такой музей в центре Москвы!

АЖ: В случае с Каданом, мне кажется, что речь идет прежде всего о критике зрелищности и медийности. Насколько я понял тут важен опыт критической дистанции, опыт автономии искусства. А я скорее солидарен с Ильей. Ситуация вокруг музеев, вокруг попыток переинтерпретировать революционное прошлое, становится очень горячей темой. Кстати, я видел рекламу нового суперсериала по РТР про «заговор 1917 года»: кто спонсировал? почему случилось? что это такое? Понятно, что в сегодняшней ситуации все это один большой комплекс политической борьбы, связанной в том числе с репрессиями против левых активистов.

СГ: Ваша выставка заявлена как «финальная экспозиция» проекта. Но мой вывод из того, что вы говорите: будет некое продолжение, в этом пространстве или в других, — это так?

ИБ: Во-первых, предполагается продолжение в отношении заявленной проблематики. Работа с историей и историческим опытом — важная и актуальная тема, которая может получить развитие и за пределами данного музея. Во-вторых, есть определенные личные ожидания, что, действительно, и в этом и в других музеях удастся организовывать подобные проекты.

АЖ: Судя по отзывам участников, для многих даже такая исследовательская выставка, не претендующей на максимальный охват репрезентации, является недостаточной. Потому что очевидно — очень сложно втиснуть годичный опыт в одну выставку, в одну комнату. Такого рода процессуальные проекты по своей природе сопротивляются репрезентации. И один из основных итогов состоит в том, что родилось микрокоммьюнити, состоялось важное, несмотря на интимность, событие, которое тяжело транслировать. Но есть надежда, что это микрокоммьюнити будет жить и дальше, возможно даже, уже не в режиме искусства. Без четкой формы, но через жизни этих людей, например, как самообразовательный проект на активистских началах.

СГ: Что входит в экспозицию вашей выставки? И как она соотносится с основной экспозицией музея?

АЖ: Как я уже говорил, экспозиция должна была быть создана, как предполагалось, в активном диалоге с основной экспозицией музея. Но в процессе подготовки идея трансформировалась, так как пришла в конфликт с музейным обязательством, полной поддержки культурной политикой государства, то есть музей не может позволить себе такого рода интервенции. Наша выставка трансформировалась в формат предложений, в архив будущего музея, который когда-то может быть создан. Его форма представляет собой инсталляцию, частично архив, частично публичную библиотеку, в которой представлены вещи, вытесняемые из официальной оптики сегодняшних музеев. В этом смысле он получился — неожиданно для нас — таким, немного психоаналитическим, потому что, например, большая часть этой экспозиции посвящена рефлексии на историю этого места, этого музея, которая, как часто бывает, представляет собой набор упущенных возможностей, одной из которых является, как собственно и наша выставка. Музей строился на деньги рабочих, постоянно достраивался; в какой-то момент поступило предложение о его очередной достройке, был разработан довольно авангардный архитектурный проект, но он не был реализован — и теперь входит в качестве эпиграфа в нашу выставку. Большое внимание уделено вещам, которые находятся в архивах музея. Когда мы с Ильей обсуждали выставку, поняли, что архив в музее имеет скорее негативную окраску, потому что «сдать что-то в архив истории» значит фактически вытеснение из актуальности. В нашем архиве архива представлены фрагменты экспозиции, которые подлежали уничтожению, но по ряду причин о них забыли, или вещи, которые потенциально могли бы войти в музейный фонд, но тоже оказались неинтересны и зависли между фондом и книжной полкой. Выставка — коллаж из подобных исторических артефактов, невидимых актуальной оптикой. Еще есть часть, непосредственно связанная с проектом, который мы готовили совместно с нашими со-творцами «Педагогической поэмы». Также есть несколько кейсов, связанных с политическими заключенными начала прошлого века: в частности, живописная подборка из Музея ссыльных, нарисованная в местах заключения или ссылки. Есть отдельный кейс по журналу «Каторга и ссылка», и вообще большая часть проекта создана на основании работы в архивах музея. Есть фотографическая подборка 1930-х годов — портреты революционеров, имена которых не сохранились — слепое пятно в архиве. Это юбилейные фотографии 1935 года людей, которые через некоторое время могли подвергнуться репрессиям.

ИБ: Таким образом они возвращаются.

АЖ: Вообще много проектов связано с диалектикой и трансформацией личной истории в общественное, общественного — в личное. Такого рода, как с этими революционерами в 1935 году.

СГ: Расскажите про первоначальный вариант экспозиции.

ИБ: Изначально предполагалось, что эта выставка будет встроена в постоянную экспозицию музея, не будет отдельного зала, а наоборот, разные элементы нашей выставки будут органично и диалогично соединены с основной экспозицией. На разных этажах, в разных залах, в разных ситуациях будут какие-то объекты. Оказалось, что это невозможно в силу общих правил музейных экспозиций, которые предполагают определенную герметичность. Экспозиция всегда уже состоялась, к ней не может быть ничего достроено или включено, потому что это оспорит право музея на собственную завершенную интерпретацию той или иной страницы истории. Столкнувшись с этой невозможностью, мы решили ее проблематизировать и переосмыслить, создать архив непредставленного как некие голоса, которые не могут сегодня прозвучать внутри легитимной музейной экспозиции, которая вытеснена и маргинализирована и которая заявляет о себе в такой особой форме. Именно поэтому один из важных элементов экспозиции это макет музея. Макет музея — это метафора нереализованной возможности.

АЖ: По сути, это эпиграф к выставке — что могло бы быть.

ИБ: И на нашей выставке будет представлен макет существующего музея…

АЖ: …макет этой экспозиции, в которую вписаны…

ИБ: …наши первоначальные задачи.

СГ: Вы не боитесь — может, это немного дико звучит, но вполне возможно, — что вас проинтерпретируют примерно как кабаковский макет, выставленный в «Red October Gallery»? У Кабаковых проект рассчитан на то, чтобы оставаться всегда макетом, ваш же проект все-таки, судя по нашей беседе, в будущем должен быть в том или ином виде реализован.

ИБ: Одна из важных идей нашей выставки заключается в том, что музей это динамическое пространство, которое подвержено изменениям, что и делает музей тем местом, которое отражает историю. Это наши проекции на, еще раз подчеркиваем, герметичность музея, на которой во всякую конкретную историческую минуту пытаются настаивать те, кто пытаются делать его основной и единственной формой интерпретации истории. В том числе, и отсылки к опыту советского музея — как выглядела экспозиция несколько десятилетий назад — также подчеркивают динамизм места, который проблематезируется из двух точек: из будущего, точки нереализованных проектов, и из прошлого, когда некие нереализованные проекты оказались заменены какими-то другими.

АЖ: Хочу добавить не в тему, но это важная линия. Одна из идей «Педагогической поэмы» и, в частности, данной экспозиции — попытка реактуализации творческого импульса 1920-х по отношению к музеям, к музейной политике. Мне кажется, она во многом перекликается с авангардным импульсом, потому что музеи выглядели как тотальные инсталляции, причем критические и крайне демократичные как по отношению к зрителю и участнику экспозиции, так и по отношению к материалам. Вся экспозиция была подчинена нарративу, идее, часто — научной идее. Происходила радикальная дефетишизация содержания. И при этом весь этот проект зависал между, с одной стороны, эстетикой и, с другой, реальной жизнью. В отличие от исторического авангарда, в каком-то мутировавшем и законсервированном виде он существует до сих пор. Мы хотели, в частности, актуализировать и оживить этот импульс, использовать в сегодняшних условиях.