Леонид Цхэ

1 912        1       

Новый герой рубрики о молодых художниках – выпускник Российской академии художеств и института «Про Арте», участник группы «Север-7». 

ПОРТРЕТ #12
Леонид Цхэ родился в Ленинградской области в 1983 году

Фотографии: Анна Быкова

Анна Быкова: Расскажи о себе – где родился, где учился.

Леонид Цхэ: Меня зовут Лёня, я родился в Ленинградской области, в Ломоносовском районе, деревня Оржицы – это недалеко от Петербурга, в 20-ти километрах. Родители у меня музыканты, не художники. Учился я в СХШ, на архитектуре, с 10-го класса. Это школа при Академии художеств. Потом поступил на графику в Академию. Раньше СХШ была на последнем этаже Академии, потом ее перенесли на Детскую улицу, еще при СССР. В СХШ многие художники выросли, митьковская стилистика – во многом оттуда. Там была своя тусовка, при этом никто из нонкомформистских гуру в этой школе не преподавал: все компании складывались среди самих детей, школьников и выпускников. Своя субкультура. Там есть и свой интернат, я там тоже жил. Петр Швецов, Петр Белый – они тоже учились в СХШ. При этом там была совершенно академическая атмосфера: рисовали гипсы, натюрморты… Учился я там довольно плохо, как раз за гипсы и натюрморты у меня были сплошные тройки, помню, что расстраивался из-за этого, я считался одним из самых «профнепригодных». Это к тому же обычная общеобразовательная школа с полным циклом, хотя у живописцев, например, в последних классах не было математики.

АБ: Познакомился с кем-то из теперешних молодых там?

ЛЦ: Некоторые участники группы «Север-7» – Саша Цикаришвили, Нестор Энгельке, Нестор Харченко и я – одноклассники. Мы с ними в СХШ сидели вместе на задних партах, по физике у нас были двойки. Саша потом пошел учиться в училище имени Рериха, оба Нестора поступили в Академию на архитектуру, а я – на графику, учился до 2007-го. В начале нулевых Академия была такой замкнутой системой, да и сейчас тоже, она варилась внутри себя самой, пребывала в застывшем состоянии, не меняясь с 70-х. Но сейчас чувствуется, что всё меняется, студенты – не все конечно, но многие – уже не такие, какими были мы 10 лет назад, появился интерес к искусству как к цели, не только к современному, а вообще. Раньше никто по этому поводу не рефлексировал, все желали спортивных достижений в ремесле, и на нашем факультете часто комплексовали по поводу реплик живописцев о том, что графики «рисовать не умеют». Причём я не считаю мастерство чем-то ненужным, наоборот, мне кажется, что это инструмент, который можно и нужно использовать, обновлять, но как? Что с ним делать? Чем этот инструмент видится сегодня и какие у него могут быть перспективы в плане эволюции самой Академии и за ее пределами? Об этом стали говорить в Академии, чего совсем не происходило, когда я учился.

Работы Леонида Цхэ 2011–2013 гг.

АБ: Кем вас видит [ректор РАХ Семён] Михайловский?

ЛЦ: Михайловский как раз пытается примирить Академию с современным искусством. Он пытается показать выпускникам выход в жизнь, как-то интегрировать их в процессы. Сейчас выпускники и храмы расписывают, и клубные интерьеры делают, и компьютерные игры рисуют. При этом графикам всегда было полегче: это более универсальная профессия. У нас и прессинга меньше, чем на живописном факультете. Даже сейчас, если пойти на смотр работ живописцев, кажется, что это все один человек рисовал. При этом все преподаватели очень качественно ставят постановки, фигуры, драпировки развешивают, их школы спорят между собой, у них очень много разногласий. Но это все внутри, здесь остается.

АБ: Но это же нормально: кто-то у Машкова учился, кто-то – у Серова…

ЛЦ: Да, но здесь студента уже не видно: выходят клоны преподавателя. И куда им приложиться? Что делать после этой тотальной муштры, если ты можешь мыслить только в рамках того, что тебе дал преподаватель? Он дает свои эстетические установки как единственно верные, заставляя студента полностью им следовать и превращает его в прилежного исполнителя, каким он зачастую и остается после окончания вуза. Я думаю, необходимо, помимо ремесла, больше уделять внимания чтению текстов, развивать критическое мышление студентов. Ведь в мире всё намного разнообразнее и сложнее, надо быть готовым к этому. Раньше была система госзаказа, а сейчас? Церковь расписывать? В метро мозаики делает один человек, а остальным куда?

АБ: А ты у кого учился?

ЛЦ: У Андрея Пахомова, сына Алексея Пахомова. Андрей Алексеевич умер в 69 лет, этим летом. Я думаю, он был последним из великих в Академии, он тонко чувствовал искусство, очень сильно на меня повлиял, особенно после окончания. Помню он мне как-то сказал: «Так уже делать и думать нельзя, вы уже не в Академии, не в школе, тут уже ставятся совсем другие оценки и за совершенно другие вещи».

АБ: Когда ты начал делать «современное искусство»?

ЛЦ: Уже после Академии, когда я был в творческой мастерской и начал преподавать в Академии. Параллельно я со Светой Атнагуловой, своей женой, занимался иллюстрацией в Детгизе. Мы вместе учились с первого курса, на графике, с третьего курса – у Пахомова. Мы много книжек сделали, самая удачная – «Испанский детский фольклор» в переводе Всеволода Багно.

Иллюстрации Леонида Цхэ и Светланы Атнагуловой к книге «Испанский детский фольклор» . Детгиз: 2011 // Фотографии предоставлены авторами

АБ: Многие выпускники Академии занимаются иллюстрацией?

ЛЦ: Кстати нет, довольно мало. В Детгизе была мощная школа, еще от [художника Владимира] Лебедева. Сейчас там всем руководит Алла Юрьевна Насонова.

АБ: И она сама выбирает художников?

ЛЦ: Да, сначала мы делали развороты в журнале «Чиж и Ёж», потом на книжки перешли.

АБ: Это отсканированные рисунки или компьютерная графика?

ЛЦ: У нас рисунки от руки. Но в Детгизе всё очень по-разному: «Митьки», например, Александр Бихтер, просто мышкой рисует, получается совсем криво и коряво, но забавно и смешно.

АБ: А современные поэты там есть?

ЛЦ: Да, Галина Дядина, мы ее тоже должны делать… Махотин, Яснов. Там такая политика: сегодняшние авторы и сегодняшние художники. Они их издают. Это очень интересно, относительно небольшие тиражи, 3–5 тысяч, это не издательство вроде АСТ, где поток и фабрика.

АБ: Первые твои выставки какие?

ЛЦ: В Академии, в так называемом выставочном кабинете на факультете графики. Его недавно открыли, там раньше был склад для литографских камней. Там можно выставляться студентам, преподавателям, проходят методические выставки, вот там мы со Светой и выставились впервые как уже самостоятельные авторы, показали живопись, рисунки. Потом я выставлялся и участвовал в проектах и перформансах «Север-7», это были однодневные выставки-перформансы в Никольском переулке. Участие в «Манифесте», в фестивале «Арт-Проспект» и параллельно учеба в «ПРО АРТЕ» – веселые были времена, я скучаю по ним!

Леонид Цхэ Places. Санкт-Петербург, в рамках фестиваля «Арт-Проспект», 2015 // Фото: Про-Арте

АБ: Первая персоналка?

ЛЦ: Первая была в галерее Name, в ноябре.

АБ: Там была и живопись, и графика? Как тебе удается их соединять?

ЛЦ: Получается смесь графики и живописи на холсте, настоящую, в общепринятом понимании живопись я, наверно, и не смогу сделать, со всеми валерами, слоями, лессировками… Скажу, что я, скорее, выхожу на формат холста, живописи, обладая графическими навыками и графическим мышлением, как чем-то, от чего я и произошел.

АБ: Кто-то на тебя повлиял из художников? Бэкон, наверное?

ЛЦ: Да, Бэкона смотрел, но у него совершенно иная пластическая система, я в общем-то о другом… Хокни, русское искусство 20–30-х – Лабас, Алексей Пахомов, Владимир Лебедев, графическая условность пространства – это от Фаворского. Лейпцигская школа, хотя она мне не очень близка. Вообще у меня странно получается: бывает, берёшься делать что-то на холсте – некий сюжет, изображающий, например, случайный пейзаж с фигурами на дороге, взятый из поездки на практику со студентами в Пушкинские Горы, – а получается в итоге что-то в сторону [Жана Оноре] Фрагонара, причем совершенно случайно. Потом я начинаю думать: что если сделать серию работ про будни рабочих-гастарбайтеров на стройке загородного дома «уважаемого заказчика», при этом напрямую не входить в поле социальной физиологии, какого-то повествования, а наоборот, перейти к пластическим экспериментам, использовать возможности моторики руки, живописного материала, карандаша. При этом в работе обязательно должно быть что-то от непосредственного чувственного личного опыта, это очень важно, ведь я там на объекте был, с рабочими общался, участвовал в оформлении интерьеров этого загородного дома, у меня остались впечатления… Такие сюжеты.

АБ: А были в Академии художники старой школы, но которые при этом работали как современные?

ЛЦ: Так ведь и [Андрей] Мыльников, и [Евсей] Моисеенко в своё время были новаторами, которые изменили Академию. Пахомов, его последние работы очень современные – Боровский написал статью о нём, в Академии будет его выставка, летом. Это такие обнаженные торсы, с одной стороны, очень академические, с другой, – совершенно выходящие за эти рамки, это уже что-то совершенно иное.

Выставка «Неопетербург». Санкт-Петербург, Name Gallery, 2015

АБ: Из современных петербургских живописцев тебе кто-то близок или противен? Пушницкий? Шинкарёв? И с другой стороны – Новая Академия… Как в этой вилке существует новое поколение? Есть же и молодые с академической выучкой – Ваня Плющ, Ира Дрозд.

ЛЦ: Пушницкий тоже Академию, кстати, закончил, у Пахомова как раз. Дмитрий Грецкий – тоже графический факультет. Саша Морозов и Денис Ичитовкин учились у Андрея Мыльникова на монументальной живописи. Плющ и Дрозд закончили «Муху», а там более свободная атмосфера, такого давления нет, как у нас.

АБ: Да, вот они рассказывали, как они в коридорах выставки делали. Здесь такого не бывает?

ЛЦ: Пока нет, здесь все очень чётко.

АБ: Ну, не до такой же степени! Вот Михайловский привозил нам в Москву «Советский неореализм»: там было видно, что это уже другие модели – в других платьях, с велосипедами… Сейчас вы можете поставить модель в шортах и на скейтборде?

ЛЦ: Я вот недавно стал руководителем группы на втором курсе и начал ставить постановки, до этого я преподавал только композицию. Я открыл шкаф с тряпками и драпировками, перебрал всё – скука! Почему бы не сделать что-то интересное, помимо классических постановок «контрапост стоящая обнаженная модель с опорой на одну ногу». Сместить акцент от штудии с идеальными пропорциями, собственно, к рисованию живого человека со всеми особенностями. Зачем подгонять изображения людей под некие идеалы, когда куда интересней попытаться отрефлексировать конкретную ситуацию, когда человек, натурщик, приходит в аудиторию к студентам, а кто он, какой он? – худой и высокий, или похож на терминатора (а от его тела и ног так воняет…), а может, он грубый или пишет прозу, а вот эта тётушка позирует в образе Кармен и тут же раскладывает, достает в перерыве принесённые из дому банки с солеными огурцами и капустой, чистит вареные яйца… Другая натурщица у нас была, помню, носилась с брошюрами про опасность заражения гельминтами – вот что прекрасно! А когда я учился на пятом курсе, по рисунку была двойная постановка, и там позировали юноша и бабушка, в прошлом балерина, так вот она влюбилась в этого парня! Постоянно им любовалась, приносила ему разные угощения из дома, оказывала знаки внимания, предлагала сделать массаж шеи на перерыве – вот что рисовать надо. В общем, мы со студентами драпировки решили поменять – пошли на рынок и купили там всяких занавесок для ванн, клееночек, строительных укрывочных материалов, все это развесили, и получилось очень весело.

АБ: Модели у вас есть? Они во что одеты?

ЛЦ: Одна у меня стоит в дождевике противно-розового цвета, с крестом на фоне зеленой клеенки.

АБ: Хокни, да?

ЛЦ: Да. Вторая – в фольге.

АБ: Жанна Агузарова?

ЛЦ: Нет, это следующий этап, она тут стоит в пачке, на фоне фольги, с волшебным шаром.

АБ: А как прошел перформанс в галерее Name? Его кто придумал? Совсем-совсем Бэкон получился.

ЛЦ: Вообще-то, это классический «Север-7»: мы придумали тему про Академию. Саша Цикаришвили нарядился, надел накладную грудь из подкрашенного гипса и изображал натурщицу: он сидел с палкой и своими фирменными земляными шариками. Петя Дьяков был в гипсовой голове с гипсовой ногой-протезом, олицетворяя, собственно, Геракла. Нестор выполнял функцию мольберта с подпоркой-поленом. Аня Андржиевская стояла в отдалении, закутанная в хламиды, прекрасная, а я рисовал все карандашом на Несторе-мольберте. Получилась тройная постановка, называлось все это «АХА», то есть «Академия художеств», участники перформанса регулярно произносили-выдыхали «АХА!». Это был сеанс-перформанс: около часа все длилось. На выставке я показывал рисунки и живопись – то, что сделал за последние два года.

Перформас «Север-7» на открытии выставки Леонида Цхэ «Неопетербург». Санкт-Петербург, Name Gallery, 19 ноября // Фотографии предоставлены Леонидом Цхэ

АБ: Тебе, наверно, еще Базелиц нравится. Твой стиль мне немного напоминает и Машу Ша, такой нервный росчерк, многослойный.

ЛЦ: Да, Маша тоже в Name выставлялась, весной, в мае. Мне она близка по ощущению, чувственному обращению через материал, интонации языка.

АБ: А ты был на каких-то стажировках, в Европе, может быть?

ЛЦ: Нет пока, но я учился в «ПРО АРТЕ». Там мы слушали Олесю Туркину, Алину Белишкину, Евгения Кикодзе приезжала, Джеуза с курсом видеоарта. Мастер-классы Сергея Браткова, Владимира Логутова. В Академии история искусств заканчивалась на Сезанне. Конечно, я уже знал что-то о contemporary, интересовался, но если можно говорить о неком «апгрейде» для академического художника, то со мной это как раз такой случай. Правда, когда я туда поступал, меня спрашивали зачем мне всё это – «вы уже сложившийся художник». Недавно я был участником резиденции в фонде Владимира Смирнова и Константина Сорокина в Москве, меня Владимир Логутов пригласил, я там новые холсты писал, мы там были в паре с молодым и интересным художником из Самары – Иваном Ключниковым. Сейчас в Академии Михайловский пытается что-то менять, вот у нас в одном зале открылась выставка «Выбор ректора» – это те работы, композиции, которые он отобрал на просмотрах. Но это только графика – выставок вот такого формата, не сухих методических, а живых студенческих, где были бы и архитекторы, и живописцы, пока не проводят, кроме, пожалуй, ежегодной студенческой выставки летней практики, где бывают интересные работы. Мне бы хотелось каких-то общих выставок. Это мог бы быть диалог между Академией художеств и Лейпцигской школой, в формате совместной выставки, например.

АБ: Какие планы?

ЛЦ: Дальше работать. У меня это волнами происходит, я не могу постоянно что-то писать или рисовать, закрывшись в мастерской. Необходим контакт с окружающим, новый опыт. Взаимодействие со студентами в Академии мне, кстати, очень много дает, постоянно черпаешь что-то новое для себя и, в свою очередь, делишься в ответ. Кстати, следующий мой проект будет тоже рисовально-живописной историей про бытование в Академии, выраженный академическими же средствами, но данный в ракурсе.

АБ: На что ты живешь? Продаются ли работы?

ЛЦ: Если не считать преподавательскую деятельность, которая, конечно, не является основным источником дохода, мы со Светой очень давно, еще с курса третьего, занимаемся тем, что помогаем дизайнерам с росписями, графикой в интерьерах – это параллельная реальность, которая не отнимает много времени, приносит определенный доход и оставляет свободное время. Работы продаются, постепенно. Так и живем.

Работы Леонида Цхэ по итогам пребывания в резиденции Фонда Владимира Смирнова и Константина Сорокина. Москва, мастерские на Буракова, 2016 // Фото: Евгения Зубченко 

Материал подготовлен при поддержке галереи Pop/off/art