Тимофей Радя: «Моя работа – это литература»

982        3       

В пермском музее современного искусства PERMM до конца июня продлится выставка «Транзитная зона», включающая работы трёх десятков лучших российских и украинских стрит-арт художников. Куратор Наиля Аллахвердиева этим проектом, по сути, убила двух зайцев: во-первых, после «Транзитной зоны» музей PERMM съедет из здания Речного вокзала (куда – до сих пор неясно), а выставка стрит-арта не нуждается в транспортировке и не создаёт проблем. Во-вторых, экспонирование уличного искусства в музейном пространстве стало трендом, в который PERMM и «Транзитная зона» удачно вписались. Об этой тенденции (а заодно о мировой политике, хардкоре, Камю и Чернышевском) мы поговорили с Тимофеем Радей – одним из самых известных и признанных уличных художников и участником «Транзитной зоны».

Иван Козлов: Участие в «Транзитной зоне» – твой первый опыт работы в музейном пространстве, так? И как ты, привыкший работать непосредственно с пространством города, ощущал себя в процессе?

Тимофей Радя: Безусловно, это ценный опыт. На улице очень низок порог тщательности того, что делаешь. Ты ограничен пространством, временем, чем-то ещё. А если делаешь вещи в музее, они должны быть аккуратными, в них должна чувствоваться «сделанность» с точки зрения материала и вообще всего. Ну и, конечно, интересно работать с ребятами в рамках какого-то одного пространства. На улице вряд ли захочешь делать свою работу рядом с другой. Зачем? Скорее, наоборот, ты сделаешь её в месте, где ещё ничего нет. Так что этот жанр во многом интересен. Конечно, я отлично понимаю аргументы «против», но они меня не вдохновляют.

ИК: За последнее время было организовано сразу несколько крупных выставок уличных художников, чего раньше не случалось. Почему кураторы и галеристы обратились к стрит-арту? Фактически, это новый тренд.

ТР: Я согласен с этим выводом, но, поскольку меня не очень интересует этот вопрос, я не думал над ответом. Хотя, наверное, это следствие того, что стрит-арт работает. Люди видят его и говорят о нём, и это, соответственно, становится интересным. Но это крайне топорное понимание вещей, конечно.

ИК: Тебе не кажется, что в этом есть определённая ловушка? Как бы красиво это ни выглядело, это всё равно попытка привить определённый формат, включить уличного художника в существующую арт-среду с её нормами.

ТР: Абсолютно. Это абсолютный капкан. Я поэтому всегда говорю про Blu (итальянский стрит-арт художник – aroundart), лично для меня этот человек – пример того, как надо. Существуют другие люди – «антипримеры». И, конечно, весь спектр между ними. Например, Бэнкси для меня посередине. Все о нём знают, его работы покупают. Я не думаю, что это плохо – продавать работы за большие деньги. Но всё-таки появление денег вносит свои коррективы, искажения – всё становится мутным и дребезжащим, совсем не тем, чем было вначале.

ИК: Я говорил скорее не про финансовый аспект. Уличное искусство очень часто протестное и всегда – свободное. А попытка вписаться куда-то всегда гасит протест – так много раз случалось, вспомнить итоги студенческой революции хотя бы.

ТР: Совершенно точно, но это уже зависит от конкретного примера. Потому что в одном случае импульсы художника могут быть приглушены, а в другом случае вполне может получиться настоящий саботаж – если, например, тебе удастся за государственные деньги сделать абсолютно оппозиционную работу, идущую вразрез с пропагандой и с государственными настроениями. И тогда это очень круто. К тому же, если уличного художника администрация просит что-то сделать, я не думаю, что это во всех случаях невозможно. Это было бы странно.

ИК: Мы тут только что прослушали твою лекцию, и я заметил, что твои монологи – как постмодернистский текст, изобилуют ссылками на разные произведения, на литературу, на какое-то музыкальное творчество.

ТР: Да-а?

ИК: Ну да.

ТР: Наверное. Для всех людей, занимающихся творчеством, главный источник энергии и питательный элемент – культура во всех её проявлениях. Для меня это музыка. В последнее время переслушиваю Rage Against the Machine. Это невероятное чувство, ты знаешь эти песни десятки лет и слышишь их вновь – они словно снаряды, которые подают на фронт. Сейчас много слушаю «Последние танки в Париже». Вообще, меня интересует хардкор, панк-истории, но есть и огромное количество исключений.

ИК: По-моему, ты всё-таки незаслуженно обходишь литературу и её значение для тебя. Особенно учитывая, что ты только что во время лекции сыпал цитатами из Камю и Сартра.

ТР: У меня ощущение, что моя работа и есть литература, просто она существует в несколько изменённой форме. Может, поэтому я не очень много читал и читаю – как если у тебя есть работа, а ты приходишь с работы как будто домой, а на самом деле – снова на работу. Тем не менее, я сейчас читаю русских писателей – одновременно Радищева, Герцена и Чернышевского. Они пишут с интервалом во много десятилетий друг от друга, и это удивительно, потому что всё мало того что повторяется циклически, так ещё и резонирует с современностью. Русское общество интересно устроено, оно развивается по спирали, и всё время одни и те же грабли лежат, всё время повторяются одни и те же вопросы.

ИК: Я как раз хотел поговорить с тобой о многих вещах, отвлечённых от искусства – просто мне кажется, что уже прошло время слушать политологов, слушать имеет смысл только художников. Потому что первые никогда ничего дельного не скажут и ясности не внесут.

ТР: Вот, кстати, не знаю. Я люблю политологов некоторых. Скорее речь про политиков, а не про политологов. Работа политика – воплощение того, что мы называем компромиссом. Он должен и этим угодить, и тем. В результате получается работающее на практике решение, но все бы хотели чего-то другого. Ну, вот таково положение вещей.

Тимофей Радя, Фигура #1: Стабильность, 2012

ИК: И тем не менее. Мне кажется, ты, особенно учитывая твою активность и твою позицию, не мог не думать над тем, что в России сейчас происходит что-то крайне существенное и мрачное, и, например, художников, да и вообще молодых людей, это касается напрямую.

ТР: Да, я так думаю. Для меня все это существует – на уровне чувств. Есть какой-то комплекс мыслей по этому поводу, но чисто эмоционально это ощущается. Мы видим то, что и называют историей – это происходит прямо перед тобой, всё меняется, работают огромные механизмы, меняются позиции на доске.

ИК: Ты как будто с каким-то пиететом об этом говоришь.

ТР: Ну, это ведь как минимум интересно. Смотря о чём мы говорим, конечно же. Если речь о полёте в космос или другим положительном событии – то это один разговор. А если говорить про очередную войну…

ИК: На положительные события, к сожалению, дефицит.

ТР: Да, потому что как-то оно так… В Екатеринбурге на здании в центре была надпись «Слава науке». Её убрали и теперь там видеоэкран с рекламой. Ну и в общем-то как бы вот. Просто вспомнилось в этой связи.

ИК: На нашей выставке ты представил работу – вырезанную на помятых листах металла надпись «Напряжение растёт». Понятно, что есть много трактовок, но я почему-то подумал про напряжение, растущее от груза ответственности, которую сейчас, по идее, художник должен особенно остро чувствовать. Ведь может оказаться, что стрит-арту придётся взять на себя роль последнего по-настоящему независимого СМИ в стране.

ТР: Ну да, кстати. Ты прямо в точку попал. Для меня понимание всех вещей складывается очень постепенно, это такой сложный процесс, я не придаю ему ускорение, он идёт как идёт. Для меня всё сложилось, когда начал действовать закон о том, что сайты можно закрывать без решения суда. Когда его применили и закрыли блог Навального и ещё какие-то ресурсы, когда убрали Галину Тимченко (всегда думал, что «Лента» – крутой сайт, даже недоумевал, как такой популярный сайт может так круто писать, особенно про науку и технологии). Дело в том, что сначала ты, естественно, испытываешь беспокойство и страх. Так было и у меня, а потом до меня дошло, что если ты пытаешься донести одни ценности, а власть протаскивает совсем другие, чуждые тебе ценности, то у тебя есть только один адекватный путь – ты должен ещё чётче, лучше и яснее делать свою работу. Напряжение должно расти, нужно противостоять этому дерьму.

ИК: Мне стало казаться, что уличному художнику, да и вообще настоящему художнику, сейчас нужнее всего два качества – мужество и оптимизм. Тем более в ситуации, когда ты словно помещён в комнату с мягкими стенами, когда инертность в обществе такова, что любой импульс во многом просто гасится.

ТР: Это вопрос того, каким образом у тебя формируется понимание происходящего вокруг. Скажем, я ценю возможность встреч с копами. Максимально плотно разговариваю, если случается. Это ведь люди из слоёв, с которыми ты обычно не пересекаешься. Думаю, это полезно, ведь мы находимся во власти стереотипов и клише, забывая о том, что никто не белый и никто не чёрный. И нагнетание в какую угодно сторону неоправданно.

ИК: Вспоминаю дискуссию в фэйсбуке у Анатолия Ульянова, который доказывал, что лозунг A.C.A.B. фашистский по своей природе.

ТР: Для меня этот лозунг заряжен ассоциациями, для меня он связан с хардкор-музыкой и любимыми вещами, но по сути это полная херня, я не стал бы им всерьёз пользоваться. Я не считаю, что кто-то враг. Следователю, что меня допрашивал, столько же лет, сколько мне. Мы все – одинаковые люди, мы не враги. Разъединение людей – это ошибка. Я понимаю, для чего это делается, но я не уверен, что это возымеет предполагаемый эффект.

Тимофей Радя, Записка президенту, 2014

ИК: Мне кажется, ты немного лукавишь, говоря, что не занимаешься провокациями. Твои последние проекты связаны с президентом, ситуацией на Украине и олимпиадой – тремя священными коровами, за вольности с которыми нынче можно пострадать.

ТР: С одной стороны, я согласен, с другой – дело в форме и содержании, дело в нюансах. Я много думал над текстом записки президенту. Можно было написать что-то оскорбительное, как-то нецензурно высказаться, но я выбрал очень выверенную и корректную форму. В случае с последним «олимпийским» проектом кольца получились очень поэтические – хотя, опять же, был выбор, можно было их поджечь или уронить в пропасть или ещё что-то. Всё строится на тонких нюансах. Зашить себе рот – провокация. Вот Павленский, которого я очень уважаю, работает в этом жанре. Вот это провокация.

ИК: В истории с твоим обращением к президенту меня смутил один момент – ты сказал, что сделал эту работу, а потом сам явился в полицию. При этом мы оба знаем, и все знают, что ничего, из-за чего полиция могла бы заинтересоваться твоей акцией, в ней не было. Неужели мы все сейчас в таком состоянии, что постоянный прессинг уже выработал у нас какой-то комплекс вины?

ТР: Во-первых, дело в том, что этот проект рассчитан на реакцию медиа, конечно же. Это срабатывает, об этом пишут все. После этого даётся команда операм – найти чувака. Они не знают, что делать, они идут к журналистам, все тратят своё время. И мне показалось, что всё это нерационально и глупо. И я пришёл – никаких обвинений и ничего такого мне не выдвинули. Я же не «сдался», тут лучше говорить о другом – скорее мне импонирует мотив ответа за свои слова. Раз механизм запущен – я согласен сыграть в эту игру.

Тимофей Радя, Фигура #2: Игра, 2014

Фотографии: пресс-служба PERMM и www.t-radya.com