Когда коллективное становится личным

319        1       

В историко-мемориальном музее «Пресня» открылась выставка «Три дня в октябре», в рамках которой несколько художников из поколения 30-летних (Егор Кошелев, Владимир Потапов, Миша Most и другие) размышляют о событиях 20-летней давности и их последствиях. Елена Ищенко рассказывает о выставке как попытке изжить коллективную травму.

Что я могу знать о событиях 1993-го года? Меня не было ни в Москве, ни у Белого дома, да и быть не могло – я была слишком мала. Что я знаю? Что-то из школьного курса истории, из каких-то книжек с малопривлекательными обложками, которые мне советовали прочесть в университете. Что-то из рассказов мамы, этакой советской коммунистки, которая непременно пошла бы к Белому дому, если бы не маленькая я. Что-то из рассказов старших знакомых, скорее либералов. Перед тем, как отправиться на выставку в музей «Пресня» я честно прочла огромную статью на Википедии, и в очередной раз поймала себя на мысли, что я не могу разложить все по полочкам, я не могу сказать, кто был прав, кто виноват, и в чем, не могу рассуждать в духе «а что если бы». Мне одинаково неприятны все эти имена и лица: коммунисты, Руцкой с усами, Ельцин. Кажется, единственное, что я могу – это сочувствовать тем погибшим, среди которых были и совсем молодые. И не важно, на чьей стороне они были.

Когда я шла на выставку в «Пресню», то как-то внутренне радовалась тому, что всем художникам около 30-ти. Значит, они не участвовали в тех событиях. Значит, для них они не многим ближе, чем мне. «Дата», «20-летие со дня» – это своеобразная черта, после которой что-то меняется – поколение, ситуация в стране, отношение к событию. Юбилей – это место памяти, в котором каждый раз переплавляется история. В этом смысле, выставка в «Пресне» удивительна именно тем, что ее сделали молодые художники. Это поколение уже не может с точностью помнить, что произошло тогда. Их память – это коллективная память. Или, наоборот, как у немногих свидетелей, – память слишком личная, в силу их возраста и соответственно впечатлительности, лишенная какой-либо объективности и точности. Так или иначе, все они были слишком молоды, чтобы что-то тогда понять.

Один из кураторов и художников выставки, Владимир Потапов, сказал, что для каждого эта выставка стала попыткой проанализировать, что же тогда произошло. «Мы выбрали демократию, а получили хуй», – это резкий ответ Дианы Мачулиной, прячущийся за яркой, гипнотической обложкой ее работы «Это не мороженое» (2013). Она основана на детском воспоминании некого мальчика Коли, но октябрьские события тут не причем. Речь идет о более личном для ребенка моменте, когда хочется съесть мороженое, а родная бабуля подсовывает тебе плавленый сырок на палочке. Вроде бы и не откажешься, но досада разбирает, да и от его пресного вкуса уже тошнит. То же примерно произошло и в 93-м, когда многие поддержали Ельцина, а в итоге получили не демократию, а авторитарную власть.

Диана Мачулина, «Это не мороженое», 2013

О чем-то похожем говорит в своей инсталляции Миша Most. Лирический герой его работы «Инвентаризация» – активист, стирающий лицо Ленина с гипсовых бюстов. В его каморке – вырезки из газет про Ельцина, какой-то транспарант в углу, штора в виде Красного знамени, но самого его уже нет – он где-то снаружи, на баррикадах, где-то среди тех, кто защищает Белый дом или идет против него. Он среди людей на граффити, которое Миша Most сделал на стене противоположного от музея дома. Вторят этим работам и застывшие на фасаде «Пресни» металлические флаги Александра Повзнера. Пока они не колышутся, но, возможно, придет новая сила, способная расшевелить метал. (Тут невольно вспоминаешь недавно закрывшуюся на «Винзаводе» выставку Егора Кошелева Heavy Metall).

Эти художники (к ним можно отнести и Андрея Блажнова с работой «Плоды», 2002) смотрят на ситуацию бесстрастно и безлично, анализируя прошлое и его последствия в настоящем с дистанции, со стороны. Для других художников темой анализа стали их собственные чувства и переживания, а языком – живопись. Это Владимир Потапов, Егор Кошелев (в его случае – это еще и анализ собственных воспоминаний) и Валентин Ткач. Работы Владимира Потапова «Эффект паруса» (2013) – это картины, написанные со скриншотов видео, которые сохранились с 1993 года и сейчас выложены на Youtube. Особенность этой работы – в особой перфорации, в отверстиях, которые делали раньше на рекламных баннерах, чтобы их не сдуло при сильном порыве ветра. Потапов подчеркивает, что сейчас, спустя 20 лет, те события превратились в картинку с рекламного баннера, который привлекает внимание, но не может рассказать, что случилось на самом деле. То же и с видео, которые, кстати, представлены на выставке. На картинах Потапова невозможно разобрать лиц и действий. Происходящее размыто, его трудно распознать за слоями рекламной перфорации и видеошумов, которые вместе образуют что-то вроде тумана, густой воздушной перспективы, будто продиктованной недостатком воспоминаний и точных данных.

Работы Егора Кошелева, Валентина Ткача и Дианы Мачулиной на выставке «Три дня в октябре»

Такими же неясными и темными предстают индустриальные пейзажи Валентина Ткача из серии Blackout (2012). В контексте выставки они выглядят как попытка вспомнить и понять, что это было и чем все это закончилось. Темные эксперссионистские фигуры закрашивают фасады прошлого, приспосабливая его под обновленное настоящее, от которого, правда, веет заброшенностью. «Окна» Егора Кошелева – живописный взгляд ребенка, который из окна своего дома увидел солдат, танки и выстрелы. Эти работы выполнены в стилистике, близкой к соцреалистической. Кажется, что это даже не 1993-й, а какой-нибудь 1942-й, здесь смешиваются детская тяга к героическому и при этом – нежелание чьей-либо смерти.

Живописному языку удается передать ощущение памяти, нестойкой, постоянно подводящей, которая не может рассказать о прошлом ничего конкретного. Что тогда случилось? Что увидел мальчик из своего окна, что показано в роликах на Youtube? Можно ли разобраться в этом спустя 20 лет? Живопись передает расстерянность перед собственной и коллективной памятью, отсутствие уверенности в прошлом, в однозначности его трактовок. В этих работах нет разделения на коммунистов и либералов, на тех, кто за Советы, и тех, кто за Ельцина. Это просто люди, у которых на глазах разворачивается катастрофа, и они – ее часть.

Владимир Потапов, «Эффект паруса», 2013

Живопись переводит коллективную память в личную; она помогает зрителю пережить что-то далекое, едва запечатлевшееся, как собственное, как что-то к чему он причастен. Искусство в этом смысле становится попыткой пережить чужое как свое. Попытка увидеть события 93-го года, на которых были лишь немногие художники, и сделать их частью своей личной истории и личной истории зрителей. В этом контексте особенно важно то, что личное переживание, проживание сложной ситуации – это один из немногих способов изжить вытесненную коллективную травму, которая может и не связана напрямую со зрителями или художниками, но является знаком общества, народа, страны. А события 1993 года, с их 150 жертвами, безусловно, и есть эта коллективная травма.

Личному переживанию способствует и само место проведения выставки – музей «Пресня», можно сказать, непосредственный свидетель тех событий. Если приноровиться, то, наверно, из окон этого здания можно было увидеть примерно то же, что видел маленький Егор Кошелев. В центре бетонного зала музея стоит скульптура Павла Гришина «04.10.1993» (2013) – жалюзи, которые могли, наверно, вылететь из какого-нибудь окна Белого дома и на которых художник выбил имена погибших. Эта скульптура – памятник, мог бы найти свое место не только на выставке, но и в городе. А памятник – это еще один способ борьбы с травмой.

Миша Most, «Инвентаризация», 2008–2013

Отдельный блок выставки – это документы времени, разделенные на три части: воззвания различных Советов депутатов (от федерального до местных), их указы и, если можно так сказать, фольклор различных политических групп. Здесь есть карикатуры на самого Ельцина и на его указы, письма профсоюзов и много чего еще. Коммунистического, советского гораздо больше, чем либерального. Читая все это, смотря выставку, размышляя о том, от чего двигались и к чему в итоге пришли, вспоминания о многих жертвах, склоняешься «влево». Невольно поддерживаешь тех, кто тогда проиграл. Но принять эту сторону не дает язык «Советов», язык этих листовок и воззваний, кондовый насквозь, опорочивший себя за 70 лет своего существования, язык, который использовали для вранья и доносов, язык, ничуть за эти 70 лет не поменявшийся. Как можно доверять этой риторике? Как можно еще идти за возгласом «товарищи»?

И кому вообще можно доверять? Если не идти за «товарищами», не идти за красным знаменем, если нельзя больше верить человеку, вторгшемуся в Конституцию, то кому тогда? Вот, наверно, главный вопрос этой выставки, который перекидывает мостики из прошлого в настоящее, который предает тем октябрьским событиям актуальность. Вопрос исторический занимает художников и кураторов (помимо Владимира Потапова – Илья Будрайтскис и Илья Безруков) лишь потому, что сквозь прошлое можно посмотреть на настоящее. В этом смысле 20-летний юбилей – это не просто «круглая дата», это еще точка на спирали, по которой развивается, повторяясь на новом уровне, история.

Вопрос «кому можно доверять» задается не в прошедшем времени, а именно что в настоящем. Выставка подчеркивает растерянность – не только перед прошлым, но и перед тем, что происходит сейчас. Нравится ли нам риторика оппозиции? Можем ли мы ей доверять? Не выберем ли мы снова хуй вместо демократии? Мне и сейчас неприятны многие имена, но имею ли я право оставаться в стороне? Я иду на митинг, и иногда мне приходится закрывать уши.

Фотографии предоставлены Владимиром Потаповым