22–28 мая

984        1       

984        1       

Текст: Сергей ГуськовФото: Ирина Цыханская

Инсталляция «Поисковик Малик» создана Анастасией Кузьминой специально для Музея Сидура, как сообщается в описании проекта. Правда, оказывается, что есть в ней и старые элементы — например, видео, рассказывающее о главном персонаже выставки, было в конце прошлого августа показано во время открытия Новой Голландии. Впрочем, как говорит сама художница, она серьезно перемонтировала и сократила его, поэтому те, к сожалению, немногочисленные зрители, которые добираются до расположенного в Перово музея, увидят не совсем то, что видели в 2016 году петербуржцы.

Малик — это альтер эго самой Кузьминой с головой и сумками из папье-маше. «Скиталец и беженц медиамира», как называет этого персонажа художница, погружен сразу в два пространства — оффлайн (он гуляет по улицам европейских городов, спит на скамеечках, гоняет птиц) и онлайн (исследует мир с помощью гугла). На экране эти измерения совмещены в виде трёх «наплывающих» друг на друга каналов. Рядом с видео — обклеенные газетами стол, стулья и т.д. В соседнем зале стоит скульптура — Малик в полный рост.

По словам Кузьминой, ее работа — это жест, который «непровокативен, монотонен и не транслирует никакого конфликта». Спокойное, немного инфантильное странствие, которое напоминает имеющий долгую историю жанр путевых заметок. Поскольку большинство локаций в видео узнаваемо германские, на ум сразу приходят авторы вроде Зебальда и Крахта. Их книги-путешествия, изначально бесцельные и совершаемые скорее от скуки, всегда в какой-то момент входят в стадию резкого напряжения. Обычно это происходит внезапно и так же внезапно прекращается. То же — у Кузьминой. При просмотре видео я заметил пару эпизодов, когда ты ожидаешь какого-то сюжетного «твиста», но они оказываются лишь обманками внутри повествования, которые при этом воодушевляют на продолжение просмотра.

В целом новая выставка художницы отличается от того, чем она увлечена сейчас, а именно музыкой и саунд-перформансами (последний такой — в соавторстве с Андреем Гурьяновым — прошел в «Триумфе», но вообще это давняя история). Но и «прежняя» Кузьмина с ее короткими видео-зарисовками здесь также отсутствует. Короче говоря, такую Анастасию Кузьмину вы редко видели и возможно больше не увидите.

984        1       

Текст: Мария ЛаскинаФото:Виталий Староверов

Технический прогресс помимо благ привнёс очередной раскол в общество. Но если раньше страхи были, в большей степени, основаны на «дьявольском», научном происхождении технических приборов, сейчас вопросы о тотальной слежке за людьми и продаже персональных данных, возможности СМИ манипулировать общественным мнением, а также успехи в работе над созданием искусственного интеллекта и многие другие тревожные новости из мира высоких технологий порождают всё больше обоснованных опасений. Выставка Анастасии Вепревой — плод длительной работы с данными темами.

Художница размышляет о том, как быстро любое время превращается в будущее. Прошлое наиболее уютно для нас, поскольку прошедшие моменты легко пересказать в выгодном для интерпретатора свете. Работы, посвящённые прошлому — графика, нарисованная на листах бумаги разного формата и предназначения. Чётко видны силуэты солдат и трупов, искорёженная военная техника, а также неидентифицируемый ландшафт. В сущности, история — лишь набор интерпретируемых фактов, которыми страны-победители распоряжаются по своему усмотрению. Настоящее призрачно и за секунду становится как прошлым, так и будущим. Системы видеонаблюдения, а также другие формы подглядывания и подслушивания составляют наше технологическое настоящее. На столе в комнате стоит компьютер, транслирующий видео с камер, расположенных в комнате и коридоре. Человек может видеть на экране монитора себя со спины и одновременно подглядывать за тем, кто стоит в коридоре. Будущее художница оставляет за машинами, которые, видя агрессию и повторяющиеся ошибки в истории человечества, начнут методичное уничтожение человеческой расы. Видео угловатое и мрачное — в постапокалиптическом будущем люди, сами чем-то напоминающие роботов, раз за разом безвольно сдаются машинам в ожидании неминуемой участи. Не считывая логику отбора, каждый герой выдаёт одну и ту же ошибку, что и предыдущий человек, соглашаясь на гибель.

Экспозиция и нарратив выставки удачно вписаны в пространство ВЦСИ. Помещение с «настоящим» — первое, что видит зритель, «прошлое» и «будущее» — за ширмами в других залах, что говорит нам об их близости и вместе с тем недоступности.

Отдельно хотелось бы сказать про работу о «настоящем». На столе с компьютером, транслирующим в реальном времени видео с камер наблюдения, мы можем также заметить распечатку истории посещения веб-страниц с компьютера художницы за несколько дней. Жест показывает, насколько много может рассказать о человеке история его перемещений в Интернете. Но в данном случае метафора кажется излишней и несколько надуманной. Соединение разных медиа (история распечатана на обычных листах А4) создаёт ощущение диссонанса. Почему история представлена в виде распечаток, а, например, не на экране монитора в форме скриншотов? Необходимо ли так буквально и повсеместно раскрывать тему слежки, учитывая, что камеры направлены зрителю в спину, за счет чего он и так испытывает необходимые для понимания работы эмоции: тревогу, беззащитность? Небольшая деталь делает работу прозрачной, уязвимой и лишает ореола загадочности.

984        1       

Текст: Ольга ДерюгинаФото:Елена Седова, Саша Бородинова

«Ханой–Москва» — это «многофункциональный комплекс» на Ярославском шоссе: «трехэтажный торговый центр и двадцатидвухэтажный деловой центр с апартаментами, соединенные крытым переходом». «В проекте объединены последние тенденции архитектурно-строительных решений; индивидуальность комплексу придают элементы восточной архитектуры и европейское качество», — так гласит описание МФК в онлайн-каталоге коммерческой недвижимости. Мегаломанский характер комплекса сопоставим с монументализмом советских коллег, знаковых видов ВДНХ, однако в отличие от последних, «Ханой-Москва», как и все подобные продукты постмодернисткой застройки, начисто игнорирует окружающий городской контекст, и даже более того — стремится к атомизации и положению «города в городе».

Фактические масштабы зданий контрастируют с форматом медиума, выбранного художницей. Фотографии размером 10x15 скорее ожидаешь увидеть в альбоме, и потому почти музейная развеска в почти белом кубе сначала кажется неоправданной, но подобное экспозиционное решение придает проекту дополнительное измерение, заставляя не только всматриваться в снимки в поисках поясняющих деталей и попытке расшифровать скрытый сюжет фотографий, но и задуматься о контексте самого пространства библиотеки (расположенной аккурат по соседству с Останкинской телебашней и ныне совмещающей в себе функции читального зала, детской комнаты, коворкинга, кафе, выставочного зала, а также места проведения мастер-классов, лекций и кинопоказов). Из кадров Саши Бородиновой невозможно составить историю, картинки неиллюстративны (наперекор библиотечной логике) и вместе с тем самодостаточны; документация прогулки балансирует на грани личных визуальных заметок и почти антропологического исследования.

«Почти», «вероятно», «как будто», «кажется» — необязательные слова, которых не удается избежать при описании этого проекта, построенного на намеках и недомолвках. Единственной отчетливой темой здесь выступает мотив блуждания. Транзитивность — имманентная черта фотографического медиума per se, сопутствующая технологии производства снимков, входит в резонанс с наиболее популярными среди авторов сюжетами (не только сегодня, но и всегда) — про переходный возраст, перенос из настоящего в прошлое или покинутые пространства. Именно об этом и серия Саши Бородиновой.

Неудивительно, что фотография, всегда заряженная желанием «поймать момент», запечатлеть наисовременнейшее, выступает резонером духа юности. Она наполнена вечным предыханием молодости, стремлением вобрать в себя максимум впечатлений, бесконечной поэзией и заигрыванием со смертью. Но именно за счет подобного вчуствования, сосредоточенности на мимолетном ощущении, возникает напряжение между изображаемым и изображением, снимок превращается в эдакий портрет Дориана Грея, символическую гробницу реального предмета съемки. Возможно ли запечатлеть на снимке нечто большее, чем беспричинную тревогу и растерянность, ощущение бренности и хрупкости? Серийная съемка — ничто иное как механический ритуальный жест в попытке заколдовать необратимый ход времени. А в ритуале, как известно, количество действий и вариативность образов ограничены, зато подвержены многократному повторению — это множественная монотонность в надежде на качественную перемену.

Если рассматривать фотографическую практику как магический ритуал, то становится очевидным второстепенное значение сюжета. Работа Саши вызывает в памяти некоторые похожие серии, при этом похожесть и бессюжетность является, по сути, предельным жестом воспроизведения типического и одновременно неузнаваемого. И все же ставка на бессюжетность срабатывает не всегда — ведь в таком подходе все завязано исключительно на чувственное восприятие, а значит, зависит от готовности зрителя к эмоциональной настройке на нужную волну; в данном случае меланхоличная фотопрогулка чересчур напоминает многоточие, оставляя зрителю слишком мало места для интерпретации и вопросов.

984        1       

Текст и фото: Ольга Данилкина

Книжный угол «Живет и работает», который находится в баре «Сосна и липа» на Покровке, 17, издал свой первый зин, многозначительно назвав его «Жир». Зин взялся не с потолка: «угол», открывшийся в декабре прошлого года, стал своего рода локальным эпицентром зинов и малотиражки, наряду с периодическими фестивалями самиздат-культуры — открыт он почти каждый день.

«Жир» — это прежде всего коллаж: фрагменты и заметки советских писателей (Юрий Олеша, Юрий Рытхэу, Николай Носов другие) и современных авторов (Илья Леутин, Алексей Архипов, Рюи Ногейра, Миахил Котомин, Всеволод Лисовский и зачинщик «угла» Денис Крюков), советская книжная иллюстрация (из «Детской литературы, «Веселых картинок», книг издательств «Молодая гвардия» и других) и работы современных художников (группа «Ели Кука», Протей Темен, Александр Петрелли, Давид Тер-Оганьян, Олег Черников). То есть: написанное на печатной машинке и на ноутбуке, вырисованное карандашом от руки и на опосредованном «цифрой» планшете — между ними будто нет разницы в уютном мире «Жира», обитатель которого без книг не мыслит и дня.

Зин создан для ситуации благополучного повседневного чтения, которое примерно как зубы почистить: можно читать в метро, в троллейбусе, в туалете, в конце концов — чем герои нескольких заметок настойчиво занимаются или о чем воздыхают. Так же можно вроде бы полистать «Фэйсбук» или глянцевый многостраничник, но в них практика языка не содержит той радости и удовольствия, которой очевидно упиваются причастные зину и его составитель. При этом здесь нет доминантной клиповости, хотя фрагментарность на лицо, но это скорее журнал, сборник заметок и колонок, чем хаотичная структура сетевых случайностей. Если вспомнить крюковское «Кругом сплошное лето» (Ил-music, 2015), то почерк очевиден: вселенная журчащего языка, находчивых метафор и наблюдательности интеллигентного разгильдяя.

Рефлексия состояния книг при этом идет фоном через весь зин, который открывается — почти как манифестом — отрывком 1989 года из дневников Юрия Олеши о том, что «книги читаются сейчас в перерывах» и современная проза может иметь «соответствующую современной психике ценность» только когда написана «в один присест». Все крюковские рассказы связаны с тем, как, кхм, лирический герой что-то читал или не читал, и что происходило в процессе. Причем делает он это, например, в МЦК, едко подмечая особенности транспортного новообразования («Тишина, чертовски неуютная тишина. Инженерная мысль нанесла мощнейший удар по интимности поездки» — Союз И, с. 32). Вслед за ним персонаж Архипова описывает, как ради тишины и покоя лег к приятелю-хирургу в больничку и читал там запоем Айзека Азимова со смартфона через Lib.ru на фоне стонущего деда-соседа по палате. Ближе к концу серьезный тон Михаила Котомина в заметке о «книжной экологии страны»: очевидные негативные последствия того, что книжный рынок превратился в индустрию большого капитала, прошитую диктатом маркетинга и продаж (ровно универсализация), а не диктатом выбора читателя (ровно разнообразие).

Коллажность рискует погрешить некритичностью. Чего стоит один только взгляд на биографии писателей, чьи фрагменты опубликованы в зине. Олеша, выпавший из системы письма в сталинское время, и Рытхэу, востребованный в СССР и потерявший востребованность после его распада, только с публикациями на Чукотке — средствами Абрамовича. Николай Носов — лауреат сталинской премии и создатель «Незнайки», и Федор Шаляпин-младший — иммигрировал в Париж, жил в США и умер в Риме. Однако если вглядеться, то подобная контрастность вторит генеральной линии — разговору о письме и чтении, пусть даже в слегка меланхолическом ключе. Волевым жестом из него вычищаются все лишние смыслы, но при этом становится ясно, что состояние письма чертовски много может сказать о своем времени.