Группировка ЗИП «Режим ожидания»

637        1       

Группировка ЗИП «Режим ожидания», галерея XL, с 30 июня по 31 июля

В галерее XL прошла выставка Группировки ЗИП «Режим ожидания», помимо выставки на площади Винзавода работала их передвижная художественная станция. Лена Клабукова прошлась с художниками по выставке и узнала все подробности. 

Степан Субботин: Первым делом, когда человек заходит в галерею, он видит площадь, на которую сразу хочет подняться, и не видит тайную дверь, которая находится внизу. Многие зрители, не знакомые с галереей, заходят, видят только второй уровень и уходят, вроде как, ничего интересного.

Лена Клабукова: Пустое пространство их не привлекает. Фонтан и плитка им не помогают?

СС: Некоторые думают, что просто выставки нет. Не знают, что тут места намного больше. Вот это площадь и круто, что на открытии тут получилось устроить бардак. (Показывает мятый алюминиевый таз). «Звукоизвлекатель» устроил рубилово с палками, железяками стучали по кастрюлям, компьютерам, кидали друг в друга бумажки. Антон Колосов, он был дирижером, сделал выключатель и лампочку – и когда он включает лампочку, кто-то должен играть: дрелью жужжать, либо стучать чем-то.

ЛК: То есть классическая дирижированная импровизация?

СС: Да, у него была какая-то схема. Еще были танцоры в каких-то пакетах, виджей, целое шоу.

ЛК: Фонтан – он должен выключаться?

СС: Да, тут все декоративное, в том числе плитка. Когда человек поднимается на площадь, ему дается время, когда фонтан работает. Фонтан заигрывает со зрителем.

ЛК: Ага, вон датчик. А сейчас мы тусуемся тут посередине, и фонтан, очевидно, в легкой растерянности относительно своей самоорганизации. Теперь пойдем вниз: «ВТ-СБ 13–20» – собственно, как и есть.

СС: Здесь мы видим здание, весь его объем, тогда как наверху была просто плоскость.

ЛК: При этом оно временное, на скорую руку и под площадью.

СС: Как времянка. На входе посетителей встречает свинцовый кулак. Он тоже заигрывает со зрителем. Тут всё с ним заигрывает.

ЛК: Кажется, зрители с ним тоже немножко заигрывали.

Евгений Римкевич: Были такие. Некоторые еще заигрывали с самолетиком.

ЛК: С передней его частью или с задней? (Из задней торчат винты остриями вовне). Чувствуется легкая охрана границ, если не агрессия. Кулак на входе, с другой стороны – винты, которые хотят воткнуться в несчастного пьяного зрителя.

ЕР: В пьяного и счастливого.

СС: Идея в том, что это пространство – пещера или укрытие каких-то партизан. Как у Хемингуэя в «По ком звонит колокол», когда они выстроили себе в пещерах жилище, там было комфортно, они даже не хотели уходить. Там все было – и еда, и вино, и конь пасся. Стали обзаводиться вещами, на их взгляд ценными, хотя все это было очень зыбко, в любой момент могли прийти солдаты и все уничтожить. Но некоторые считали, что все хорошо.

ЛК: То есть это партизанская история?

СС: Это художественная история, но она отражает сегодняшнее партизанское ощущение, она замкнутая.

ЛК: Вы ее как-то связываете со, скажем так, текущими событиями в мире?

СС: Она связана с общей атмосферой. Пока мы находимся в Краснодаре – на условно своем острове, на своей территории – кажется, что все хорошо. Делаем выставки, мракобесы приходят редко, сейчас, правда, начали пописывать в прокуратуру, но все равно есть иллюзия автономии. Но даже если просто выйти на улицу, ситуация уже другая. Понимаешь, что в какой-то момент все может схлопнуться. И вот мы создаем здесь это подполье или режим ожидания. Мы изначально хотели выставку назвать «Подпольем» – но это нам показалось слишком прямо. Еще важно, что по площади ходят люди…

ЛК: ...и их слышно.

ЕР: Да. Площадь – это тоже место коммуникации, только другого характера.

ЛК: Я сейчас здесь нахожусь и чувствую странную безопасность, в принципе, здесь можно укрыться, но, если наверху находится куча народу и идет шумовой концерт, то ощущения, я представляю, диаметрально противоположные. Даже от одного человека, прогуливающегося сверху, может быть не по себе.

СС: Как ни странно, на открытии людей и наверху, и внизу было полно.

ЛК: В общем шуме восприятие всего наверняка совсем другое.

СС: Мы были внизу и наблюдали. Было довольно любопытно. Кто-то пытался поддерживать потолок – все-таки 50 человек, а это почти 4 тонны, на концерте прыгали.

ЛК: В некотором роде вы берете на себя ответственность за всю эту толпу, приглашая их на эту конструкцию.

СС: Не, такое же убежище мы уже делали в Перми, тут все очень прочно.

ЛК: На века.

СС: В плане того, что тут все разрушится и любители искусства будут погребены навека в галерее XL – шансов немного. Нам хотелось создать некоторую комфортность и наполнить его разными прикольными объектами, которые связаны с сегодняшним днем. Но в то же время чтобы было не совсем приятно. Чтобы кто-то ходил по потолку, а потолок низкий – два метра, это ниже даже, чем у Ле Корбюзье, у него, кажется, 2.50 был.

ЛК: А Ле Корбюзье предполагал какую-то некомфортность нахождения в пространстве?

СС: Он хотел сделать утилитарное пространство.

ЛК: Чтобы не выпендривались.

СС: Ага, минимально комфортное.

ЛК: То есть это землянка такая: вроде, защита, а вроде, война снаружи.

СС: Не то, что война – там другое пространство, не хорошее и не плохое, просто иное. Но когда количество людей наверху увеличивается, это иное начинает тебя немножко напрягать.

ЛК: Меня не покидает ощущение военного времени.

СС: Наоборот, нам хотелось создать здесь что-то типа города, какие-то ритмы стройки.

ЕР: Есть скульптуры, есть зоны отдыха, выставочные площадки.

ЛК: Если еще раз помянуть Хемингуэя или, точнее, одесские катакомбы – там тоже были и телефон, и комната идеологического воспитания, и баня, все условно удобно. Только снаружи война.

СС: Модернистские еще есть бункеры, в которых архитекторы специально продумывали, чтобы людям было комфортно во время ядерной войны. Красивые такие.

ЛК: Я была как-то в реальном бункере в западном Берлине – там предполагалось, что в течение двух недель три тысячи человек будут находиться в состоянии овощей, а потом должны будут выйти и найти себе новое теплое местечко.

СС: В итоге у нас получилось что-то похожее на шахты.

ЛК: Вот-вот, особого комфорта нет, здесь можно находиться, но не слишком-то хочется.

ЕР: Нельзя же все время находиться в режиме ожидания. Важно было создать напряжение.

СС: Сначала мы думали, что потолок в два метра будет напрягать, а в итоге – вполне ничего, еще и светло получилось.

ЛК: Давайте теперь пройдемся по «прикольным объектам»?

СС: Мы эти штуки собирали какое-то время. До этого мы делали выставку «Пост наблюдения» – создали как бы острова, тотемы, макеты, рассказывающие истории. Замкнутые сами на себе. Скажем, «Черная Екатерина» – это наш оммаж памятнику святой Екатерине в Краснодаре. Это новодел, абсолютно странный. Наш вариант стоит на черепе коровы, который играет роль оберега от этой Черной Екатерины.

ЛК: Екатерины II, как я понимаю.

СС: Святой Екатерины. Краснодар недавно хотели переименовать обратно в Екатеринодар и наполнили его всякими Екатеринами – святыми, вторыми. Люди не хотят, а власти настаивают. И в целом здесь зона Краснодара. Вот еще самолет кубанских авиалиний с подсолнухами, коровка – это плакат, сорванный на улице – реклама молока, Кубани, плодородия.

ЛК: А вот памятник вождю?

СС: Это какой-то забытый памятник. В России сейчас памятники не забывают. Нам просто понравилось в Гамбурге, что памятник Бисмарку стоит в зелени, в каком-то лесу в центре города, расписанный граффити, и нет этого культа вертикали власти. А у нас как-то наоборот.

ЛК: Ага. В Утрехте в одном парке стоит под кустом памятник старушке. Мне он так долго нравился. А потом посмотрела, что на нем написано, и оказалось, что это памятник предыдущей королеве. А тут в объекте вертикальность очень выражена, но, судя по всему, мало кому интересна.

СС: Да, тут какой-то грустный, темный вождь стоит. Вообще эта традиция выстраивания вертикалей в России и в других странах сегодня как-то малопонятна. Сама выставка построена по горизонтали. Доски на стенах, многие работы ориентированы горизонтально. Вот эта работа особенно четко. Первый уровень – как бы ад – это кубанский романтический сатанизм. Потом идет линия моря, крокодилы, пляж, дельфины и горы как зубы – цикличность получается.

ЛК: Это специфически кубанская история?

ЕР: История горизонтальных линий.

СС: Романтический сатанизм – он, мне кажется, не только на Кубани сегодня.

ЛК: А вообще у вас какая-то, условно говоря, целевая аудитория предполагается? Для кого вы делаете свои работы? Ваши выставки в Краснодаре отличаются от выставок в Москве? Как вы определяете ваш контекст? О чем вы рассказываете – есть какой-то локус: это Краснодар, это Россия – что?

СС: Для нас важно, чтобы не было никаких четких историй. А были метки. Скажем, старая газета «Правда», вождь, кубанский сатанизм, модернистская стеночка…

ЛК: Бардовская.

СС: Городские объекты, монументы или типа того. Вот «Памятник пятидесяти художникам» – вокруг палитры. Понимания конкретного места складываться не должно. И времени тоже. Бункер как-то появился, здесь что-то образовалось, а как – непонятно.

ЕР: Ножки вот эти вот тоже добавляют. (У Памятника 50 художникам).

СС: Нам не хотелось говорить ничего типа андеграунд – это круто, площадь – это плохо. Это артефакты, передающие ощущение того, что все как-то перемешалось, но без оценок. Хотя вывод из этого всего, наверно, все-таки нужно делать.

ЕР: И находить свои параллели.

СС: Проводить время нужно. В режиме ожидания.

ЕР: По большому счету, это несвязанные между собой объекты. Каждый более-менее в себе. Каждый трудоемок. Когда человек находится в каком-то своем измерении, он начинает все создавать из подручных материалов, рукоделием заниматься.

ЛК: Да, интересно, как замкнутость в том или ином виде влияет на человека. Джудит Батлер как-то докладывалась, что в Секторе Газа у людей нет совсем никаких ориентиров в жизни и во времени, неизвестно, когда у них появится что-то, ради чего можно что-либо целенаправленно делать – и они занимаются тем, что тянут время – играют с курицами, например.

СС: Да, вот здесь у нас в зоне искусства висят просто какие-то листы железные, непонятно зачем.

ЕР: Это живопись абстрактная.

СС: Мы ее сделали просто на огне от нечего делать. Кидали листы в огонь, и получалась такая абстракция.

ЕР: Вот здесь зона любви.

СС: Граффити «Пушкин целует девушку».

ЕР: Здесь зона игр. Шахматы, нарды, домино.

СС: В шахматах казаки играют против грибов и животных. Трактористы против крокодилов. Попы против сов. Дама – это белая березка.

ЕР: С настоящими вишенками законсервированными.

СС: Дельфин – ферзь. Другой ферзь – краб. На стене написана партия.

ЛК: Она закончена?

СС: Да, казаки сдались.

ЛК: Вот бы оставить партию открытой и в журнал свои варианты эндшпиля слать. А люди играют?

СС: Ну да, правда, на открытие мы фигуры приклеили, но их оторвали.

ЛК: Очень интеллектуального досуга хотелось. Время провести.

СС: Как бы да, но с другой стороны, это такая битва, которую нужно представить. Произойдет она или нет. Ты читаешь это описание и представляешь себе, как что. Нам показалось, что в таком концептуальном ключе будет интереснее, чем двигать фигурами. Хотя можно их сейчас все отодрать – пусть играют.

ЛК: А вот эта партия – она случайная или как-то специально выстроенная?

СС: Это партия какого-то очень известного шахматиста. А вот здесь уголок с хламом. Остатки. Картина выкинутая.

ЛК: Это настоящий хлам от выставки или специально подобранный хлам?

ЕР: Вот этот хлам мы нашли. Что-то с выставки осталось. Это из квартиры кто-то выкинул картину прекрасную.

СС: А вот это домашнее животное-лонгборд. Он как такса.

ЛК: На ней кто-то катался? Вообще как ощущения у людей, когда они приходят? Они себя чувствуют как дома? Или как на выставке?

СС: Кажется, они себя странно здесь чувствуют. Мы-то себя здесь чувствуем как дома. Много времени провели за этим столом. Друзья приходили постоянно.

ЛК: А вот святая вода?

ЕР: Это вода из Липецка, из источника, лечебная. Во время путешествия, пока мы добирались, набрали ее, поставили – от нее свет.

ЛК: Излучает, ага.

СС: История в том, что, когда ее только набираешь, она кристально чистая. Но в ней так много минералов, что через два часа она уже мутнеет, желтеет – окисляется. Прямо пахнет железом. А до этого сероводородом. Давайте попьем.

ЛК: Отведаем искусства.

ЕР: Ессентуки.

ЛК: Вот этот свет все-таки какой-то пожарно-бригадный.

СС: Не, это как старая лампа.

ЛК: А, абажуры такие были. А вот та лампа, тоже из тазика, расскажите про нее и про весь объект.

СС: Тут у нас и календарь из 94-го года, и про гражданскую оборону, и форма для печати «Правды». Это место для работы, тоже немного непонятное.

ЛК: Рабочее место инженера.

ЕР: Опять же без времени.

ЛК: Общее впечатление, что это советские времена, не раньше 80-го.

СС: Ну тут календарь на 1994 лежит.

ЛК: От него тоже, скорее, 73-м веет.

ЕР: Это несчастный Новый год. Елочка вот украшенная. Компасом. Чтобы найти ориентиры. Билетик членский.

ЛК: Вот такие игрушки я в кружке «Умелые ручки» выпиливала во втором классе.

СС: Это казак с нагайкой.

ЛК: Ахаха. Вообще ощущение социально-политической критичности экспозиции не покидает.

СС: Ну есть, но мы ничего четко не говорим.

ЛК: А казак с нагайкой – это не четко направленная критика?

ЕР: С ним поиграться можно. Детям нравится.

ЛК: Казаки не обижались? Если б я была казаком, я бы зашла сюда с нагайкой.

ЕР: Настоящие казаки не обижаются. Они и ряженные с нагайками по городу не ходят.

ЛК: Вот. При всей игривости критическая компонента довольно сильна. Вождь, бардовско-советская стенка, привет советским инженерам, казак с нагайкой – я вполне готова увидеть злободневную критику, хотя и правда нежнейшую.

СС: Памятник художникам тоже критический – они в какой-то битве все погибли. Каждый посчитан.

ЛК: Колизей как бы. А что с бардами?

СС: Это обои в доме. Кусок стены. Все детали повторяются. Вешалки со звездами.

ЛК: Для вас сегодняшнее ожидание связано с советским ожиданием?

СС: Мы хотели как-то соединить разные времена. Газету «Правда» сейчас мы воспринимаем как какой-то артефакт истории. Таких форм было множество, но именно эта здесь почему-то осталась, ее здесь сохранили, в этом режиме ожидания. Она чем-то ценна. Воображаемый инженер на своем рабочем месте сохранил эту газету, календарь 94-го года, а здесь он мечтает о разных полях, путешествиях, река Лена тут.

ЛК: Все как-то незаметно преобразовалось в пространство Стругацких.

СС: Мы же любим утопии. Это в некотором роде утопический мир. Но тут сложно понять, так же, как у Хаксли в «О дивный новый мир», где он описывает антиутопию как утопию.

ЛК: Ага. А вот это что – уголок любви?

СС: Это анархо-коммунистки московские.

ЛК: У вас какие-то особые отношения с московскими анархо-коммунистками?

СС: Да нет, мы их так назвали просто. Мы и сами, скорее, приверженцы анархии и социализма. А здесь более радикальная форма. Они вышли на битву вот с этим кремлем или замком напротив, со злом. Тут тоже есть уровни: вот облака, флаг, здание и подземелье.

ЛК: А это повешенные?

СС: Не, они гуляют просто.

ЛК: Как в олдскульном «Принце Персии» структура.

СС: Девушки тут с косой, с пилой – тоже с подручными материалами.

ЛК: Ты говоришь, что они на кремль идут, а по мне так скорее на зрителя.

СС: Нам хотелось создать как бы тусовку. Встретились, общаются, что-то у них тут происходит, коммуникация. Курят все сигаретки, расслабляются. При этом они все покалеченные немного.

ЛК: При всей коммуникации они не слишком дружелюбны к зрителю, поэтому хочется перейти к вот этой приятной девушке на поролоне.

СС: Это работа скульптора Миграна. Он сигаретой написал портрет своей девушки и поставил подпись.

ЕР: Это один из артефактов, которые собирает в этом пространстве какой-то персонаж – так же, как «Правду».

СС: Мигран очень серьезный скульптор, льет из бронзы гигантские статуи. Это, наверное, самая свободная его работа.

ЛК: Очень романтичная. Тоже в бардовском стиле. Стругацкие прямо изо всех щелей, парни с бородами.

СС: Маленькие только. Не выше метр-восемьдесят. А здесь вот анархо-дельфин красный. С молотком. Он хочет-таки забить эти шурупы, но как-то застыл.

ЛК: Малыш! Фрустрирован? А зрители помогают забивать?

СС: С одной стороны, надо понимать, что люди стеснены пониманием, что это пространство галереи. С другой, за исключением приклеенных шахмат, мы так и планировали, что люди будут играть, ездить на таксе, все трогать, наслаждаться, и бить, и ходить. У нас всегда есть этот элемент.

ЕР: Но здесь мы не ставили задачи сделать все интерактивным. Главный интерактив – это перемещение сверху вниз, нужно найти сюда вход.

СС: Некоторые думали, что площадь – это все, даже фонтана не замечали. У нас тут Маша Макарова выступала из группы «Маша и медведи», она из Краснодара, журналисты писали о ее концерте и думали, что внизу – это подвальные помещения галереи XL, прямо так и писали: в подвальном помещении были выставлены работы художников из Краснодара.

ЛК: А в чем логика экспозиции?

СС: Мы разбивали на зоны: центральная зона более фасадная, тут просторно и памятники, как в любом городе, игровая – отдельно, другие зоны тоже как-то выделены.

ЛК: Интересно, что зона борьбы и анархо-феминизма с кремлем как бы сбоку.

СС: Они и отделены, но и всегда видны с разных сторон. Это как бы разные острова, ландшафтный дизайн. Еще очень удобно, когда играешь в шахматы, видеть ноги в центральной зоне. Доски нам тоже важными показались – это ведь тоже своего рода слои. Заборчики.

ЛК: Направляющие.

СС: Можно еще вниз много разных уровней представить. Под галереей. Все это в любом случае в какой-то момент должно вырваться наружу.

ЛК: Да?

СС: Как мечта – да. Все эти объекты в режиме ожидания когда-то выберутся отсюда.

ЛК: То есть режим ожидания не бесконечен?

СС: Да, его нужно было сделать для того, чтобы он перестал быть бесконечным.

ЛК: Как в «Приглашении на казнь». То есть вот это вневременное пространство должно прекратиться? Но ведь это и есть утопия, переходящая в антиутопию. Ожидание никогда не заканчивается, человечество всегда живет в кризисе, борьба бесконечна, выхода нет, мы вернемся в рай только после суда.

СС: Но есть какая-то более точная форма. Здесь ее нет, но газета «Правда» когда-то переформатируется. Спады перемежаются подъемами. Те же авангардисты верили в лучшее будущее.

ЛК: Все хотят верить в лучшее будущее, но оно ведь не наступает. Всегда кажется, что как-то плоховато, но, может, скоро станет лучше – только чем выше мечты, тем громче они разбиваются. Глядя назад, видно, что были периоды, когда, действительно, становилось получше, но в настоящем времени это ощущение редко появляется за пределами самовнушения, которое и есть режим ожидания.

СС: Мы думаем, что эти работы все-таки вырвутся. По крайней мере, часть из них – точно. Рано или поздно.

Фото: Ольга Данилкина, Валерий Леденев, Галерея XL